Роде, Карстен

Карстен Роде
Karsten Rode
Род деятельности:	капер на службе у Ивана Грозного
Место рождения:	Дитмаршен, Шлезвиг-Гольштейн
Подданство:	Дания

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Карстен Роде (Karsten Rode, Carsten Rohde, Карстен — местная форма имени Кристиан, Христиан) — немец, подданный датского короля из области Дитмаршен, капер, промышлявший в Балтийском море, состоял на службе у Ивана Грозного. Родом из свободной крестьянской республики Дитмаршен.

Биография

Первоначально известен как купец и капитан собственного судна, вёл торговлю с Любеком. Позже стал капером на службе у датского короля Фредерика II. Действовал против шведских купцов.

В это время шла Ливонская война, русские войска захватили Нарву, которая стала торговыми воротами России на Балтике. Первое время торговля развивалась вполне успешно, торговый оборот рос быстрыми темпами, но вскоре в войну вступили Швеция и Польша, которые с помощью своих каперов и флотов стали препятствовать русской торговле, перехватывая суда, идущие в подконтрольные Русскому царству порты.

Не имея собственного флота, русское правительство стало искать пути противодействия шведам и полякам на Балтике. В это время Роде перешел на службу к герцогу Магнусу, а фактически — под покровительство Ивана Грозного. В 1570 году в Аренсбурге на деньги Ивана Грозного он приобрёл пинк, вооружив его тремя литыми чугунными пушками, десятью барсами (менее мощные орудия), восемью пищалями и двумя боевыми кирками для пролома бортов. Было нанято 35 человек команды.

В марте 1570 года Иван Грозный выдал Карстену Роде охранную грамоту, в которой в частности, говорилось «…силой врагов взять, а корабли их огнём и мечом сыскать, зацеплять и истреблять согласно нашего величества грамоты… А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов, товарищей и помощников в наших пристанищах на море и на земле в береженье и в чести держать». Согласно договору, Роде должен был продавать захваченные товары в русских портах, поставлять в Нарву для нужд России каждый третий захваченный корабль и по лучшей пушке с двух остальных кораблей, десятую часть от всей захваченной добычи. Пленных, которых можно было обменять или получить за них выкуп, он также обязался «сдавать в портах дьякам и иным приказным людям». Экипаж капера права на добычу не имел, а получал жалование в размере шести талеров в месяц.

В июне 1570 года корабль Роде вышел в море. Возле острова Борнхольм они взяли на абордаж шведский одномачтовый буэр, шедший с грузом соли и сельди. Продав груз на Борнхольме, Роде вновь выходит в море, имея в составе своей флотилии уже два судна. В результате восьмидневного рейда пинк захватил ещё один буэр с грузом ржи и дубовых досок, а буэр под командой самого Рода захватил шведский военный флейт водоизмещением 160 тонн.
В июле 1570 года Роде, командуя эскадрой из трех судов, оснащённых 33 пушками, напал на ганзейскую купеческую флотилию из пяти судов, шедшую с грузом ржи из Данцига в порты Голландии и Фрисландии. Только одному пинку удалось уйти.

В течение двух месяцев Роде удалось захватить ещё 13 кораблей. В сентябре 1570 года под командованием капера находилась эскадра, состоявшая из шести вооруженных судов с полностью укомплектованными экипажами. Команды кораблей Роде пополнял как датчанами (например, известный корсар-норвежец Ханс Дитрихсен), так и архангельскими поморами, стрельцами и пушкарями Пушкарского приказа. Несмотря на то, что базой Роде были определены Нарва и Ивангород, его эскадра чаще всего останавливалась в Ревеле, на островах Моонзундского архипелага, Борнхольме или Копенгагене под покровительством датского короля, союзника Ивана Грозного. В течение нескольких месяцев Роде захватил 22 судна общей стоимостью вместе с грузами в полмиллиона ефимков серебром. Между тем, Роде не спешил выполнять условия договора с Иваном Грозным и большую часть добычи и трофеев продавал на Борнхольме и в Копенгагене. Активность эскадры Роде была настолько высока и приносила такой вред польским и шведским купцам, что Швеция и Польша посылали специальные эскадры для поиска и поимки Роде, но успеха не имели.

Однако в сентябре 1570 года начались датско-шведские переговоры об окончании войны. В результате Роде оказался не нужен одному из своих покровителей — королю Фредерику II. Кроме того, деятельность эскадры значительно ухудшила торговую активность в Балтийском море, снизив доходы датской казны от взимания пошлины за проход судов через пролив Зунд. В октябре 1570 года в Копенгагене под предлогом нападения на датские суда Роде был арестован, команды разогнаны, а корабли и имущество отобраны в казну.

Роде содержался в замке Галль. Любые отношения с внешним миром для Карстена Роде были запрещены, но содержали его «с почетом»: поселили в приличной комнате замка, хорошо кормили. Иван Грозный предлагал отправить Роде к нему, чтобы «о всем здесь с него сыскав, о том тебе после отписал бы», но ответа не получил. Летом 1573 года Фредерик II лично посетил замок Галль и распорядился перевести Роде в Копенгаген. В 1576 году Иван Грозный вновь писал датскому королю: «Лет пять или более послали мы на море Карстена Роде на кораблях с воинскими людьми для разбойников, которые разбивали из Гданска на море наших гостей. И тот Карстен Роде на море тех разбойников громил… 22 корабля поимал, да и приехал к Борнгольму, и тут его съехали свейского короля люди. И те корабли, которые он поймал, да и наши корабли у него поймали, а цена тем кораблям и товару пятьсот тысяч ефимков. И тот Карстен Роде, надеясь на наше с Фредериком согласие, от свейских людей убежал в Копногов. И Фредерик-король велел его, поймав, посадить в тюрьму. И мы тому весьма поудивилися…».

О дальнейшей судьбе Карстена Роде нет никаких сведений.

Образ в художественной литературе

Карстен Роде выведен как положительный герой в историческом романе Константина Бадигина «Корсары Ивана Грозного» (первое издание — 1973 год).

Источники

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:249487 Роде, Карстен] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
• Ярхо В. Датский адмирал русских пиратов. // «Наука и жизнь». 2003 год. № 12.
• [flot.com/history/events/rode.htm?print=Y Датский адмирал на службе у Ивана Грозного]
• [bukaner.ru/ Датский адмирал русских пиратов]
• infox.ru/science/past/2009/09/08/pirates.phtml

Отрывок, характеризующий Роде, Карстен

– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.