Мортимер, Роджер, 1-й граф Марч

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Роджер Мортимер I»)
Перейти к: навигация, поиск
Роджер Мортимер
англ. Roger Mortimer
1-й Граф Марч
1328 — 1330
Предшественник: новая креация
Преемник: конфискован,
с 1348 Роджер Мортимер
3-й Барон Мортимер из Вигмора
1304 — 1330
Предшественник: Эдмунд Мортимер
Преемник: конфискован,
с 1348 Роджер Мортимер
 
Рождение: 25 апреля 1287(1287-04-25)
Замок Вигмор, Херефордшир
Смерть: 29 ноября 1330(1330-11-29) (43 года)
Тайберн, Лондон
Род: Мортимеры
Отец: Эдмунд Мортимер
Мать: Маргарет де Фиенн
Супруга: Джоанна де Жуанвиль

Роджер Мортимер (англ. Roger Mortimer; 25 апреля 1287 — 29 ноября 1330) — 3-й барон Вигмор, лорд Мортимер с 1304 года, 1-й граф Марч (англ. Roger Mortimer, 1st Earl of March) с 1328 года; английский дворянин из рода Мортимеров, сыгравший ключевую роль в свержении короля Эдуарда II и после этого фактически правивший Англией на протяжении трёх лет.





Биография

Юные годы

Роджер Мортимер, старший сын Эдмунда Мортимера, 2-го барона Вигмора, и его жены, Маргарет де Фиенн, родился в замке Вигмор в Херефордшире. Эдмунд Мортимер был вторым сыном в семье, и ему суждена была карьера клирика, но внезапная смерть его старшего брата Ральфа всё изменила — Эдмунд был отозван из Оксфордского университета и объявлен наследником. Впоследствии он прославился тем, что возглавлял партию, которая выследила и убила Ллевеллина Уэльского в Билт-Уэллс в 1282 году, но это было только последнее столкновение в длительной вражде между династией Мортимеров и валлийской знатью — Мортимеры участвовали в длительной войне на границах Валлийской марки веками, стараясь расширить свои владения на запад от Вигмора в сторону Уэльса. Дед его, Роджер Мортимер, 6-й барон Вигмор, был одним из ближайших друзей Эдуарда I. Мать его была троюродной сестрой Элеоноры Кастильской — жены короля Эдуарда I.

Когда Роджер был ещё мальчиком, его отправили на воспитание в поместье его знаменитого дяди, Роджера Мортимера из Чирка[1]. Дядя его был тем самым человеком, который в 1282 году принёс отрубленную голову Ллевеллина Уэльского королю Эдуарду I. Как и многие дети феодалов того времени, Роджер был очень рано помолвлен - в возрасте 12 лет; его невестой стала Джоанна де Жуанвиль (Geneville)[2], единственная наследница Джеффри де Жуанвиля, чьи владения находились по соседству. Они женились в 1301 году, и Роджер присоединил к своим владениям замок Лудлоу и поместья в графстве Мит в Ирландии.

Детство Роджера закончилось, когда 17 июля 1304 года его отец был смертельно ранен в бою возле Билт-Уэллс. Так как Роджер был ещё несовершеннолетним, то он был отдан королём Эдуардом I под опеку дворянина Пьера Гавестона, 1-го графа Корнуолла. 9 апреля 1306 года девятнадцатилетний Роджер вступил в права наследника, получив состояние в 2500 марок. Его наследство было весьма впечатляющим и состояло из поместий Вигмора, Раднора и Майлиэнид, города Престин вместе с несколькими сотнями других мелких поместий, разбросанных по всей Англии, трети города Бриджуотер и ирландского поместья Данэмэйс в графстве Лиишь. Благодаря женитьбе, Роджер не только усилил свои владения в Валлийской Марке, включив в них важный замок Лудлоу, который стал главной твердыней Мортимеров, но и приобрёл большие владения и влияние в Ирландии. Да и Джоан де Жуанвиль была не только наследницей в браке — её дед, Джеффри де Жуанвиль, в 1308 году передал большую часть своих ирландских поместий Роджеру Мортимеру, а сам удалился от дел и умер в 1314 году. В течение своей жизни Джеффри передал большую часть своего будущего наследства своему младшему сыну Симону де Жуанвилю (старший сын Пьер умер в 1292 году), который позднее стал бароном Кулмуллина. Роджер Мортимер также получил в своё владение город Трим в графстве Мит в Ирландии.

Его дед и отец служили королю, и естественно, что Роджер наследовал семейную традицию — он со своим дядей, лордом Чирком, был в числе тех трёхсот мужчин, которых Эдуард I посвятил в рыцари на Лебедином Пиру 22 мая 1306 года, и получил королевское денежное содержание[3]. При этом Роджер оказался в компании молодёжи — друзей юного Эдуарда, принца Уэльского, куда входили Пьер Гавестон и граф Глостер.

