Родриго (граф Кастилии)

Родриго исп. Rodrigo
Граф Кастилии
850 — 873
Предшественник:	новое образование
Преемник:	Диего Родригес Порселос
Граф Алавы
867/868 — 870
Предшественник:	новое образование
Преемник:	Вела Хименес
Смерть:	4 октября 873(0873-10-04)
Род:	Перес
Отец:	Рамиро I
Мать:	Патерна
Супруга:	NN
Дети:	сын: Диего дочь: NN

Родри́го (исп. Rodrigo; умер 4 октября 873) — первый граф Кастилии (850—873) и Алавы (867/868—870). Активный участник Реконкисты и верный вассал королей Астурии Ордоньо I и Альфонсо III Великого. При нём началось расширение Кастильского графства на юг за счёт земель, отвоёванных у мавров.

Биография

Происхождение

Происхождение Родриго точно не установлено. Наиболее распространённым является предположение о том, что он был сыном короля Астурии Рамиро I от его второго брака с кастилькой Патерной. Соответственно, Родриго был единокровным братом короля Ордоньо I и графа Эль-Бьерсо и Асторги Гатона. Однако, в этом случае Родриго получил Кастильское графство ещё не достигнув десятилетнего возраста, что целый ряд историков считает маловероятным. Эти исследователи предполагают, что первый граф Кастилии был шурином Ордоньо I, братом его жены Мунии (Муниадонны).

Получение Кастилии

Традиционно считается, что Родриго был назначен графом Кастилии в 850 году, вероятно, при восхождении на престол Ордоньо I. Целью введения в этих землях института графской власти, в первую очередь, было улучшение управления восточными областями Астурийского королевства, являвшимися важным форпостом в борьбе против мавров. В это временя владения Родриго, носившие название Бардулия, ограничивались небольшой территорией, граница которой проходила на востоке по реке Эбро, на западе достигала Браньосеры, на севере — Кантабрийских гор, а на юге — совпадала с линией укреплений, из которых наиболее крупными были Лоса и Тобалина.

Первое документально подтверждённое свидетельство о Родриго как графе Кастилии относится к 852 году, когда он подтвердил хартию об основании монастыря Сан-Мартин-де-Ферран (в современном Эрране). В период с 853 по 862 год он упоминается в ещё нескольких актах, в основном, связанных с основанием на управляемых им землях новых аббатств.

Участие в Реконкисте

Сражение при Альбельде

С самого начала правления Родриго кастильцы стали принимать активное участие в Реконкисте, значительно активизировавшейся в правление короля Ордоньо I. В 854 году воины из Кастильского графства участвовали во взятии крепости Аро, а несколько позднее в захвате мусульманских укреплений в Сересо, Карриасе и Граньоне. Одновременно, Ордоньо I и Родриго вели на границах с Кордовским эмиратом обширное строительство новых крепостей, среди которых были Фриас и Лантарон.

Первое свидетельство о личном участии графа Родриго в Реконкисте относится к 859 году, когда он был назван одним из участников второго сражения при Альбельде. В нём соединённое астурийско-наваррское войско под командованием королей Ордоньо I и Гарсии I Иньигеса разгромило армию главы мувалладской семьи Бану Каси Мусы II ибн Мусы, владевшего обширными территориями на границе с Астурией и Наваррой. Число погибших мусульман, по разным данным, составило от 10 000 до 20 000 воинов. Сам Муса получил тяжёлые ранения и уже до самой своей смерти в 862 году не предпринимал больших походов против христиан. Крепость Альбельда, одно из основных укреплений мавров в мусульманско-христианском пограничьи, была разрушена.

Заселение Амайи

В 860 году граф Родриго повторно заселил город Амайя, пустовавший со времён арабского завоевания Пиренейского полуострова. Значительную часть переселенцев, по свидетельствам исторических источников, составляли мосарабы, бежавшие в Королевство Астурия от преследований, которым они подвергались в Кордовском эмирате. Заселив Амайю, Родриго положил начало расширению территории Кастильского графства на юг. Вдоль новой границы с владениями мавров началось строительство крепостей, ставших основой для возникновения современных городов Урбель-дель-Кастильо, Кастиль-де-Пеонес, Морадильо-де-Сенадо и Вильяфранка-Монтес-де-Ока.

События 863—867 годов

В 863 году граф Родриго захватил и разграбил принадлежавшее Кордовскому эмирату селение Порт-де-Сомосьерра, а при взятии кастильцами крепости Таламанка-де-Харама, были пленены, но вскоре отпущены, здешний вали Мурзук и его жена. Одновременно король Ордоньо I разорил Корию.

Эти успехи христиан вызвали ответные действия со стороны правителя Кордовы Мухаммада I: в этом же году по приказу эмира его сын Абд ар-Рахман и военачальник Абд аль-Малик бен Аббас совершили поход в Алаву и Кастилию. Войско мусульман разорило приграничные земли Астурийского королевства, разрушив несколько крепостей и убив множество мирных жителей. Граф Родриго попытался преградить маврам обратный путь, перекрыв ущелье около Панкорбо, но, благодаря обходному манёвру, Абд ар-Рахману и Абд аль-Малику удалось нанести кастильцам тяжёлое поражение. По свидетельству испано-мусульманского историка Ибн Идари, как в битве, так и при отступлении христиане понесли тяжёлые потери, включая 19 графов. Спастись удалось лишь немногим кастильцам, в том числе и Родриго.

