Роды растений, названные в честь людей
Поделись знанием:
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.
Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
(перенаправлено с «Роды растений, названные в честь известных людей»)
Некоторые роды растений названы в честь людей. Названия таких родов иногда называют «мемориальными»[1].
«Родовым названием следует снабдить все отдельные роды. Когда виды сведены в роды, они получают название рода, чтоб из названия было ясно, к какому роду относится обозначенное растение. Родовое название в Ботаническом государстве играет роль денежного знака…»
Карл Линней. Философия ботаники. § 284.[2]
|
|
Научное название рода
Научное название рода униномиально, то есть состоит из одного слова.
Кодексы биологической номенклатуры требуют, чтобы это слово было по форме «латинским», то есть написано буквами латинского алфавита и подчинялось правилам латинской грамматики. Название рода рассматривается как имя существительное в единственном числе и пишется с заглавной буквы.
Названия родов имеют очень разное происхождение — это и заимствования из классической латыни, и латинизированные слова из других языков (чаще всего — из древнегреческого). Нередко названием рода является слово, образованное от фамилии, имени или (как, к примеру, в случае с названием Paulownia) отчества.
В настоящее время в Международном кодексе ботанической номенклатуры закреплено положение, что новые таксоны растений не могут быть названы в честь лиц, не имеющих прямого отношения к ботанике[1], однако примерно до конца XIX века такие названия встречались: например, в 1804 году, в год коронации императора Наполеона, в честь него был назван род африканских растений Napoleonaea.
Таблица родов
Для каждого рода указано:
- его научное название, а также автор (авторы) этих названий и год, в который это название было действительно обнародовано,
- русское название рода, а также краткая информация о жизненных формах растений, относящихся к этому роду, и их распространении,
- информация о человеке, в честь которого этот род назван.
Возможна прямая и обратная сортировка по любой из колонок.
| Научное название | Русское название | В честь кого род назван |
|---|---|---|
| Abelia R.Br. (1818) | Абелия. Небольшие кустарники из Восточной Азии и Мексики с мелкими трубчатыми или воронковидными цветками. | Абель, Кларк (англ. Clarke Abel, 1780—1826), английский врач, ботаник, зоолог, исследователь флоры и фауны Китая, Индии, Индонезии[3]. |
| Adansonia L. (1753) | Адансония. Крупные деревья из Африки и Австралии, в том числе баобаб. | Адансон, Мишель (фр. Michel Adanson, 1727—1806), французский ботаник, путешественник, философ; один из основоположников естественной системы классификации растений; одним из первых применил математические методы в биологии[3]. |
| Alberta E.Mey. (1838) | Альберта. Деревья из Африки с красивыми трубчатыми цветками. | Альберт Великий, Альберт фон Больштедт (лат. Albertus Magnus, нем. Albert von Bollstädt, ок. 1193—1280), немецкий философ и теолог, автор трактатов о минералах, растениях и животных[4]. |
| Albizia Durazz. (1772) | Альбиция. Тропические деревья и кустарники; цветки — с очень длинными тычинками, собраны в шаровидные соцветия. | Альбицци, Филиппо (итал. Filippo degli Albizzi, первая половина XVIII века), итальянский натуралист из знатного рода Альбицци; привёз в 1740-х годах из Константинополя в Европу растение, позже ставшее известным под названием Albizia julibrissin. |
| Alstroemeria L. (1762) | Альстрёмерия. Многолетние травы из Южной Америки с очень красивыми цветками. | Альстрёмер, Клас (швед. Clas Alströmer, 1736—1794), барон, шведский ботаник, промышленник и меценат, ученик Карла Линнея. |
