Родовые имена Романовых
Поделись знанием:
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.
Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
Родовые имена Романовых — круг личных имён (антропонимикон, именослов), родовых и династических, традиционно бытовавших в русской правящей династии Романовых на протяжении 300 лет её существования.
Содержание
Предыстория
Характеристика
В романовской генеалогии и тесно связанной с ней антропонимии относительно чётко выделяются несколько периодов — особенно отчётливы «допетровский» и «послепетровский»[1].
Династия Романовых, вступив на престол в 1613 году, имела собственный круг фамильных имён (боярских), а также пыталась использовать имена Рюриковичей, с целью демонстрации преемственности власти.
Примечательно, что у Романовых-царей практически отсутствует правило крещения ребёнка по святцам в честь святого, приходящегося на 8-й день от рождения. «День именин отличается от дня рождения на разное число дней в пределах от следующего за днём рождения дня до примерно двух месяцев (но не более того). Следовательно, какая-либо жёсткая закономерность в хронологической соотнесённости дня рождения и дня тезоименитств отсутствует. В то же время день именин не отстоял от дня рождения на слишком большой временной отрезок. А это значит, что при имянаречении в обозримом временнóм пространстве подыскивалось подходящее имя, выбор которого обуславливался не столько святцами, сколько иными, генеалогическими и династическими соображениями. Лишь в редких случаях обнаруживается традиция „восьмого дня“, а также наречение „день в день“, но даже в этих последних случаях, как можно думать, внекалендарные соображения играли существенную роль»[1]. Дни рождения и именин совпадают только у царя Михаила Фёдоровича (12 июля — память преподобного Михаила Малеина) и у царевны Софьи Алексеевны (17 сентября — память мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии), традиция имянаречения по принципу восьмого дня только у Алексея Михайловича (10 марта, память Алексия, человека Божьего — приходится на 17 марта)[2].
При выборе имён в династии Романовых действовали стандартные правила — своеобразный «культ предков», когда ребёнок называется в честь успешного прародителя, а «несчастливые» имена вычёркиваются из именослова (пример XVIII—XIX вв.: «Пётр» — после смерти Петра III[2], «Павел» — после Павла I); а также предпочтение особенных «династических» имён для наследников престола («Александр», «Николай»).
Также нормальным обычаем является имянаречение в честь предков и родственников: в XVII веке Михаил Фёдорович называл своих детей в честь братьев и сестёр отца — Филарета. Его сын Алексей Михайлович называл своих детей так же, как звали детей в предыдущем поколении. По той же схеме называл детей Иван V и вначале Пётр I, добавив потом новые имена («Павел», «Маргарита»), которые не привились. Уже в XIX веке Николай I следовал тому же обычаю, назвав своих четверых сыновей теми же именами и в том же порядке, как и его отец. Некоторые имена проникали из семей цариц — Стрешневых, Милославских, Нарышкиных и т. п., проникновение же других не имеет объяснения («Пелагея», «Пётр»). В царское время имена братьев и сестёр могли подбираться и по созвучию или по семантике (Фёдор и Феодора; Фёдор и Пётр; Алексей и Александр; Пётр и Павел).
А используемые династические имена Рюриковичей («Иван», «Фёдор», «Дмитрий») демонстрировали «связь Романовых с московскими царями Рюриковичами и <…> общую парадигму исторической и родовой преемственности московских царей. Указанием на то, что такие имена действительно могут соотноситься с именами царственных „предков“ — Рюриковичей <…> могут служить аналогичные тезоимённые святые (равно как и отсутствие данных имён в роду Романовых ранее)». К этому типу, считает исследователь антропонимики, относятся имена трёх сыновей Алексея Михайловича: Дмитрий Алексеевич (род. 22 октября) (Дмитрий Иванович (род. 19 октября) / св. Димитрий Солунский — день памяти 26 октября), Иван Алексеевич (род. 27 августа) (Иван Грозный (род. 25 августа) / Иоанн Предтеча — 29 августа), Фёдор Алексеевич (род. 30 мая) (Фёдор Иванович (род. 11 мая) / Феодор Стратилат). «Вероятно, при таком имянаречении решающую роль сыграла близость дат рождения и, соответственно, тезоименитств у данных Рюриковичей и Романовых»[1].
