Родезийский фронт

Родезийский фронт (1962—1981) Республиканский фронт (1981—1984) Консервативный альянс Зимбабве (1984—1992)
англ. Rhodesian Front англ. Republican Front англ. Conservative Alliance of Zimbabwe
Лидер:	Ян Смит
Дата основания:	1962
Дата роспуска:	1992
Штаб-квартира:	Солсбери
Идеология:	родезийский национализм, белый национализм, социальный консерватизм, антикоммунизм

К:Политические партии, основанные в 1962 году

Родезийский фронт (англ. Rhodesian Front, RF) — социально-консервативная партия родезийских националистов. Находился у власти весь период самопровозглашённой независимости Родезии. Выражал интересы белой общины, преимущественно среднего класса. Правительство RF во главе с Яном Смитом вело войну против левых повстанческих движений. В независимом Зимбабве дважды переименован, впоследствии распущен.

Партия родезийской независимости

В начале 1960-х в белой общине Южной Родезии резко возросла популярность идеи провозглашения независимости. Деколонизация континента вызывала сильные опасения из-за перспективы прихода к власти чернокожего большинства. Особенно тяжёлое впечатления произвело на родезийцев кровопролитие 1960 в Конго. С другой стороны, провозглашение ЮАР в 1961 показало пример узаконенного господства белых в условиях независимости.

Выразителем этих настроений стала партия Родезийский фронт (RF), созданная в 1962 радикальными активистами белых политических организаций, прежде всего южнородезийского отделения Доминионной партии. Считается, что основателем RF был предприниматель табачного кластера Уинстон Филд. Однако обычно создание партии связывается с двумя другими именами — Яна Смита и Дугласа Лилфорда.

Фермер Смит, бывший боевой лётчик британских ВВС, участник Второй мировой войны, выступал политическим лидером. Табачный магнат Лилфорд, считавшийся «правой рукой» Смита, занимался финансированием и организационной работой. Филд был привлечён ими на роль первого лица RF как известная и респектабельная личность. Показательно, что важную роль в формулировании партийной идеологии играл крупный предприниматель-табачник Питер ван дер Бил — уроженец ЮАС и этнический африканер.

Идеология родезийского национализма исходила из того, что родезийские англоафриканцы являются самостоятельной нацией, подобно африканерам Южной Африки, и претендуют на национальную независимость. Главной программной установкой являлся государственный суверенитет Родезии. Формально программа RF гарантировала соблюдение прав всех расово-этнических групп. Но при этом делался упор на сохранение ими самобытной идентичности — что по умолчанию предполагало иерархические расовые барьеры. Отдельный пункт был посвящён аграрным отношениям — разделению земельных угодий между белыми и чёрными собственниками с явным приоритетом первых. В то же время предлагался пакет социальных инициатив в пользу белого рабочего класса.

В декабре 1962 RF одержал победу на выборах в Законодательное собрание Южной Родезии. Правительство возглавил Уинстон Филд. В апреле 1964 на постах премьер-министра и лидера RF Филда сменил Ян Смит — более последовательный, активный и жёсткий сторонник независимой Родезии.

На выборах мая 1965 Родезийский фронт во главе со Смитом одержал триумфальную победу на выборах. Умеренная Родезийская партия, выступавшая за сохранение статуса британской колонии, потеряла места в парламенте. Объявление Родезии независимым государством сделалось вопросом короткого времени.

Правление в Родезии

11 ноября 1965 правительство Яна Смита односторонне провозгласило независимость Родезии. Великобритания расценила этот акт как мятеж против короны. Ни одно государство мира (даже ЮАР) не признало нового государства. Негативная позиция международного сообщества была обусловлена тем, что решение принималось на основании позиции лишь белого населения, без равноправного учёта мнения чёрного большинства.

Весь период самопровозглашённой независимости Родезийский фронт являлся правящей партией Родезии. На выборах 1970, 1974, 1977 кандидаты RF неизменно получали все 50 депутатских мандатов, отведённых белому населению. (Согласно родезийской конституции, 16 мандатов с совещательным голосом отводилось чернокожим и «цветным».) Государственную политику определяла группа руководителей RF, занимавшая ключевые посты — прежде всего Ян Смит, Дуглас Лилфорд, Питер ван дер Бил, Джеральд Кларк, Джон Хаумэн, Клиффорд Дюпон, Десмонд Ларднер-Бёрк, Джон Врэтхолл, Роджер Хокинс.

Смит бессменно возглавлял правительство. Лилфорд являлся его ближайшим сподвижником, курировал партийный аппарат и финансы. Ван дер Бил курировал информационную политику и пропаганду, дипломатию, вооружённые силы, руководил министерствами информации, обороны, иностранных дел. Врэтхолл курировал экономическую политику, длительное время был министром финансов, впоследствии президентом. Хокинс возглавлял экономические министерства, некоторое время курировал силовые структуры. Ларднер-Бёрк курировал карательную политику, правоохрану и судопроизводство на посту министра юстиции. Дюпон являлся администратором правительства, затем президентом. Кларк заведовал правительственным делопроизводством в качестве кабинет-секретаря. Хаумэн занимал различные министерские посты и выступал дипломатическим советником премьера.