Дружба между Пьером Гавестоном и Эдуардом, принцем Уэльским, привела к тому, что Гавестон был назначен Генерал-лейтенантом Ирландии в 1308 году, и в 1308—1312 годах Роджер жил в Ирландии. В 1312—1314 годах Роджер, возможно, побывал в Аквитании, но в 1314 году он вернулся в Англию и во главе отряда из 300 пехотинцев участвовал в экспедиции Эдуарда II на север против Роберта Брюса. Роджер участвовал в битве при Баннокберне, был схвачен шотландцами, но позже отпущен без выкупа (Роджер был троюродным братом Роберта Брюса) и ему даже поручили возвратить Эдуарду II его личную печать и щит, найденные на поле боя, вместе с телами Гилберта де Клера, графа Глостера, и Роберта Клиффорда.

Боевые действия в Ирландии и в Уэльсе

Ещё в 1308 году Роджер, прибыв в Ирландию для усиления своего влияния, был втянут в конфликт с родом де Ласи (англ. Lacys), которые обратились к помощи Эдуарда Брюса, брата короля Роберта I Шотландского. Суть конфликта состояла в том, что его тесть Джеффри де Жуанвиль получил свою собственность в Ирландии благодаря браку с наследницей рода де Ласи, и многие представители этого рода ставили под сомнение его права на эти земли, опираясь на ирландский обычай, по которому женщины лишались права быть наследницами имущества. Роджер и его супруга остались в Ирландии искать возможности установить контроль над спорными землями и начали свою личную войну против де Ласи, которая впоследствии привела к серьёзным политическим последствиям. Сразу после Баннокберна Эдвард Брюс вторгся в Ирландию для открытия второго фронта против англичан, провозгласил себя верховным королём Ирландии и начал кровавым террором склонять ирландцев к подчинению. Для де Ласи появление Эдварда Брюса создало возможность возродить свои претензии на земли, которые они уже считали потерянными, и они с распростёртыми объятиями встретили шотландских завоевателей.

Подобные проявления нелояльности к английской короне помогали Эдварду Брюсу посеять хаос на острове и сильно ослабили английские позиции. Армия англичан, ведомая Ричардом де Бургом, графом Ольстера, была разбита при Конноре, и казалось, что Ирландия последует за Шотландией в борьбе против английской власти. Роджер в это время был в Ирландии, но не участвовал в битве при Конноре, а отправился домой, где служба требовала его участия в других важных для Англии делах. В начале 1315 года он был в южном Уэльсе, где участвовал в подавлении восстания Лливеллина Брена в Гламоргане, после присоединился Бартоломью де Бэдлсмиру в подавлении восстания горожан Бристоля. После такого доказательства своей лояльности короне Роджер, побуждаемый чисто личными интересами решить ирландский вопрос, обратился к королю, и 23 ноября 1315 года Эдуард II назначил Роджера генерал-лейтенантом Ирландии.

Весной 1316 года Мортимер прибыл в Ирландию с новой армией. Первый удар он нанёс по де Ласи, разгромил их и установил контроль над всей южной Ирландией, остановив продвижение Эдварда Брюса в Ольстере. Хотя в 1318 году Роджер был снова вызван в Англию, он заложил основы для разгрома шотландцев в Ирландии — и 14 октября 1318 года армия под командованием Джона Бирмингема разбила Эдварда Брюса при Фогхарте, а голова Эдварда была отправлена в Англию королю. В награду Роджеру за поражение шотландцев в марте 1319 года король пожаловал ему титул губернатора Ирландии, 4 000 фунтов стерлингов и не менее значимое звание юстициария. Вскоре после этого во главе армии он прогнал де Ласи в Коннахт и отомстил всем их сторонникам. Второй период его правления в Ирландии был куда спокойнее, и Роджер в основном восстанавливал порядок в стране, разорённой войной. Наместником короля он был до 1321 года.

В оппозиции к Эдуарду II

Понять происходившее далее помогают некоторые события времён Второй баронской войны (1264—1265 г.), когда движение реформаторов под предводительством Симона де Монфора подняло вооружённое восстание против Генриха III. В то время Хью Диспенсер, 1-й барон Диспенсер, был юстициарием Англии и одним из наибольших сторонников Монфора. Восстание было разгромлено 4 августа 1265 года в битве при Ившеме, когда Эдуард I, или лорд Эдуард, как его тогда называли, организовал свой ударный отряд, приказав им не сдаваться в бою и убить вождей восстания. Этот ударный отряд возглавлял Роджер Мортимер, 6-й барон Вигмор, и одной из его жертв стал Хью Диспенсер.