В Российской империи происходит обновление именослова. Образец задаёт Екатерина Великая, наделяя новыми именами («Александр», «Константин», «Николай», «Ольга» и др.) своих многочисленных внуков — «в этом поколении дома Романовых желание подчеркнуть родовую принадлежность и династическую преемственность, хотя и не исчезло вовсе, но уступило место другим факторам»[2].
Николай I, как было сказано выше, назвал сыновей по отцовскому образцу. «Далее в четырех ветвях рода соблюдалась такая система: старшие внуки именовались Николаями (в честь деда), вторые внуки — именем отца, а остальные внуки могли быть названы какими-то другими именами. Таким образом, все четыре ветви демонстрировали полное родовое и династическое единство. Имели они каждая и по своему родовому имени, наследуемому от отца к сыну: Александр, Константин, Николай и Михаил. У Александровичей, Константиновичей и Михайловичей известны линии из трех одинаковых имен в трех поколениях»[2].
К середине XIX века, в связи с увеличением числа членов семьи в геометрической прогрессии, а также распространением историзма, происходит обращение к позабытым древним династическим именам («Никита», «Ксения»), также — одновременно со всей страной — постепенно вводят древнерусские имена, отсутствующие в святцах («Ростислав»). Также стали вновь появляться «плохие» имена («Пётр», «Павел») — вероятно, к этому времени «негативная» память об обстоятельствах их трагической жизни и смерти стала стираться.
Список имен
Мужские
- Александр — популярное имя, в частности, благодаря небесному покровителю св. князю Александру Невскому, культ которого был важен для империи и Петербурга. В допетровском периоде не встречается. Первым его получил малолетний сын Петра Великого. Династическое имя трёх императоров, первый из которых получил его от бабки Екатерины Великой в связи с Греческим проектом, в котором он виделся новым Александром Македонским[3][4]. Благодаря военным успехам Александра I и его положительному имиджу в династии, использовался в семье часто, пока Николай II не нарушил традицию, назвав сына необычным для наследника именем «Алексей».
- Алексей — родовое имя, однако со сложной судьбой. Его носил второй царь из династии Романовых — Алексей Михайлович, причём причина, по которой первенец получил это не фамильное имя, не ясна[5]; видимо, по святцам (в честь Алексия, человека Божьего). Его сын Алексей Алексеевич (крещённый в честь другого святого — московского митрополита Алексия) рано умер, а внук Алексей Петрович умер в камере Петропавловской крепости во время следствия по делу о его тайном бегстве из России за границу. После этого имя становится «нехорошим» и исчезает до 1850 года, когда Александр II даёт его своему четвёртому сыну, видимо, вернувшись к истокам. Покровителем Алексеев был важный московский святой — митрополит Алексий. Религиозный Николай II, по некоторым указаниям, неожиданно даёт своему наследнику это не династическое имя как раз в честь него, а также в честь царя Алексея, которого очень чтил[2].
- Андрей — традиционное имя Рюриковичей, однако используется Романовыми редко (XIX век).
- Борис — традиционное имя Рюриковичей, однако используется однократно (XIX век).
- Василий — традиционное имя Рюриковичей, однако несмотря на своё «царское» значение используется редко — единожды для царевича Василия Михайловича, умершего во младенчестве, и затем лишь в ХХ веке. Возможно, имя стало «плохим» в XVII веке из-за судьбы царя Василия Шуйского.
- Владимир — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», впервые используется в 1847 году Александром II при рождении третьего сына. Затем ещё раз — в ХХ веке.