Командование родезийской армии (генерал Питер Уоллс) и руководство спецслужбы (полковник Кен Флауэр) формально стояли вне партийной политики, но реально проводили в жизнь установки RF. Существуют, однако, основательные предположение, что полковник Флауэр вёл двойную игру, поддерживая тайную связь с британской МИ-6. Он остался главой разведывательной службы и при правительстве Мугабе в независимой Зимбабве.

По государственному устройству Родезия была парламентской республикой. Президент выполнял в основном церемониальные функции. Реальная власть принадлежала правительству. Пост премьер-министра в 1965—1979 занимал лидер RF Ян Смит, являвшийся главой режима.

Социально-политический строй Родезии считался расистским, но он заметно отличался от апартеида ЮАР. Сторонниками южноафриканских порядков были Ларднер-Бёрк и ван дер Бил — выходцы из Южной Африки, проникнутые соответствующей идеологией. Однако большинство руководителей RF, в том числе Смит, придерживались гораздо более умеренной позиции. Законодательного поражения в правах по расовому признаку формально не вводилось. Отношение к негритянскому населению было более лояльным. Но господство белого меньшинства обеспечивалось экономическими методами, прежде всего жёстким имущественным и образовательным цензами, отсекавшими основную массу чернокожих от участия в выборах.

Экономическая политика RF однозначно ориентировалась на интересы белых граждан. Законодательство и административное регулирование гарантировало белым родезийцам преобладание в земельной собственности, промышленности, финансовой сфере. Родезийский фронт являлся правой консервативной партией, но социальная политика в отношении белой общины отличалась откровенным популизмом. Для белых рабочих практиковались многообразные гарантии в сфере труда и зарплаты, белым фермерам оказывалась государственная помощь. Это вызывало недовольство крупного бизнеса, но обеспечивало RF поддержку белого населения. При этом к чернокожим обращались совсем иные призывы — пропагандировалось свободное предпринимательство, частная инициатива, энергичная конкуренция.

От Родезии к Зимбабве

Практически всё существование Родезии прошло в условиях гражданской войны. Левые повстанческие движения ZAPU и ZANU вели вооружённую борьбу против режима. Особую интенсивность она приобрела с 1971—1972, а с 1975 стала представлять серьёзную опасность для белых гражданских лиц. Родезийский фронт выступал категорически против передачи власти чёрному большинству. Жёсткость этой позиции Ян Смит обосновывал угрозой установления марксистской диктатуры. По его словам, формула «Один человек — один голос» в африканских условиях имеет зловещее дополнение: «…один раз».

Военное превосходство правительственной армии над партизанскими движениями было несомненным, но подавить их не удавалось. Большие трудности создавал международный бойкот Родезии (к которому с 1979 фактически присоединилась ЮАР), в то время как ZAPU и ZANU пользовались поддержкой СССР и его союзников, КНР и КНДР.

С середины 1970-х правительство Смита пыталось наладить диалог с умеренным крылом негритянской элиты. Объединяющей платформой являлся антикоммунизм. Переговоры велись с племенным вождём Джереми Чирау, методистским епископом Абелем Музоревой, бывшим лидером ZANU Ндабанинги Ситоле. 3 марта 1978 Ян Смит заключил с Музоревой, Ситоле и Чирау соглашение о внутреннем урегулировании — постепенном переходе к многорасовому правлению. Все четверо вошли в состав Исполнительного совета, призванного организовать процессы переходного периода. Тогда же были сформированы Вспомогательные силы безопасности из чернокожих антикоммунистов.

Эти шаги вызвали резкое недовольство последовательных белых расистов. Двенадцать депутатов парламента во главе с Иной Бэрси и Тедом Саттон-Прайсом вышли из RF и учредили ультраконсервативную Родезийскую партию действия. Под лозунгом «Спасти Родезию!» они требовали отказа от переговоров и ужесточения репрессивной политики. С другой стороны, была создана либеральная партия Силы национального единства во главе с известным экологом Алланом Савори, которая, напротив, добивалась национального примирения и расового равноправия. Но, несмотря на появление активной оппозиции, на выборах 1977 Родезийский фронт снова получил все 50 «белых» мест. Ян Смит оставался непререкаемым авторитетом для белых избирателей.

Переговоры Смита с умеренными чёрными националистами завершились в 1978 соглашением о «внутреннем урегулировании». В соответствии с ним, в апреле 1979 были проведены проведены парламентские выборы с участием чернокожих избирателей и партий Музоревы, Ситоле и Чирау. Наибольшее количество мандатов — 51 — получил Объединённый африканский национальный совет (UANC) епископа Музоревы, второе место — 28 мандатов — занял Родезийский фронт. 1 июня 1979 было провозглашено создание нового государства Зимбабве-Родезия. Правительство возглавил Абель Музорева. Ян Смит получил пост министра без портфеля.