Семьи Диспенсеров и Мортимеров тогда стали заклятыми врагами. Хью Диспенсер Младший поклялся отомстить за смерть своего деда, а усилило вражду стремление Диспенсера, опираясь на помощь монарха, расширить свои владения в Южном Уэльсе в ущерб интересам Мортимеров. Когда Роджер вернулся в Англию в конце 1320 года, он с неохотой был вынужден прекратить свою поддержку короля и присоединиться к Хэмфри де Богуну, графу Херефорду, и другим лордам Марки, которые по разным причинам находились в оппозиции к королю.

Правление Эдуарда вызывало недовольства среди феодалов. Унаследовав долги своего отца, он ничего не сделал для улучшения состояния финансов королевства — наоборот, он тратил деньги на друзей и свой вольный стиль жизни. В 1310 году парламент установил лимиты затрат короля, фактически ограничив его власть, и в 1314—1318 годах Томас Плантагенет правил как главный советник Англии, а фаворит Эдуарда, Пьер Гавестон, благодаря усилиям феодалов был удалён со двора и позднее убит в 1312 году. В 1318 году, когда Томас потерял свой авторитет из-за поражения от шотландцев, Эдуард, при поддержке своего нового управляющего и фаворита Хью Диспенсера, отменил ограничения своей власти и взял правление в свои руки. Так как это произошло нелегально, то феодалы снова восстали.

Это восстание Контрариантов, как их называли, в конце концов достигло успеха. Парламент вынудил Эдуарда II изгнать обоих Диспенсеров (отец Хью тоже был фаворитом короля), но ненадолго — вскоре они вернулись, и королевская армия выдвинулась против восставших в Валлийскую Марку. Де Богун вскоре бросил своё дело и убежал на север вместе с герцогом Ланкастером, оставив Роджера и его дядю без поддержки. Им не оставалось иного выхода, кроме сдаться в плен королю в Шрусбери в 1322 году. Позднее войска Томаса Плантагенета был разбиты в битве при Бороубридже, а сам он захвачен в плен и обезглавлен.

Формально приговоренные к смерти, Роджер и его дядя были заключены в Тауэр пожизненно. Но в августе 1324 года Роджер смог бежать. По всей видимости, ему помогал Адам Орлетон, так как дать яд охране он сам вряд ли смог бы. Бежав из Тауэра, Роджер отправился сперва в Дорчестер, оттуда на остров Уайт, а затем на корабле во Францию, преследуемый указами о его поимке живым или мёртвым, — он был объявлен изменником, и за его голову назначена награда. Лорд Чирк же не нашёл в себе сил бежать и остался в Тауэре, где и умер в заточении.

Роджер прибыл ко двору короля Франции и стал собирать сторонников для вторжения в Англию. Но французы не были в этом особо заинтересованы, и поэтому планы Роджера начали обретать реальность только с прибытием королевы Англии Изабеллы, сестры короля Франции, на переговоры о мирном разрешении конфликта из-за Сен-Сардо. Изабелла была счастлива бежать от своего мужа, пренебрегавшего ею ради фаворитов, которые всячески притесняли Изабеллу и стремились посеять вражду между супругами. Родство с королём Франции Карлом IV стало основной причиной, почему Изабеллу направили на мирные переговоры — Эдуард надеялся на её влияние на брата. При французском дворе королева встретилась с Роджером Мортимером, и вскоре они стали любовниками. Из-за этого она отказалась возвращаться из Франции до тех пор, пока Диспенсеры будут сохранять силу как королевские фавориты С этого времени она одевалась как вдова, утверждая, что Диспенсер уничтожил её брак с Эдуардом[4]. В одном из посланий королю Изабелла пригрозила вторжением в страну её союзников для свержения фаворита[5].

В Париже королева и Мортимер стали любовниками. Эдуард, узнав об этом, устроил скандал[6]. Он написал оскорбительные письма королю Франции с просьбой вернуть Изабеллу в Англию, который отвечал, что «Королева приехала по своей воле и может вернуться, когда ей угодно. Но если она предпочитает оставаться здесь, она моя сестра и я не могу выслать её»[5]. Летом она переселилась из Парижа в замок Шатонеф, а так как деньги из Англии перестали приходить, Карл оплачивал расходы сестры. Эдуард всячески откладывал поездку во Францию для принесения вассальной присяги, а когда дольше тянуть было невозможно, то уже находясь в Дувре, объявил, что болен, и вместо себя отправил делегацию, возглавляемую епископами Ричмонда и Стратфорда для подготовки к церемонии принесения присяги. В Париже Изабелла подала Стратфорду идею о передаче прав на все английские владения на континенте наследному принцу с тем, чтобы он прибыл для принесения вассальной присяги. Эдуард II согласился на эту комбинацию, что стало большой удачей для Изабеллы и Мортимера: её старший сын (будущий Эдуард III) освобождался от влияния Диспенсеров и попадал в руки своей матери[7]. В сентябре 1325 года принц Эдуард принёс присягу, но, вопреки желанию короля Англии, Изабелла осталась вместе с сыном в Париже. Её двор стал центром притяжения для всех недовольных политикой Эдуарда II — по сообщению Уолтера Степлдона, епископа Эксетера, приехавшего на континент по заданию Эдуарда, при французском дворе собирались враги английского короля, в том числе Эдмунд Кентский, прибывший во Францию, чтобы жениться на кузине Роджера Мортимера, и Жан Бретонский, граф Ричмонд. Попытки Степлдона вернуть королеву в Англию оставались напрасными, его письма — непрочитанными, а через некоторое время епископ спешно покинул Францию, так как опасался за свою жизнь[8].