- Всеволод — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», единожды используется в ХХ веке.
- Вячеслав — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», используется единожды в 1862 году, при рождении Вячеслава Константиновича в Варшаве, куда его отец был назначен наместником Царства Польского. Имя, вероятно, имело в глазах родителей «польский» оттенок. Использование «языческого» имени столь рано в ХIХ веке оправдывается существованием святого покровителя — Вацлава Чешского, в честь которого ребёнок был крещён.
- Гавриил — единожды используется (XIX век).
- Георгий — традиционное имя Рюриковичей, однако используется лишь в императорском доме, всего несколько раз (XIX век). Первым в 1863 году его получил Георгий Михайлович, сын кавказского наместника, родившийся в Грузии, покровительствуемой святым Георгием[2].
- Дмитрий — традиционное имя Рюриковичей, однако несмотря на своё «царское» значение используется редко — единожды для царевича Дмитрия Алексеевича, умершего во младенчестве, и затем лишь в ХIХ веке несколько раз, с 1860 года. Возможно, имя стало «плохим» из-за гибели царевича Дмитрия Углицкого в 1591 году, несмотря на то, что он был канонизирован уже в начале в XVII века.
- Иван — традиционное имя Рюриковичей, и возобновляется в царское время. Однако несчастная судьба Иоанна Антоновича вычеркивает его[2] до 1886 года, причем оно используется в форме «Иоанн».
- Игорь — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», впервые используется в 1894 году.
- Илья — имя используется единожды для рано умершего царевича Ильи Фёдоровича, названного в честь прадеда Ильи Милославского. С пресечением «линии Милославских» не повторяется.
- Кирилл — однократное использование в XIX веке. Прародитель — дед Петра Великого Кирилл Полуэктович Нарышкин.
- Константин — первый носитель имени, цесаревич Константин Павлович, получил его от бабки Екатерины Великой в связи с Греческим проектом, в котором он виделся новым Константином Великим. Имя устоялось в семье, однако (вероятно, из-за одиозности цесаревича) наследовалось по младшим ветвям.
- Михаил — традиционное «романовское» имя, принадлежавшее основателю династии Михаилу Фёдоровичу, который родился в день святого Михаила Малеина, в честь которого и был крещён (а также в честь дяди Михаила Никитича Романова). Однако с тех пор почему-то не используется, пока Павел I, после смерти Екатерины Великой получивший возможность крестить своих детей самостоятельно, не даёт его своему четвёртому сыну — видимо, с отсылкой к корням, а также в связи с тем культом Архангела Михаила, который особенно поддерживался Павлом I (архистратиг — предводитель небесного воинства как покровитель императора-рыцаря; миссия государя по искоренению антихристианских революционных сил; его день как праздник всех российских орденов; щитодержатель Большого государственного герба; Михайловский замок и т. п.)[2]. С тех пор имя бытует в XIX веке, причём часто доставаясь именно 4-м сыновьям. Небесным покровителем великих князей этого имени обычно был архангел.
- Никита — единожды используется в 1900 году. Прародитель — отец Филарета Никита Романович Захарьин. Павел I собирался двум своим сыновьям-бастардам, в случае их рождения, дать имена «Никита» и «Филарет».
- Николай — популярное имя (XIX век), династическое имя двух императоров. Возникает благодаря Екатерине Великой, давшей его третьему внуку. Объяснения этому имянаречению в источниках не содержится, хотя Николай Чудотворец был весьма почитаем на Руси[6] Возможно, Екатерина учитывала семантику имени, восходящего к греческим словам «победа» и «народ»[2]. С тех пор активно используется его потомками.
- Олег — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», впервые используется в 1892 году.
- Павел — введено впервые Петром Великим, как семантически парное[7] к имени другого его сына Петра. Затем Елизавета Петровна даёт имя этого своего умершего брата наследнику — Павлу I, который становится полным тёзкой умершего царевича. Однако из-за несчастной судьбы императора Павла имя вычеркивается[6], и затем лишь единожды используется в 1860 году.