| Amherstia Wall. (1826) | Амхерстия. Листопадные деревья из Мьянмы с крупными цветками, похожими на орхидеи. | Амхерст, Сара (англ. Sarah Amherst, 1762—1838), женщина-натуралист, ботаник, исследователь флоры Гималаев, Индии, Мьянмы; графиня, жена английского государственного деятеля Уильяма Питта Амхерста (1773—1857)[4][5]. |
| Ammannia L. (1753) | Амманния. Невысокие водные растения из озёр и болот Африки. | Амманн, Пауль (нем. Paul Ammann, 1634—1691), немецкий врач и ботаник; директор медицинского сада в Лейпцигском университете, автор работы по флоре окрестностей Лейпцига. |
| Andreaea Hedw. (1801) | Андрея, или Андреа. Мелкие листостебельные мхи, образующие подушечки на скалах и камнях. Распространены по всей планете. | Андреэ, Иоганн Герхард Рейнхард (нем. Johann Gerhard Reinhard Andreae, 1724—1793), немецкий натуралист, химик, фармацевт; исследователь природы Германии и Швейцарии[6]. |
| Aristotelia L'Hér. (1784) | Аристотелия. Невысокие кустарники с красными ягодами (у некоторых видов — в форме сердечка) из Новой Зеландии, Австралии, Чили и Аргентины. | Аристотель (греч. Αριστοτέλης, 384 до н. э. — 322 до н. э.), один из величайших учёных и философов Древней Греции, основоположник формальной логики, автор нескольких биологических трактатов[7]. |
| Artedia L. (1753) | Артедия. Зонтичные травянистые растения с белыми цветками; встречаются на Кипре, в Ливане, Израиле. | Артеди, Петер (швед. Peter Artedi, 1705—1735), шведский натуралист (ихтиолог, ботаник); друг Карла Линнея. |
| Aubrieta Adans. (1763) | Обриета. Мелкие травы с красивыми цветками из Средиземноморья. | Обрие, Клод (фр. Claude Aubriet, 1651—1742), французский художник, работавший в жанре ботанической иллюстрации[4]. |
| Avicennia L. (1753) | Авиценния. Небольшие деревья с морских побережий Южного полушария. | Авиценна (Абу Али Хусейн ибн Абдаллах ибн Сина, перс. ابن سینا, 980—1037), персидский философ и врач. |
| Banksia L.f. (1782) | Банксия. Деревья и кустаринки из Австралии с характерными соцветиями в виде длинных початков. | Банкс, Джозеф (англ. Sir Joseph Banks, 1st Baronet, 1743—1820), английский натуралист, ботаник, баронет. С 1778 года — Президент Лондонского королевского общества[4]. |
| Bougainvillea Comm. ex Juss. (1789) | Бугенвиллея. Вечнозелёные кустарники (иногда деревья) из Южной Америки. Ценятся как комнатные и оранжерейные растения, в первую очередь из-за своих ярко окрашенных широких прицветников. | Бугенвиль, Луи Антуан де (фр. Louis Antoine de Bougainville, 1729—1811), французский путешественник, руководитель первой французской кругосветной экспедиции, член Парижской Академии наук. |
| Biebersteinia Steph. ex Fisch. (1808) | Биберштейния. Многолетние травы, растущие на Кавказе, в Сибири, в Восточной Азии. | Биберштейн, Фёдор Кондратьевич (нем. Friedrich August Freiherr Marschall von Bieberstein, 1768—1826) — российский (немецкий) ботаник и зоолог; путешественник, исследователь флоры Крыма и Кавказа; основоположник шелководства в России. |
| Billbergia Thunb. (1821) | Бильбергия. Вечнозелёные эпифитные красивоцветущие растения, растущие на деревьях в Южной и Центральной Америке. | Бильберг, Густав Иоганн (швед. Gustaf Johan Billberg, 1772—1844), шведский ботаник, зоолог, юрист[8]. |
| Blancoa Lindl. (1839) | Бланкоя, или Бланкоа. Многолетние корневищные травы с колокольчатыми цветками из Западной Австралии. | Бланко, Франциско Мануэль (исп. Francisco Manuel Blanco, 1778—1845), испанский монах; ботаник, исследователь флоры Филиппин, автор первого труда о природе этой страны. |