Победа над Эдуардом

В декабре 1325 года на похороны Карла Валуа приехала его дочь Жанна, графиня Геннегау, с мужем — Вильгельмом д’Авеном. Французский король предложил женить наследного принца на дочери Вильгельма де Эно, а Роджер Мортимер уговорил того помочь в нападении на Англию[9]. 8 февраля Эдуард выпустил воззвание о всеобщем сборе войск, где впервые связал имена Изабеллы и Мортимера. В Париже Изабелла, Мортимер и Кент вели тайные переговоры с послом Роберта Брюса, графом Морея, в обмен на прекращение набегов на северные земли Англии предлагая признать Брюса королём[10]. Эдуард обратился с просьбой о возвращении Изабеллы в Англию к Римскому папе, и весной в Париж прибыли папские нунции. Вероятно, условием возвращения королева выдвинула требования удалить от двора Диспенсеров и возвратить ей конфискованные поместья[11]. Перспектива полюбовного соглашения не входила в планы Мортимера, который, по некоторым сведениям, обещал убить Изабеллу, если она вернётся в Англию[11], но условия Изабеллы не были приняты ни Эдуардом, ни Диспенсерами. Тем временем Изабелла и Мортимер ускорили подготовку ко вторжению и вступили в переписку с недовольными правлением Эдуарда в Англии — в первую очередь с Адамом Орлетоном. Однако их любовная связь стала широко известна, и Иоанн XXII направил Карлу IV эдикт с требованием не предоставлять более убежища любовникам. Не желая ссориться с церковью, Карл нехотя подчинился, но не выдал Эдуарду II, что Мортимер отправился в Эно, а Изабелла вместе с Кентом — в Понтье[12].

В соответствии с ранее достигнутым соглашением о браке принца Эдуарда, Вильгельм де Эно предоставил Изабелле отряд рыцарей под командованием своего брата Жана де Бомона, а на приданое и деньги от Карла IV был нанят большой отряд брабантцев. Всё это войско под общим командованием Роджера Мортимера было погружено на предоставленные Вильгельмом де Эно 8 военных кораблей, и 22 сентября 1326 года Изабелла и Мортимер с небольшим отрядом отплыли в Англию из Дордрехта.

Изабелла и Мортимер высадились в Англии 26 сентября 1326 года, и к ним присоединился Генри Ланкастер. Шествие их войска по Англии было триумфальным — Лондон взбунтовался против короля, и Эдуарду ничего не оставалось, как бежать на запад. После трёхнедельного блуждания по Уэльсу 16 ноября король сдался в плен и был помещён в замок Кенилворт. Парламент был срочно созван и потребовал от Эдуарда отречься от престола, так как он нарушил свою клятву, данную при коронации: в 1308 году Эдуард поклялся «поддерживать законы и справедливые традиции народа королевства», причём нововведением было слово «народ»[13]; клятвой было не просто поддерживать существующий закон, но укреплять его во время правления[14]. При отречении Эдуарда парламент провозгласил, что он «был некомпетентен, чтобы править, предпочитал свои занятия интересам королевства, нарушил клятву при коронации, особенно касательно равного правосудия для всех, и тем нарушил благосостояние королевства». Формально Эдуард отрёкся от престола 20 января 1327 года, и через четыре дня Парламент подтвердил право принца Эдуарда, герцога Аквитании, на престолонаследие. 29 января 1327 года Эдуард III был коронован в Вестминстерском аббатстве.

Правление Мортимера

Несмотря на то что принц Эдуард был коронован 25 января 1327 года, страной фактически управляли Мортимер и Изабелла, которые поспешили укрепить свою власть, приказав убить Эдуарда II в сентябре в замке Беркли. Теперь богатство и власть достались Мортимеру. Он стал констеблем замка Уоллингфорд, в сентябре 1328 года стал графом Марч. И несмотря на то что в военных действиях он разбирался куда лучше Диспенсеров, его амбиции сделали очень многих его врагами. Его сын Джеффри назвал его «королём глупости». Он жил, как король, несмотря на то что «пользовался властью, которую получил не по праву, а через двуличность и насилие»[15]. За время своего короткого периода правления Англией он стал владельцем поместий Денби, Освестри и Клан, которые ранее принадлежали Эдварду Фицалану, графу Арунделу. Он также получил во владение от королевы поместье Монтгомери в Валлийской Марке.