- Пётр — популярное императорское династическое имя (XVIII век). Первым его носителем стал Пётр Великий, 14-й ребёнок Алексея Михайловича. Причина, по которой он получил это имя, не ясна, возможно, в качестве эвфонического соответствия имени старшего брата (Фёдор/Пётр)[5]. Оно не встречалось ни у Романовых, ни у Нарышкиных, и даже у Рюриковичей в московской династии последним представителем был Пётр Дмитриевич, умерший в 1428 году. Использовалось его потомками, пока гибель Петра III не сделало его «несчастливым»[2], с тех пор встречается лишь единожды в 1864 году.
- Роман — единожды используется в 1896 году. Предок — Роман Юрьевич Захарьин.
- Ростислав — традиционное имя Рюриковичей, однако, будучи «языческим», единожды используется в 1902 году, потому что отец Ростислава Александровича в то время командовал эскадренным броненосцем «Ростислав»[2].
- Сергей — дважды используется с 1857 года.
- Симеон — единожды используется в XVII веке. Царевич Симеон Алексеевич был назван в честь двоюродного дедушки — Семёна Лукьяновича Стрешнева, также имя бытовало среди Рюриковичей, однако распространения у Романовых не получило.
- Фёдор — традиционное имя Рюриковичей. Фёдор III Алексеевич получил имя в честь прадеда — патриарха Филарета, также оно соответствовало царю Фёдору Иоанновичу — двоюродному дяде Михаила Федоровича. Однако, видимо из-за несчастной судьбы всех Фёдоров на русском престоле, имя вычеркивается до 1898 года.
Женские
- Александра — популярное женское имя, женская форма имени «Александр» (см. выше). Его получили при переходе в православие две императрицы, также его получали по аналогичной причине некоторые великие княгини. Впервые — у внучки Екатерины Великой в русле Греческого проекта, как парное старшему брату. В 1849 умерла Александра Александровна, после её смерти никто в императорской фамилии не называл так дочерей, так как все княжны с таким именем скоропостижно умирали, не дожив до 20 лет.
- Анастасия — имя несколько раз используется (XIX—XX век), возможно, возвращено в именослов в честь прародительницы Анастасии Романовны.
- Анна — популярное женское имя почти на всем протяжении существования семьи. Первая носительница — царевна Анна Михайловна, вероятно, имя получила в честь тётки отца (сестры патриарха Филарета) — Анны Никитичны. Встречается до середины XIX века.
- Вера — имя несколько раз используется (XIX век). В первый раз — для Веры Константиновны, названной так вместо «Александры» по желанию деда Николая I, будто бы воскликнувшего «Пусть она будет моей верой!»
- Евдокия — популярное царское имя. Его носила родоначальница, первая царица из рода Романовых Евдокия Стрешнева, и в честь неё называли несколько её потомков-царевен. Жена Петра I Евдокия Лопухина перед свадьбой была переименована в «Евдокию» из «Прасковьи». Однако Лопухина оказалась «плохой» царицей, и имя исчезает из именослова с XVIII века, хотя ещё не стало устаревшим, судя по аристократам. Впрочем, Павел I хотел дать его одной из своих внебрачных дочерей, как бы отсылая к корням рода.
- Екатерина — популярное имя. Первой его носительницей стала царевна Екатерина Алексеевна. По преданию, перед рождением дочери царю Алексею Михайловичу привиделся образ святой Екатерины Александрийской, поэтому дочь получила это нетипичное для Романовых имя[8]. Пётр I считал эту сестру, в отличие от других, «хорошей», и доверил ей быть крёстной матерью Марты Скавронской, которая стала её полной тезкой и по отчеству (Екатерина I). По тому же лекалу при переходе в православие получила имя и отчество Екатерина Великая, называть детей в честь которой, разумеется, не уставали все её потомки.