В 865 году войско мавров, состоявшее из 20 000 воинов, во главе с Абд ар-Рахманом и Абд аль-Маликом бен Аббасом вновь вторглось во владения Родриго. Мавры захватили те из кастильских пограничных крепостей, которые уцелели после похода 863 года, в том числе и некую Bordjia, принадлежавшую графу Гундисальво (или Гонсало), которую некоторые историки идентифицируют с Бургосом. После этого Абд ар-Рахман и Абд аль-Малик нанесли новое поражение графу Кастилии в кровопролитном сражении при Моркуэре (около Аньяны). Несмотря на то, что христианские воины первые атаковали мусульман, они, не сумев нарушить их боевых порядков, обратились в бегство и бо́льшей частью погибли при отступлении. После этого, оставив в крепостях Панкорбо, Сересо-де-Рио-Тирон, Ибрильос и Граньон мусульманские гарнизоны, войско мавров возвратилось во владения Кордовского эмирата. Эти поражения настолько подорвали военную силу Кастилии и Алавы, что когда в 866 году Абд ар-Рахман в очередной раз совершил нападение на земли этих графств, дойдя до Валье-де-Мены, христиане не оказали ему никакого сопротивления, по сообщению историка ал-Алатира, даже не сумев собрать необходимого для этого войска.

В 867 году другой сын эмира Мухаммада I, ал-Хакам, снова разорил кастильские и алавские земли, однако при приближении графа Родриго с астурийским войском ушёл во владения мусульман, так и не вступив в бой. В этом же году Кордовский эмират столкнулся с серьёзными внутренними трудностями, продолжавшимися полтора десятилетия. Это позволило кастильцам ещё до смерти графа Родриго возвратить себе контроль над крепостями Ла-Буреба, Панкорбо (в 870 году) и Сересо-де-Рио-Тирон, а алавцам овладеть Сельориго.

Подавление мятежей

Мятеж Фруэлы Бермудеса

Король Ордоньо I скончался 27 мая 866 года. Новым монархом по праву наследования должен был стать его старший сын Альфонсо III, находившийся в момент смерти отца в Сантьяго-де-Компостеле. Однако почти сразу же против Альфонсо вспыхнул мятеж, возглавленный графом Луго Фруэлой Бермудесом. Восставшие захватили столицу государства, Овьедо, где Фруэла был провозглашён новым правителем Астурийского королевства. Успехи мятежников заставили Альфонсо III бежать в Кастилию, знать которой считала его законным наследником престола. Быстро собрав войско, кастильцы под командованием графа Родриго выступили в поход, во время которого нанесли поражение войску сторонников графа Фруэлы Бермудеса. После этого Альфонсо смог беспрепятственно возвратиться в Овьедо, где 25 декабря состоялась его коронация. Граф Родриго лично присутствовал на этой церемонии и вместе с другими представителями кастильской знати принёс новому монарху клятву верности.

Оказание новому монарху столь важной услуги, как возвращение престола, сделало графа Кастилии одним из наиболее приближённых к Альфонсо III лиц. Это положение Родриго сохранял до самой своей смерти.

Мятеж графа Эглиона

Зиму 866/867 годов Родриго провёл при дворе короля Астурии, однако уже вскоре он должен был возвратиться в Кастилию, чтобы отразить новый набег мавров на подвластные ему земли. В это же время в Алаве против Альфонсо III поднял восстание граф Эглион (или Эйло). Родриго возглавил подавление этого мятежа. Исторические источники ничего не сообщают о ходе военных действий, но свидетельствуют, что к 868 году мятежники примирились с королём.

В награду за верность Альфонсо III передал власть над Алавой графу Кастилии, который назначил алькальдом своих новых владений Саррасина Муньеса. Родриго управлял Алавой до 870 года, когда её новым графом был назначен Вела Хименес. Несмотря на это, правитель Кастилии сохранил за собой все свои обширные личные владения, которые он имел в алавских землях.

Последние годы

О последних годах жизни графа Родриго известно очень мало. Последний подписанный им документ датирован 18 апреля 873 года. Вскоре после этого, 4 октября, Родриго скончался. Новым правителем Кастилии стал, с согласия короля Альфонсо III Великого, единственный сын умершего графа, Диего Порселос. Переход Кастилии к Диего стало первым в истории Астурийского королевства наследованием графства по праву кровного родства.

Семья

Имя жены графа Родриго неизвестно. Детьми от этого брака были:

• Диего Родригес Порселос (умер около 885) — граф Кастилии (873 — около 885).
• дочь — замужем за графом Кастилии Муньо Нуньесом (умер после 910).

Литература

• Martínez Díez G. [books.google.ru/books?id=KgiDVZfBipwC&printsec=titlepage El condado de Castilla (711—1038): la historia a la leyenda]. — Martial Pons Historia, 2005. — Т. I. — P. 147—160. — 819 p. — ISBN 978-8495379948.

Отрывок, характеризующий Родриго (граф Кастилии)

– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.