Партизанские движения не признали новое правительства и продолжили вооружённую борьбу. Международного признания Зимбабве-Родезия также не получила.

Внутреннее и внешнее давление — прежде всего со стороны британского правительства Маргарет Тэтчер и американской администрации Джимми Картера — вынудило Музореву и Смита согласиться на прямые переговоры с ZANU и ZAPU. В сентябре-декабре 1979 в Лондоне состоялась Ланкастерхаузская конференция. В соответствии с заключённым соглашением, 21 декабря 1979 Южная Родезия была временно восстановлена в статусе британской колонии. В феврале 1980 состоялись выборы, на которых уверенную победу одержала марксистская партия ZANU во главе с Робертом Мугабе. Родезийский фронт получил в 100-местном парламенте все 20 мандатов, отведённых по квоте белому населению.

18 апреля 1980 была провозглашена независимость Зимбабве.

Белая оппозиция в Зимбабве

В новых условиях Родезийский фронт продолжал выражать и отстаивать интересы белых граждан Зимбабве. При этом Ян Смит поначалу призывал белых граждан не эмигрировать из Зимбабве, «дать Мугабе шанс». Но эти уговоры не имели большого эффекта: до половины белых покинули Зимбабве в первые три года независимости.

Родезийский фронт находился в оппозиции режиму Мугабе. Ян Смит характеризовал режим Мугабе как марксистско-ленинскую диктатуру, критиковал за коррупцию и управленческую некомпетентность В 1982, когда правительство Мугабе подвергло репрессиям бывших союзников из ZAPU, Джошуа Нкомо охарактеризовал положение в Зимбабве, как «худшее, чем при Смите». Тогда же более половины депутатской фракции RF вышли из партии и создали Независимую группу Зимбабве, ориентированную на поддержку правительства.

Несмотря на регулярные угрозы со стороны Мугабе, Ян Смит и его сподвижники не подвергались прямым репрессиям. Сдержанность властей объяснялась имиджевым интересом: в контактах с иностранными представителями Мугабе называл пребывание Смита на свободе доказательством своего демократизма и миролюбивого настроя. Однако Дуглас Лилфорд (по прозвищу Босс) — идеолог крайне правого крыла RFи куратор оперативных служб партии — в декабре 1985 был убит неизвестными на собственной ферме.

В июне 1981 партия была переименована в Республиканский фронт. В июле 1984 название было вновь сменено на Консервативный альянс Зимбабве (CAZ). На выборах 1985 CAZ получил 15 мест в парламенте.

В 1987 правительство ZANU осуществило конституционную реформу, установив президентскую систему — главой государства стал Мугабе — и ликвидировав «белую квоту» в парламенте. Тем самым были устранены шансы CAZ на представительство в законодательном органе.

Вскоре после этого Ян Смит оставил руководство CAZ. Его преемником стал Джеральд Смит (однофамилец). Влияние партии снизилось до исторического минимума. На выборах 1990 партия впервые не прошла в парламент, хотя сохраняла некоторое представительство на муниципальном уровне.

Ян Смит, отступив от прежнего принципа белой идентичности, в июле 1992 провёл расширенное совещание с целью создания оппозиционной коалиции. Наряду с CAZ, во встрече участвовали представители UANC Абеля Музоревы, ZANU — Ndonga Ндабанинги Ситоле, ZUM Эдгара Текере, FP Энока Думбутшены. Однако проект не удалось реализовать. Партия и правительство Мугабе плотно контролировали политическую систему Зимбабве.

Причины самороспуска

В 1992 CAZ самораспустился. 30-летняя история Родезийского фронта завершилась. Это связано со структурными переменами в белой общине Зимбабве.

Численность белого населения страны резко снизилась. К начале 1990-х оно стало почти в три раза меньше, нежели в середине 1960-х. При этом значительно повысилась доля пожилых людей, дистанцированных от политики. Социальная база родезийского национализма сузилась и ослабла.

Историческая репутация Родезийского фронта, укоренившийся имидж «расистской партии» категорически не подходили в условиях широкого включения африканцев в политику.

Влиятельные представители белой элиты отказались от оппозиционности и пошли на союз с правительством Мугабе. Такую позицию заняли прежде всего деятели крупного бизнеса, организованные в Конфедерацию промышленности и Союз коммерческих ферм и видные силовики родезийского режима, перешедшие в спецслужбы Мугабе.

Белые политактивисты — например, известный оппозиционер фермер Рой Беннет — предпочитают действовать не в изолированных по расовому признаку группах, а в более широком Движении за демократические перемены, где преобладают чернокожие зимбабвийцы.

Отрывок, характеризующий Родезийский фронт

– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»