- Елена — имя несколько раз используется (XIX век). Первая носительница — внучка Екатерины Великой. Сама императрица объясняла, что в честь Елены Прекрасной[9] — тогда это именование в русле Греческого проекта.
- Елизавета — популярное имя, введённое Петром I для дочери. Не было ни родовым, ни династическим, не продиктовано ни святцами, ни переводом. Возможно, выбрано как семантическая пара к имени матери «Екатерина»[7]. Пётр I очень любил это имя — «Лизеттой» прежде звались и его любимая лошадь, и корабль[10].
- Ирина — первая носительница, царевна Ирина Михайловна, имя своё получила в честь тётки царя Михаила, Ирины Никитичны. Однако до 1895 года имя больше не используется.
- Кира — однократное использование в 1909 году, имя «слеплено» из отцовского.
- Ксения — дважды используется с 1875 года. Предок — Ксения Ивановна Шестова, мать Михаила Фёдоровича.
- Маргарита — имя единожды использует Пётр I для дочери. Возможно, по имени одной из дочерей пастора Глюка, в семье которого воспитывалась Екатерина I[10]. Также это имя при постриге несколькими годами ранее приняла сестра Петра царевна Марфа Алексеевна.
- Марина — имя единожды используется в 1892 году.
- Мария — популярное имя, принадлежавшее трём императрицам и двум царицам. Первой им была крещена царевна Мария Алексеевна, названная в честь матери Марии Милославской. В империи его первой обладательницей стала Мария Фёдоровна (императрица, жена Павла I), в девичестве звавшаяся «София Мария Доротея Августа Луиза, дочь Фридриха», которой Екатерина II сменила имя на наиболее близкое. Многочисленные потомки Марии Фёдоровны часто его использовали, тем более что имя само по себе всегда оставалось популярным во всём мире благодаря Богоматери.
- Марфа — семейное «романовское» имя, использовавшееся в царскую эпоху. Царевен называли в честь матери Михаила Фёдоровича — инокини Марфы. В империи не используется, став устаревшим, хотя Павел I даёт его одной из своих внебрачных дочерей, как бы отсылая к корням рода.
- Надежда — имя единожды используется (XIX век).
- Наталья — популярное имя, проникшее в род благодаря царице Наталье Нарышкиной и названной в честь неё дочери. Пётр очень любил обеих, и дал это имя двум своим дочерям и внучке (все умерли в детстве). Екатерина Великая возвращает его в именослов, крестя им первую жену Павла, однако та умирает, и имя вычёркивается до 1905 года.
- Нина — имя единожды используется в 1901 году в семье первого из Георгиев, родившегося в Грузии, которой покровительствует святая Нина[2].
- Ольга — популярное имя (XIX век), впервые использованное Екатериной Великой для своей пятой внучки, так как та родилась точно в день св. княгини Ольги[11]. Используется с раннего времени, в отличие от других «языческих» имён.
- Пелагея — однократное использование в XVII веке, причина неизвестна.
- Прасковья — имя, единожды данное царевне Прасковье в честь её матери Прасковьи Салтыковой. С пресечением линии Ивана V не распространилось, вдобавок устарело.
- Софья — первым носителем имени была царевна Софья Михайловна. Причины, по которым ребёнок получил имя «Софья», неясны, хотя оно бытовало в великокняжеской семье ранее. В следующем поколении в день св. Софии была рождена царевна Софья, из-за которой имя было вычеркнуто до 1898 года. Имя «София» было составной частью протестантских имен четырёх императриц, однако ни одной из них не было оставлено при переходе в православие — в отличие от компонента «Мария».
- Татьяна — первая его носительница царевна Татьяна Михайловна была названа в честь единственной сестры царя Михаила Фёдоровича, Татьяны Фёдоровны. Затем имя становится старомодным и исчезает до 1890 года, после чего используется дважды, причём Николай II называет дочь в честь пушкинской Татьяны[2].