Мортимер не был членом регентского совета, который возглавлял Генри, герцог Ланкастер, и не занимал ни одного важного государственного поста. Его власть базировалась на том, что он назначал своих сторонников на ключевые должности в администрации. Его ближайший друг Адам Орлетон стал лордом-казначеем, а Джон Хотэм, епископ Эли, стал лордом-канцлером. Среди его сторонников также выделялись Оливер Ингхэм и Саймон Берефорд. Главным рычагом воздействия Роджера на дела была связь с Изабеллой и то влияние, которое она имела на юного короля.

Шотландский вопрос

Первой проблемой, с которой столкнулось новое правительство, была Шотландия. Ещё в 1323 году стало ясно, что война против Роберта Брюса проиграна. Граф Пембрук и младший Диспенсер пробовали вести переговоры о мире, но неудачно: было заключено только временное перемирие. Брюс по-прежнему требовал формального признания его статуса независимого от Англии правителя. Роджер и Изабелла накануне их высадки в Англии договорились с Брюсом о ненападении на то время, пока они заняты свержением короля. Но для многих вельмож, особенно для Генри Ланкастера, идея мира с Шотландией была неприемлема, так как означала отказ от их претензий на земли в Южной Шотландии.

Когда Роджер и Изабелла взяли власть в Англии в свои руки, шотландцы начали собирать армию у границ. Поэтому, несмотря на соглашение, Роджер вынужден был уступить Ланкастеру и начать также собирать армию, чтобы противостоять шотландской угрозе. Веадейльская кампания 1327 года прошла безуспешно главным образом потому, что не ставилась цель достижения чего-либо. В октябре 1327 года начались переговоры, и зимой 1328 года был подписан мирный договор, ратифицированный парламентом 8 мая, главным образом по настоянию Мортимера. Англия признала Роберта Брюса королём Шотландии, его сын Давид должен был жениться на Джоан, сестре Эдуарда III, и все английские претензии на шотландские земли отменялись. Генри Ланкастер назвал этот договор «позорным» и обвинил Изабеллу и Роджера в предательстве и коварстве.

Восстание Генри Ланкастера

Одним из преимуществ позиции Роджера была та лёгкость, с которой сейчас стало возможно найти хороших мужей своим многочисленным дочерям. 31 мая 1328 года в замке Лудлоу праздновалась двойная свадьба его дочерей c Джеймсом Одли и Томасом Бошаном, графом Уориком. После этого Роджер и Изабелла отправились вдвоём в Берик для того, чтобы доставить юную Джоан шотландцам во исполнение своих обязательств. Но в то время как правители Англии занимались сватовством, Генри Ланкастер решил, что они предали страну своим союзом с шотландцами, а также тем, что не предоставили ему главную роль в Парламенте, как того требовал его статус. Кроме того, у него была масса претензий к новому режиму, в том числе к быстрому обогащению Изабеллы и внезапной смерти бывшего короля Эдуарда II[16]. В сентябре 1328 года Генри попытался захватить Эдуарда III, а когда она провалилась — отклонил своё участие в сборах парламента в Солсбери в октябре. Главной задачей сбора Парламента в Солсбери было как раз примирение Генри и Роджера — таким образом, результат не был достигнут, но Парламент вынужден был работать, и 31 октября утвердил назначение Эдуардом III его младшего брата Джона Этхемского, графом Корнуолла, Джеймсу Батлеру пожаловали титул графа Ормонда, а Роджер Мортимер стал графом Марч.

Присвоение Роджером графского титула раздражало многих, потому что выбор указания для этого титула — Марч — указывал на Валлийскую Марку и раскрывал амбиции Роджера по достижению должности, авторитетной над всем Уэльсом. По иронии судьбы — младший Хью Диспенсер ранее старался достичь того же. Эти амбиции вызвали очередное выступление оппозиции, и в декабре 1328 года Генри Ланкастер вместе с дядями короля — графами Норфолком и Кентом — издали совместное заявление, осуждающее Эдуарда III за нарушение своей коронационной клятвы, в частности в молчаливом согласии на убийство своего отца. В результате этого, 29 декабря 1328 года Роджер Мортимер объявил войну герцогу Ланкастеру и дал ему время до 7 января для сдачи в плен, а тем временем направился в Лестершир с армией и принялся систематически опустошать все поместья Генри Ланкастера. Генри созвал сборы в Бедфорде для оказания сопротивления Мортимеру, но Томас и Эдмунд не явились на них. Брошенный своими союзниками, как и его брат Томас в 1322 году, Генри решил сдаться на милость если не короля, то Роджера Мортимера. На сей раз Мортимер был более милостив, чем его предшественники, и Генри отделался штрафом в 11 тысяч фунтов стерлингов. Другие главные сторонники Ланкастеров, такие как Томас Бразертон, также были оштрафованы за своё участие в этом мини-восстании, но с другой стороны, это было небольшое наказание, и казалось, что жизнь в Англии нормализовалась.