| Blumea DC. (1833) | Блюмея. Вечнозелёные кустарники и полукустарники из Азии и Австралазии. | Блюме, Карл Людвиг (нидерл. Karel Lodewijk Blume, нем. Carl Ludwig Blume, 1796—1862), голландский (немецкий) ботаник, исследователь флоры Индонезии; профессор природоведения, директор государственного гербария Лейденского университета. |
| Bungea C.A.Mey. (1831) | Бунгея. Многолетние травы из Закавказья и Средней Азии. | Бунге, Александр Андреевич (1803—1890), российский ботаник, исследователь флоры Алтая, Сибири, Приволжья, Китая, Ирана; профессор Дерптского университета. |
| Buxbaumia Hedw. (1801) | Буксбаумия. Однолетние или многолетние мхи с сильно укороченным стеблем. | Буксбаум, Иоганн Христиан (нем. Johann Christian Buxbaum, 1693—1730), немецкий естествоиспытатель, исследователь Юго-Восточной Европы, Малой Азии и Кавказа, первый профессор ботаники и натуральной истории в Санкт-Петербургской Академии наук. |
| Caesalpinia L. (1753) | Цезальпиния. Деревья и кустарники с красными и жёлтыми цветками из тропиков и субтропиков. | Чезальпино, Андреа, или Цезальпин (итал. Andrea Cesalpino, лат. Andreas Caesalpinus, 1519—1603), итальянский врач, естествоиспытатель и философ; создатель первой детально проработанной системы классификации в ботанике. |
| Camellia L. (1753) | Камелия. Азиатские по происхождению деревья и кустарники, многие с очень декоративными цветками; к этому роду принадлежит чай (Camellia sinensis). | Камел, Георг Йосеф (нем. Georg Joseph Kamel, лат. Georgius Iosephus Camellus, 1661—1706), иезуит-миссионер, ботаник чешского (немецкого) происхождения; исследователь флоры Филиппин. |
| Chapmannia Torr. & A.Gray (1838) | Чапмения. Деревья из Азии, Африки и Америки. Большинство видов — эндемики острова Сокотра. | Чапмен, Алван Уэнтуорт (англ. Alvan Wentworth Chapman, 1809—1899), американский врач и ботаник-любитель XIX века. |
| Clausia Korn.-Trotzky (1839) | Клаусия, или Железница. Многолетние травы, распространённые в Евразии. Род близок к роду Вечерница (Hesperis). | Клаус, Карл Карлович (нем. Karl Ernst Klaus, 1796—1864), российский химик, фармацевт, ботаник. Профессор Казанского университета, исследователь флоры Заволжья; автор трудов по химии металлов платиновой группы, первооткрыватель химического элемента рутения[9]. |
| Commelina [Plum. L. (1753) | Коммелина. Американские и австралийские травянистые растения, часто с ползучим стеблем. Цветки мелкие, с тремя лепестками, обычно синего цвета. | Коммелин, Ян (нидерл. Jan Commelijn (Commelin), 1629—1692), один из основателей ботанического сада Hortus Botanicus Amsterdam, — и его племянник Коммелин, Каспар (нидерл. Caspar (Casparus) Commelijn (Commelin), 1667—1731), с 1696 года директор этого сада[10][11]. |
| Darwinia Rudge (1816) | Дарвиния. Австралийские вечнозелёные кустарники до 3-х метров выстой, с часто посаженными линейными супротивными листьями.[12] | Дарвин, Эразм (англ. Erasmus Darwin, 1731—1802), английский натуралист, дед эволюциониста Чарльза Дарвина и антрополога Фрэнсиса Гальтона. |
| Degeneria I.W.Bailey & A.C.Sm. (1942) | Дегенерия. Невысокие деревья с островов Фиджи. Зародыш дегенерии замечателен тем, что обычно он с тремя семядолями, изредка — с четырьмя. Этот род был назван «ботанической сенсацией XX века». | Дегенер, Отто (англ. Otto Degener, 1899—1988), американский ботаник, исследователь флоры Тихого океана, один из лучших специалистов по флоре Гавайских островов; дегенерия была описана на основе материалов, собранных Дегенером на островах Фиджи в 1941 году[13]. |