- Феодора — имя используется однажды (XVII век), как парное мужскому имени Феодор.
- Феодосия — имя используется дважды (XVII век). Первая носительница, Феодосия Алексеевна, видимо, была названа в честь сестры своей бабки Евдокии — Феодосии Стрешневой.
Смена имён невестами
Многие супруги русских правителей при вступлении в брак были вынуждены сменить имя — в царское время из соображений благозвучия, в период империи — при переходе из лютеранства в православие. У Рюриковичей этот обычай был также принят — София Палеолог была рождена как «Зоя», жена Василия Шуйского Мария до брака была «Екатерина».
Феодоровская икона, главная реликвия Романовых, которой Михаила Фёдоровича благословляли на царство, оказывала влияние на выбор отчества. С конца XVIII века немецкие принцессы, выходя замуж за русских великих князей и принимая для этого православие, по традиции в честь Феодоровской иконы получали себе отчество Фёдоровна.[12] К ним относятся Мария Фёдоровна (жена Павла I), Александра Фёдоровна (жена Николая I), Мария Фёдоровна (жена Александра III), Александра Фёдоровна (жена Николая II) и Елизавета Фёдоровна. Эта традиция восходит ещё к XVII веку, когда в честь той же иконы «неблагозвучное» отчество царицы Евдокии Лопухиной было поменяно с «Илларионовна» на «Фёдоровна»[13], а при вступлении в брак царя Ивана Алексеевича с Прасковьей Александровной Салтыковой ей не только изменили отчество на «Фёдоровну», но и переменили имя её отцу с Александра на Фёдора[14].
| Имя при рождении | Имя в браке | Примечание |
|---|---|---|
| Мария Ивановна Хлопова | Анастасия | Несостоявшаяся невеста Михаила Фёдоровича. После её выбора на смотре невест девушку взяли во дворец и переименовали, однако свадьба не состоялась. |
| Прасковья Александровна Салтыкова | Царица Прасковья Фёдоровна | Невесте было изменено отчество на почётное в честь иконы; её отцу было изменено имя[15]. |
| Прасковья Илларионовна Лопухина | Царица Евдокия Фёдоровна | Отчество было поменено по той же причине, что и выше; имя — вероятно, чтобы оба брата (Иван V и Петр I) не оказались оба женатыми на царицах Прасковьях. Имя «Евдокия» — в честь Евдокии Стрешневой, бабушки жениха. |
| Марта Самуиловна Скавронская (?) | Императрица Екатерина I Алексеевна | При переходе в православие. Имя «одолжила» сестра Петра, крёстная мать Марты — царевна Екатерина Алексеевна. |
| София Фредерика Ангальт-Цербстская | Императрица Екатерина II Алексеевна | В честь предыдущей, так как её мужем тоже был Пётр. |
| Августа-Вильгельмина-Луиза Гессен-Дармштадтская | Великая княгиня Наталья Алексеевна | При переходе в православие. В честь матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной и его сестры Натальи Алексеевны. |
| София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская | Императрица Мария Фёдоровна | При переходе в православие. Отчество — по традиционному образцу. |
| Луиза-Мария-Августа Баденская | Императрица Елизавета Алексеевна | При переходе в православие. Первое имя сохранено (или в честь Елизаветы Петровны), отчество выбрано в честь отчества либо Екатерины II, либо вел. кн. Натальи Алексеевны, первой жены Павла, которая приходилась невесте тёткой[16]. |
| Фридерика Шарлотта Вильгельмина Прусская | Императрица Александра Фёдоровна | При переходе в православие. Отчество — по традиционному образцу. |
| Максимилиана Вильгельмина Мария Гессенская | Императрица Мария Александровна | При переходе в православие. |