Турнир Круглого Стола и падение графа Кента

Летом 1329 года Роджер устроил другую двойную свадьбу — его дочери выходили замуж за Лоренса де Гастингса, графа Пембрука, и сына графа Норфолка, связав этим семью Мортимеров с королевской династией. Для празднования этого в августе 1329 года в замке Уигмор был устроен величественный турнир Круглого Стола. Королевская сокровищница была опустошена для этого экстравагантного и шикарного мероприятия, где Роджер Мортимер появлялся в роли короля Артура. Это было весьма символично, и при дворе начали шептаться, что Роджер претендует на королевскую корону, а вскоре появились и более явные свидетельства амбиций нового графа Марч.

Эдмунд Вудсток, 1-й граф Кент, был убеждён, что его брат (бывший король Эдуард II) до сих пор жив и находится в замке Корф. Он несколько раз пробовал получить доступ в замок и связался с двумя людьми — Бодо де Байо и Джоном Деверилом — которые согласились передать его письмо бывшему королю. Жена Эдмунда Маргарет написала письмо, в котором он излагал планы освободить короля и восстановить его на троне. Но к несчастью для Эдмунда эти двое были агентами Роджера Мортимера, и письмо было передано ему. Когда граф Кент прибыл на заседание Парламента в Винчестер в марте 1330 года, его арестовали и обвинили в государственной измене и попытке свергнуть законного короля Эдуарда III. Для многих было шоком, что на сей раз Роджер Мортимер настаивал на том, чтобы к Эдмунду не было проявлено ни капли снисходительности[17] и, несмотря на королевскую кровь, он был казнён 19 марта 1330 года. Но перед своей смертью Эдмунд написал признание, где указал более 40 имён заговорщиков, включая архиепископа Йорка и епископа Лондона. Понятное дело, что большинство из них покинули Англию, спасая свою жизнь, а их собственность была экспроприирована. Эти земли были разделены между Роджером и его ближайшими сторонниками, готовыми теперь к выступлениям оппозиции. В июне 1330 года восстание, планируемое Ричардом Фицаланом, графом Арунделом, было пресечено и сам граф арестован, и появились признаки того, что изгнанные из Англии планируют ещё одно восстание. Генри Ланкастер, утративший свои стремления, не смог бы стать лидером оппозиции, но всё равно угроза был достаточно сильной. Несмотря на это, власть Роджера и Изабеллы летом 1330 года не пошатнулась.

Октябрьский удар

Смерть Эдмунда Вудстока продемонстрировала, что никто не может безнаказанно обманывать Роджера и Изабеллу, чьё правление сейчас угрожало тиранией и диктатурой, как и их предшественник Эдуард II. И ясное дело, что Эдуард III, которому сейчас было почти 18 лет[18], строил планы избавления от влияния своей матери и её любовника. Он нанял некоего Уильяма Монтегю как тайного агента для связи с Папской курией, и постепенно заменял людей Мортимера на государственных постах своими, как только предоставлялась возможность. Возможно, что ему пришла мысль что, так как Роджер и Изабелла уже казнили его отца и дядю, то он будет следующим[19]. В любом случае, Уильям Монтегю теперь подстрекал короля к действиям своим знаменитым советом: «Лучше съесть собаку, чем быть съеденным собакой».

Парламент был созван в Нортгемптоне в октябре 1330 года, и королевская свита, включая Роджера и Изабеллу, остановилась в замке Нортгемптона. Это было место, избранное для удара, и Уильям Монтегю свёл знакомство с неким Уильямом Эландом, который показал ему секретный проход в замок. И вот, 19 октября 1330 года, юный Эдуард сказался больным для того, чтобы иметь возможность отсутствовать, и тем временем отправился разведать секретный проход в замок. Две дюжины мужчин под командованием Уильяма Монтегю двинулись за ним в замок. Завязалась краткая схватка между ними и охраной Мортимера, Хью Теплингтон и Ричард Монмут были убиты, но Роджер Мортимер был схвачен и посажен в тюрьму.