| Dioscorea [Plum. L. (1753) | Диоскорея. Обширный род клубневых трав, распространённых большей частью в тропиках и субтропиках. Растения, известные под собирательным названием ямс, принадлежат к этому роду. | Диоскорид, Педаний (лат. Pedanius Dioscorides, греч. Πεδανιος Διοσκοριδης), ок. 40 — ок. 90), древнеримский (древнегреческий) военный врач, фармаколог и натуралист, один из основоположников ботаники. |
| Eschscholzia Cham. (1820) | Эшшольция. Однолетние или многолетние травянистые растения с глубоко рассечёнными листьями и оранжевыми или красными цветками, распространённые на западе Северной Америки. | Эшшольц, Иоганн Фридрих фон (1793—1831), российский естествоиспытатель (врач, ботаник, зоолог), путешественник, участник кругосветного плавания на бриге «Рюрик» (1815—1818); профессор Дерптского университета. |
| Fitzroya Lindl. (1851) | Фицройя. Хвойные деревья с юга Аргентины и Чили; в природе встречаются экземпляры высотой до 50 м, диаметром до 5 м и возрастом более трёх тысяч лет. | Фиц Рой, Роберт (англ. Robert FitzRoy, 1805—1865), английский государственный деятель, гидрограф, метеоролог; генерал-губернатор Новой Зеландии (1843—1845). Известен также как капитан корабля «Бигль», на котором в 1831—1836 годах проходила кругосветная экспедиция с участием знаменитого учёного Чарльза Дарвина. |
| Forsythia Vahl (1804) | Форсайтия. Деревья и кустарники с красивыми жёлтыми цветами; один вид — с Балкан, остальные — из Восточной Азии. | Форсайт, Уильям (англ. William Forsyth, 1737—1804), английский (шотландский) садовод и ботаник, один из основателей Королевского Садоводческого Общества (англ. Royal Horticultural Society). |
| Franklinia Bartr. ex Marsh. (1785). | Франклиния. Род включает один вид Franklinia alatamaha, некрупное дерево, обитавшее в штате Джорджия. В природе не встречается с 1803 года, выращивается в культуре | Бенджамин Франклин (англ. Benjamin Franklin, 1706—1790), американский учёный и политический деятель, один из отцов-основателей США. |
| Gaga | 19 видов папоротника | Lady Gaga[14]. |
| Gagea Salisb. (1806) | Гусиный лук, или Гейджия. Низкорослые луковичные травы со звёздчатыми цветками; растут в умеренных областях Евразии, в Северной Африке. | Гейдж, Томас (англ. Thomas Gage, 1781—1820), английский ботаник-любитель, исследователь флоры Ирландии и Португалии[3]. |
| Galtonia Decne. (1880) | Гальтония. Подобные гиацинтам (Hyacinthus) луковичные многолетники из Южной Африки с красивыми воронковидными цветками. | Гальтон, Фрэнсис (англ. Francis Galton, 1822—1911), английский натуралист, исследователь флоры Южной Африки, географ, антрополог и психолог; один из создателей системы дактилоскопической регистрации. |
| Gaultheria L. (1753) | Гаультерия, или Готьерия. Невысокие вечнозелёные кустарники, распространённые в Азии, Тихоокеанском регионе, в Северной и Южной Америке. | Готье, Жан-Франсуа (фр. Jean-François Gauthier (Gautier, Gaulthier, Gaultier), 1708—1756), французский врач и ботаник, один из первых исследователей флоры Канады; метеоролог, зоолог, минералог[4][15]. |
| Gerbera L. (1758) | Гербера. Многолетние травы из Африки и Азии. Цветки достигают 30 см в диаметре, многообразной окраски; похожи на цветки нивяника (Leucanthemum), остеоспермума (Osteospermum) и других «ромашек». | Гербер, Трауготт (нем. Traugott Gerber, 1710—1743), немецкий врач и ботаник, директор Аптекарского огорода (ботанического сада) в Москве в 1735—1742 гг., исследователь флоры Поволжья[3][4]. |
| Gesneria L. (1753) | Геснерия. Травянистые растения из Южной Америки. Многие виды — оранжерейные и комнатные растения. | Геснер, Конрад (нем. Conrad Gesner, 1516—1565). швейцарский учёный-энциклопедист; врач, ботаник, зоолог, минералог, филолог. |