| Мария-София-Фредерика-Дагмара Датская | Императрица Мария Фёдоровна | При переходе в православие. По образцу одной из предшественниц. |
| Алиса Виктория Елена Луиза Беатрис Гессен-Дармштадтская | Императрица Александра Фёдоровна | При переходе в православие. По образцу одной из предшественниц. Также с сохранением созвучия (Алиса/Александра). |
| Юлианна-Генриетта-Ульрика Саксен-Кобург-Заальфельдская | Цесаревна Анна Фёдоровна | Имя «Юлианна» сменено на «Анна», отчество «Фёдоровна» — по обычаю, а также потому что отца невесты звали «Франц Фридрих». |
| Фредерика Шарлотта Мария Вюртембергская | Великая княгиня Елена Павловна | Отчество — поскольку отца звали «Павел Карл Фридрих Август». |
| Александра Саксен-Альтенбургская | Великая княгиня Александра Иосифовна | Имя не менялось. Отчество — от имени отца, звавшегося «Иосиф-Фридрих». |
| Александра Фридерика Вильгельмина Ольденбургская | Великая княгиня Александра Петровна | Имя не менялось. Отчество — от имени отца, звавшегося «Пётр». |
| Цецилия Августа Баденская | Великая княгиня Ольга Фёдоровна | Отчество, вероятно, по обычаю. |
| Мария Александрина Элизабета Элеонора Мекленбург-Шверинская | Великая княгиня Мария Павловна | Имя не менялось (православие приняла спустя большое время после брака). Отца звали «Фридрих Франц II», однако отчество на «Фёдоровна» менять не стали, видимо, чтобы полное имя не совпадало с именем императрицы. |
| Елизавета Александра Луиза Алиса Гессен-Дармштадтская | Великая княгиня Елизавета Фёдоровна | Имя не менялось, отчество по обычаю. |
| Елизавета Маврикиевна | Великая княгиня Елизавета Маврикиевна | Имя не менялось (православие не принимала). Отчество — по имени отца «Мориц». |
| Виктория Мелита | Великая княгиня Виктория Фёдоровна | Имя не менялось. Отчество — по обычаю, также возможно, от имени отца «Альфред». |
Смена имён при постриге
При принятии монашества часто соблюдался принцип аллитерации имён, или хотя бы одинакового инициала. Обычно в качестве иноческих использовались имена, редко встречавшиеся в повседневности (также о принципах смены имен см. предсмертный постриг).
- Анастасия — Ульяна Фёдоровна (в честь покойной дочери царицы Анастасии Романовны)
- Нифонт — Никита Романович (дед царя Михаила Федоровича)
- Евдокия — Евфимия Никитична Сицкая (сестра Филарета)
- Филарет — Фёдор Никитич (отец Михаила)
- Марфа — Ксения Ивановна (мать Михаила)
- Анфиса — Анна Михайловна (дочь Михаила)
- Сусанна — Софья Алексеевна (в великой схиме опять «Софья»)
- Елена — Евдокия Лопухина
- Маргарита — Марфа Алексеевна
- Сусанна — Феодосия Алексеевна (взяла то же имя, что и её сестра царевна Софья, возможно, в знак солидарности)
- Анастасия — великая княгиня Александра Петровна
- Тамара — Романова, Татьяна Константиновна
См. также
| Списки Романовых |
|---|
- Список членов дома Романовых
- Родовые имена Рюриковичей
- Список канонизированных русских князей
- Предсмертный постриг
Библиография
- Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. — М.: «Индрик», 2006. — 904 с. — 1000 экз. — ISBN 5-85759-339-5.
- Е. В. Пчелов. Антропонимия династии Романовых: Основные тенденции и закономерности // Ред. Успенский Ф. Б. Именослов : историческая семантика имени. — М., 2007.
- Е. В. Пчелов. [rodnaya-istoriya.ru/index.php/vspomogatelnie-i-specialnie-istoricheskie-nauki/antroponimika/antroponimiya-dinastii-romanovix-v-xvii-v.html Антропонимия династии Романовых в XVII в.] //Ономастика в кругу гуманитарных наук. Материалы международной научной конференции. — Екатеринбург, 2005. — С. 203—205.
