Роды мелоса

Роды мелоса (греч. γένη τῶν μελῳδουμένων; лат. genera melorum, genera modulandi) в античной (греческой и римской) музыке — роды интервальных структур, которые гармоника представляет в виде звукорядов в объёме кварты, квинты, октавы, вплоть до двухоктавной Полной системы (σύστημα τέλειον).

Характеристика

Различались три главных рода мелоса: диатоника (διάτονον, diatonum), хроматика (χρῶμα, chroma), энармоника (ἐναρμόνιον, также ἁρμονία; enarmonium, также harmonia). От энармоники следует отличать энгармонизм — феномен, присущий мажорно-минорной тональности, с её опорой на равномерную темперацию. «Первым и самым древним из родов следует считать диатонический, поскольку человеческая природа натолкнулась на него первым; второй — хроматический; третий же и самый изысканный (ἀνώτατος букв. „наивысший“ или „наиважнейший“) — энармонический,— он был последним и восприятие едва привыкло к нему с большим трудом» (Аристоксен).

В качестве ядра интервальных систем теория рассматривает тетрахорд; более сложные интервальные системы рассматриваются как производные от него.

Критерием для отличия одного рода мелоса от другого служило чувственное восприятие двух наименьших интервалов тетрахорда как «сгущения» или «скученности» (греч. πυκνόν). В теории энармоника и хроматика считались «пикнонными» родами (сумма наименьших интервалов меньше третьего), диатоника «апикнонным» (любой из интервалов внутри тетрахорда не больше двух других, вместе взятых).

Конкретные значения интервалов (выраженных в виде отношений чисел) в тетрахордах трёх родов не были строго закреплены в теории, но менялись от одного музыкального учения к другому (ср., напр., описания тетрахордов у Филолая, Архита, Аристоксена, Птолемея). Аристид Квинтилиан («О музыке», гл. 9), Никомах («Руководство по гармонике», гл. 12) и Боэций («Основы музыки», кн.1, гл.21) упрощённо представляют три рода мелоса таким образом:

• Диатонический тетрахорд состоит из двух целых тонов и полутона.
• Хроматический тетрахорд состоит из «триполутона» (греч. τριημιτόνιον, лат. triemitonium; позже semiditonus, «полудитон»; с конца Средневековья — «малая терция») и двух полутонов.
• Энармонический тетрахорд состоит из дитона (ditonus; с конца Средневековья — «большая терция») и двух диес (dieses).

Диатон несколько строже и естественней [других]; хрома же отступает от, так сказать, естественного растяжения и смягчается; звуки энармона пригнаны друг к другу наилучшим образом. Всего существует пять тетрахордов: низших, средних, соединенных, отделенных, высших [звуков]; и во всех них мелодия диатонического рода проходит через полутон, тон и тон — сначала в одном тетрахорде, затем (опять через полутон, тон и тон) в другом, и так далее. Потому и говорится «диатон» — то есть как бы проходящий через тон и ещё через тон. Хрома же, что по-гречески значит «цвет», представляет собой как бы первое изменение упомянутого [естественного] растяжения; она поется через полутон, полутон и три полутона — ведь всякий консонанс кварты состоит из двух тонов и полутона (впрочем, неполного). Названное слово «хрома» выводится из кожного покрова, который, изменяясь, становится другого цвета. Энармон же, то есть «наиболее слаженный», называется так, потому что во всех тетрахордах поется через диесу (диеса — это половина полутона), диесу и дитон.

— Боэций. Основы музыки

Диатоника и хроматика рассматривались в нескольких «оттенках» («хроях», греч. χρόαι); в энармонике оттенков не было. Например, диатонический тетрахорд (по Птолемею) описывался в следующих структурных разновидностях:

по-русски	по-гречески	интервалы внутри тетрахорда
Диатон мягкий	(μαλακόν)	8:7 10:9 21:20
Диатон твёрдый (или напряжённый, или синтонический)	(σύντονον)	10:9 9:8 16:15
Диатон ровный (или выравненный)	(ὁμαλόν)	10:9 11:10 12:11
Диатон тоновый (или средний)	(τονιαῖον, μέσον)	9:8 8:7 28:27
Диатон дитоновый (двухтоновый)	(διτονιαῖον)	9:8 9:8 256:243

Оттенки не меняют существа рода. Независимо от слегка различающихся числовых отношений модальные функции тетрахорда остаются неизменными, а этос рода описывается как единый и самотождественный. В частности,

Вид хромы как таковой сохраняется до тех пор, пока ощущается хроматический этос (τὸ χρωματικὸν ἦθος). У каждого из родов свой путь к восприятию, пусть даже используется не одно-единственное деление тетрахорда, но многие. Ясно, что род остаётся неизменным, при том что размеры [интервалов] меняются; род не меняется до определённого предела вместе с изменением интервальных величин, но остаётся самим собой; а если он остаётся собой, то остаются неизменными и функции (δυνάμεις) звуков.