Несмотря на желание Эдуарда повесить Роджера здесь и сейчас, Генри Ланкастер убедил его сделать некое подобие судебного процесса. Роджера перевезли из Нортгемптона в Тауэр, где 20 октября Эдуард III издал обращение, в котором говорилось, что отныне он берёт власть в Англии в свои руки. Парламент перенёс свою работу из Нортхемптона в Вестминстер, где он собрался в следующем месяце для рассмотрения судебного разбирательства над Роджером Мортимером. 26 октября Роджер предстал перед пэрами, обвинённый по 14 пунктам, включая убийство Эдуарда II, расправу над Эдмундом Вудстоком, незаконное обогащение себя за счёт королевства и вмешательство в работу правительства страны. Ему не дали возможность защиты или хотя бы ответить на эти обвинения — все обвинения были просто объявлены, после чего Мортимер был назван «изменником и врагом короля и королевства, которого следует привязать к хвосту лошади, пустив её вскачь, а после повесить». Через 3 дня, 29 ноября Роджера Мортимера перевезли из Тауэра на Тайбернский холм. Его протащили за лошадью всю дорогу, а после повесили — обычная казнь для изменников, включающая также потрошение и четвертование, в этом случае не использовалась. Ключевой сторонник Роджера — Саймон Берефорд — также подвергся подобной казни, и были выписаны ордера на арест трёх других, участвовавших в убийстве Эдуарда II, но многие другие, такие как Оливер Ингхэм и Томас Беркли, были прощены. Большие владения Роджера Мортимера были конфискованы в пользу государства.

Вдова Мортимера, Джоан, получила прощение в 1336 году и прожила до 1356 года. Она была похоронена рядом с мужем в Вигморском замке, но место их захоронения не сохранилось до наших дней. Что же до Изабеллы, то у неё отняли всю недвижимость, которую она присвоила, и поместили под охрану в Виндзорский замок. В марте 1332 года Эдуард разрешил ей вернуться в замок Ризинг в Норфолке, где она тихо провела оставшуюся жизнь, изредка навещая королевский двор, до самой смерти в 1358 году. После смерти её брата, короля Франции Карла IV, Эдуард выдвинул претензии на наследование французского трона, что положило начало Столетней войне.

Семья и дети

  • Жена: Джоанна (Жанна) де Жуанвиль (1286—1356), дочь Пирса де Жуанвиля (Пьера де Жуанвиля), лорда Уолтерстоуна и Жанны де Лузиньян, дамы де Куе. Имели четырёх сыновей и одиннадцать дочерей, в том числе:
  1. Эдмунд Мортимер (1302/5—1331), ж- Елизавета де Бэдлсмир. Их сын Роджер унаследовал восстановленный титул деда и стал 2-м графом Марчем.
  2. Маргарет Мортимер (1304—1337), м- Томас де Беркли, 3-й барон Беркли.
  3. Мод Мортимер (1307 — после 1345), м- Джон де Чарлтон, лорд Поуис[20].
  4. Джеффри Мортимер (1309—1372/6). В 1337 г. покинул Англию и уехал в Аквитанию. С этих пор известен как Жоффруа де Мортемер. Был единственным наследником своей бабушки, Жанны де Лузиньян, от которой унаследовал сеньорию де Куе. Родоначальник французского рода Мортемеров.
  5. Джон Мортимер (1310—1328)
  6. Джоан Мортимер (1311/3—1337/51), м- Джеймс Одли, 2-й барон Одли.
  7. Изабелла Мортимер (1311/3 — после 1327)
  8. Екатерина Мортимер (1311/3—1369), м- Томас де Бошан, 11-й граф Уорик.
  9. Агнес Мортимер (1315/21—1368), м- Лоуренс Гастингс, 1-й граф Пембрук.
  10. Беатриса Мортимер (1315/21—1383), м1- Эдуард Норфолк; м2- Томас де Браоз, 1-й барон Браоз.
  11. Бланш Мортимер (1314/22—1347), м- Питер де Грандисон, 2-й барон Грандисон.

Предки

Мортимер, Роджер, 1-й граф Марч — предки
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Роджер де Мортимер, лорд Вигмор
 
 
 
 
 
 
 
Ральф де Мортимер, лорд Вигмор
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Изабелла де Феррерс (или Милисент де Феррерс)
 
 
 
 
 
 
 
Роджер Мортимер, 1-й барон Вигмор
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Лливелин ап Иорверт
 
 
 
 
 
 
 
Гвладис Ди
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Джоанна Уэльская
 
 
 
 
 
 
 
Эдмунд Мортимер, 2-й барон Вигмор
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Реджинальд де Браоз, 9-й барон Абергавенни
 
 
 
 
 
 
 
Уильям де Браоз, 10-й барон Абергавенни
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Греция Бривер
 
 
 
 
 
 
 
Мод де Браоз
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Уильям Маршал, 1-й граф Пембрук
 
 
 
 
 
 
 
Ева Маршалл
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Изабелла де Клер
 
 
 
 
 
 
 
Роджер Мортимер, 1-й граф Марч
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Гийом I де Фиенн
 
 
 
 
 