- Е. В. Пчелов. Династия Романовых: генеалогия и антропонимика. // Вопросы истории. — 2009. — № 6. — С. 76-83.
Напишите отзыв о статье "Родовые имена Романовых"
Ссылки
- [postnauka.ru/longreads/7917 Язык династических имен. Постнаука.ру]
- [polit.ru/article/2012/10/31/pl_nameofpower/ Властные имена Древней Руси. Полит.ру]
- [www.xliby.ru/istorija/ryurikovichi_istorija_dinastii/p31.php История Рюриковичей]
- [terentyevvladimir.ru/?page_id=1520 Поколенная роспись]
Примечания
- ↑ 1 2 3 [rodnaya-istoriya.ru/index.php/vspomogatelnie-i-specialnie-istoricheskie-nauki/antroponimika/antroponimiya-dinastii-romanovix-v-xvii-v.html Е. В. Пчелов. Антропонимия династии Романовых в XVII в. //Ономастика в кругу гуманитарных наук. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург, 2005. С. 203—205.]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [shakko.wordpress.com/2014/01/03/%D0%B5-%D0%B2-%D0%BF%D1%87%D0%B5%D0%BB%D0%BE%D0%B2-%D0%B4%D0%B8%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%8F-%D1%80%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D1%85-%D0%B3%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D0%B0%D0%BB%D0%BE/ Династия Романовых: генеалогия и антропонимика / Е. В. Пчелов. — 06/07/2009 // Вопросы истории. — 2009. — № 06. — С. 76-83.]
- ↑ Успенский. Там же… С. 319
- ↑ Молчанов А. А. Александр: знаковое имя в династической и культурной традиции. Именослов. Заметки по исторической семантике имени. М. 2003, с. 103—111
- ↑ 1 2 Е. В. Пчелов. Антропонимия династии Романовых: Основные тенденции и закономерности // Ред. Успенский Ф. Б. Именослов : историческая семантика имени. М., 2007. С. 306
- ↑ 1 2 Успенский. Там же… С. 321
- ↑ 1 2 Успенский. Там же. С. 315
- ↑ [books.google.ru/books?id=e7ee7jpTQfEC&pg=PT71&dq=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&hl=ru&sa=X&ei=MIexUoTPHKyv4QSay4GoBg&ved=0CDUQ6AEwAQ#v=onepage&q=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&f=false Е. Пчелов. Романовы. История великой династии]
- ↑ Успенский. Там же… С. 320
- ↑ 1 2 [www.kreml.ru/ru/science/conferences/2009/Poltava/thesis/Pchelov/ Е. В. Пчелов. Царевна Елизавета Петровна и Полтавский триумф]
- ↑ Карнович Е.П Палатина венгерская Александра Павловна // Замечательные и загадочные личности XVII и XIX столетий. — Л: СМАРТ, 1990. — С. 308. — 520 с.
- ↑ [www.pravenc.ru/text/189843.html Елисавета Феодоровна]. Православная энциклопедия. Проверено 19 сентября 2009. [www.webcitation.org/60vZDKV91 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ [www.hrono.ru/biograf/bio_ye/evdokia_lopuh.php Евдокия Лопухина]. Сухарева О. В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I, Москва, 2005. Проверено 2 июня 2010. [www.webcitation.org/60vZEaMrE Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ Де ла Невилль. [www.vostlit.info/Texts/rus6/Nevill/primtext7.phtml Записки о Московии // Комментарии]. Проверено 3 августа 2010. [www.webcitation.org/60vZFhWq4 Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus6/Nevill/primtext7.phtml Де ла Невилль. Записки о Московии // Комментарии]
- ↑ Успенский. Там же. С. 322
Отрывок, характеризующий Родовые имена Романовых
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.
Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