— Аристоксен. Основы гармоники

Вопрос употребительности (частотности) отдельных оттенков в античной музыке, который стоял уже в древние времена и до сих пор остаётся остро дискуссионным, вряд ли когда-либо может быть решён окончательно ввиду малочисленности сохранившихся нотных памятников и скудности прочих исторических свидетельств. Несомненно, что тетрахорд, описанный у Птолемея как «дитоновый диатон» (два пифагорейских целых тона + лимма), был наиболее древним и базовым — в таких же точно числах его можно найти уже у Филолая, позже в знаменитой космической гамме (в «Тимее») Платона, у Евклида (Sectio canonis), Эратосфена и у многих других античных авторов, вплоть до Боэция. Тетрахорд именно этой структуры, именно в этих числах стал основным для конструирования октавной диатоники в средневековой западной Европе. Твёрдый оттенок диатоники послужил прообразом чистого строя для музыкальной теории Дж. Царлино.

Рецепция

Хроматический и энармонический роды мелоса неоднократно также использовались — в специфических формах — на всём протяжении западноевропейской истории музыки. В конце Средневековья их взял на вооружение итальянский музыкальный теоретик Маркетто Падуанский. В эпоху Возрождения роды мелоса активно внедрял в практику Никола Вичентино, причём хроматика и энармоника в его трактовке получили особый статус «зарезервированной» для изысканного слуха музыки (musica reservata):

[Многие господа и люди благородного происхождения, особенно в славном городе Ферраре, где я сейчас нахожусь] действительно понимают, что (как доказывают древние писатели) хроматическая и энармоническая музыка заслуженно была зарезервирована (riserbata) для иного использования, нежели музыка диатоническая. Последняя, пригодная для обыденного слуха, исполнялась на публичных празднествах в общественных местах. Первая же, пригодная для изысканного (букв. «очищенного») слуха,— применялась во время частных развлечений господ и князей, для воздания похвалы выдающимся особам и героям. («Древняя музыка, приведённая к современной практике». Практика. Кн. I, гл.4)

Понятие родов мелоса не исчезло и с наступлением Нового времени. В XVIII веке им (лат. genera modulandi), например, пользовался И. Г. Нейдхардт.

В XX веке хроматика и энармоника получили развитие в музыке И. А. Вышнеградского, А.Хабы, А.Пуссёра и мн. др. авангардистов.

Учение о родах мелоса легло в основу учения о родах интервальных систем в учении о гармонии Ю. Н. Холопова.

Источники и их переводы на современные языки

• A.M.T.S. Boetii de musica institutione libri quinque. Leipzig, 1872.
• Karl von Jan. Musici scriptores graeci. Recognovit prooemiis en indice instruxit Carolus Janus. Leipzig, 1895.
• Die Harmonielehre des Klaudios Ptolemaios, hrsg. v. Ingemar Düring. Göteborg, 1930.
• Aristoxenus. Elementa harmonica, ed. R. da Rios. Roma, 1954.
• Aristides Quintilianus on Music in Three Books. Translation <…> by Thomas J. Mathiesen. New Haven, 1983.
• Greek Musical Writings. Volume II: Harmonic and Acoustic Theory, edited by Andrew Barker. Cambridge, 1989.
• Аристоксен. Элементы гармоники. Издание подготовил В. Г. Цыпин. М., 1997 (т.1), 1998 (т.2).
• А. М. С. Боэций. Основы музыки / Подготовка текста, перевод с латинского и комментарий С. Н. Лебедева. — М.: Научно-издательский центр «Московская консерватория», 2012. — xl, 408 с. — ISBN 978-5-89598-276-1.

Литература

• Martin L. West. Ancient Greek Music. Oxford, 1992.
• Thomas J. Mathiesen. Apollo’s Lyre. Greek Music and Music Theory in Antiquity and the Middle Ages. Lincoln & London, 1999.
• Ю. Н. Холопов. Гармония. Теоретический курс. М., 2003.
• Музыкально-теоретические системы. Учебник для историко-теоретических и композиторских факультетов музыкальных вузов. М., 2006.
• Б. Л. ван дер Варден. Пробуждающаяся наука. Математика Древнего Египта, Вавилона и Греции. М., 2006.

Отрывок, характеризующий Роды мелоса

Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.