 
 
Ангерран II де Фиенн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Агнесса де Даммартен
 
 
 
 
 
 
 
Гийом II де Фиенн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Жак де Конде
 
 
 
 
 
 
 
Изабелла де Конде
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Агнесса де Руа
 
 
 
 
 
 
 
Маргарита де Фиенн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Жан де Бриенн, король Иерусалима
 
 
 
 
 
 
 
Жан Акрский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Беренгария Кастильская
 
 
 
 
 
 
 
Бланш де Бриенн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Жоффруа VI де Шатодён
 
 
 
 
 
 
 
Жанна де Шатодён
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Клеменция де Рош
 
 
 
 
 
 
</center>

Напишите отзыв о статье "Мортимер, Роджер, 1-й граф Марч"

Литература

  • Ian Mortimer, The Greatest Traitor: the Life of Sir Roger Mortimer, 1st Earl of March, Ruler of England 1327—1330, 2003. ISBN 0-7126-9715-2
  • Ian Mortimer, The Death of Edward II in Berkeley Castle', English Historical Review, cxx, 489, 2005.
  • T. F. Tout. The History Of England From The Accession Of Henry III To The Death Of Edward III (1216—1317) (Longmans Green and Co. 1905)
  • Alexander Rose. Kings in the North (Phoenix, 2003)
  • Ian Mortimer. The Greatest Traitor (Plimlico 2004)
  • Paul Doherty. Isabella and the Strange Death of Edward II(Robinson 2004)
  • Charles Arnold Baker. The Companion to British History (Longcross Press, 1996)

Ссылки

  • [www.newworldencyclopedia.org/entry/Roger_Mortimer,_1st_Earl_of_March Статья на New World Encyclopedia]
  • [everything2.com/title/Roger+Mortimer,+1st+Earl+of+March Статья на Еverything2]

Примечания

  1. The Greatest Traitor: The Life of Sir Roger Mortimer, 1st Earl of March, Ian Mortimer, 2004.
  2. В скобках даётся французский вариант имени, так как она принадлежала к французскому роду Жуанвилей. То же касается и её отца.
  3. R. R. Davies, ‘Mortimer, Roger (V), first earl of March (1287—1330)’, Oxford Dictionary of National Biography, Oxford University Press, Sept 2004; online edn, Jan 2008 [1], accessed 14 Feb 2010.
  4. Cronicl of London, 1827.
  5. 1 2 Vita, 1957.
  6. Уэйр, 2010, с. 281.
  7. Уэйр, 2010, с. 257.
  8. Уэйр, 2010, с. 265.
  9. Special Collections: Ancient Correspondence(SC.1), en:Public Record Office.
  10. Уэйр, 2010, с. 288.
  11. 1 2 Dene, 1691.
  12. Society of Antiquaries. MS. 122
  13. Prestwich (2005), 25.
  14. Lyon (2003), 82.
  15. Mortimer (2006), 219.
  16. Генри подозревал, что смерть бывшего короля Англии Эдуарда II была вызвана не естественными причинами, как об этом говорилось в публичном обращении от 27 сентября 1327 года. Генри отвечал за поимку Эдуарда и его содержание в тюрьме замка Кенилворт, когда Роджер и Изабелла перехватили власть у бывшего короля за несколько месяцев до его смерти. И, несомненно, он знал что король был весьма здоров, когда находился в тюрьме под его надзором.
  17. М.Дрюон говорит о том, что Эдуард II после отречения простился с мыслью вернуться на престол, ибо это означало во-первых свержение с престола его собственного сына, которого Эдуард любил, а во-вторых он сам признавал, что взойди он на престол снова, он снова допустил бы те же ошибки и просчёты, что и прежде. Поэтому Эдуард решил, что не будет добиваться своей реставрации и спокойно доживёт жизнь где-то подальше от Лондона. Но для Роджера Мортимера он по-прежнему оставался злейшим врагом, ведь именно Эдуард стал причиной того, что Мортимер был заключён в Тауэр, и после его побега именно Эдуард подписал приказ найти его живым или мёртвым. Отсюда такая жестокость.
  18. 18 лет ему исполнилось 13 ноября 1330 года, то есть ему было 14 лет когда он стал королём. За эти 4 года он сильно изменился.
  19. Существовала вероятность того, что Изабелла родит сына от Роджера к концу 1329 года. Фруассар в своей хронике писал, что она таки родила, несмотря на отсутствие прямых подтверждений этому. Существование такого сына могло быть истолковано как угроза Эдуарду III. Но, если этот сын и существовал, то он умер очень молодым.
  20. Charles Hopkinson and Martin Speight, The Mortimers: Lords of the March (Almeley, UK: Logaston Press, 2002), 84-5


Отрывок, характеризующий Мортимер, Роджер, 1-й граф Марч

Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.