| Glehnia F.Schmidt ex Miq. (1867) | Гления. Невысокие зонтичные растения с белыми цветками, растут на морских побережьях Дальнего Востока, Китая, Японии, Северной Америки. | Глен, Пётр Петрович (1837—1876), российский ботаник, систематик растений; путешественник, исследователь флоры Эстонии, Приамурья и Сахалина[16]. |
| Grindelia Willd. (1807) | Гринделия. Многолетние травянистые растения из Северной Америки, обладающие пряно-бальзамическим ароматом. | Гриндель, Давид Иероним (латыш. Dāvids Hieronīms Grindelis, 1776—1836), первый учёный-естествоиспытатель латышского происхождения, химик, фармацевт, ботаник и врач, член-корреспондент Петербургской академии наук. |
| Guizotia Cass. (1829) | Гвизотия. Травянистые растения из Африки, с маслянистыми семенами. | Гизо, Франсуа Пьер Гийом (фр. François Pierre Guillaume Guizot, 1787—1874), французский историк и государственный деятель. |
| Guzmania Ruiz & Pav. (1802) | Гусмания, или Гузмания. Многолетние, большей частью эпифитные травянистые вечнозелёные растения из Южной и Центральной Америки. Популярные комнатные растения. | Гусман, Анастасио (исп. Anastasio Guzmán, 17??—1807), испанский фармацевт, ботаник, зоолог, путешественник; исследователь флоры и фауны Южной Америки. |
| Hatiora Britton & Rose (1915) | Хатиора. Эпифитные кактусы из тропических лесов Бразилии, суккулентные кустарнички со стеблями, состоящими из члеников; некоторые виды — популярные красивоцветущие комнатные растения. | Хэрриот, Томас (англ. Thomas Harriot, 1560—1621), английский астроном, математик, этнограф, переводчик, путешественник; один из первых исследователей природы Северной Америки; считается, что именно он первым привёз в Англию и Ирландию картофель. Название рода Hariota — анаграмма его фамилии[17]. |
| Hookerochloa (Hook.f.) E.B.Alexeev (1985) | Гукерохлоа. Злаки, подобные представителям рода Овсяница (Festuca); встречаются на острове Тасмания. | Гукер, Уильям Джексон (англ. William Jackson Hooker, 1785—1865), английский ботаник-систематик, первый директор Королевского ботанического сада Кью; — и его сын, Гукер, Джозеф Долтон (англ. Joseph Dalton Hooker, 1817—1911), английский ботаник и путешественник; создатель (вместе с Дж. Бентамом) системы классификации растений. |
| Hoya R.Br. (1810) | Хойя. Лианы из Юго-Восточной Азии и Австралазии со звёздчатыми ароматными цветками, будто сделанными из воска. | Хой, Томас (англ. Thomas Hoy, 1750—1822), английский садовник и селекционер, с 1788 по 1809 год работавший у герцога Нортумберлендского, большей частью в оранжереях с тропическими растениями. |
| Josephinia Vent. (1804) | Жозефиния. Травы из тропических областей Африки и Австралазии. | Жозефина (фр. Joséphine de Beauharnais, 1763—1814), французская императрица, жена Наполеона Бонапарта, урождённая Мари Роз Жозефа Таше де ла Пажери (фр. Marie Rose Joseph Tascher de La Pagerie); она страстно увлекалась ботаникой и садоводством, по её распоряжению при дворце Мальмезон был организован ботанический сад[1]. |
| Jubaea Kunth (1815) | Юбея. Пальмы высотой до 20 м и диаметром до 1 м, распространённые на побережье Чили. Плоды и сахаристый сок используются в пищу. | Юба II (Juba, родился в 52—50 г. до н. э., умер в 23 г. до н. э.)) — античный царь Мавретании. Интересовался ботаникой, написал книгу о молочае, найденном в Атласских горах. |
| Kaempferia L. (1753) | Кемпферия. Корневищные многолетники из азиатских и африканских тропиков с пахучими листьями и цветками. | Кемпфер, Энгельберт (нем. Engelbert Kämpfer, 1651—1716), немецкий путешественник и натуралист. |
| Kalmia L. (1753) | Кальмия. Невысокие вечнозелёные красивоцветущие кустарники из Северной Америки; некоторые виды — популярные садовые растения. | Кальм, Пер (фин. Pietari Kalm, швед. Pehr Kalm, 1716—1779), финский (шведский) ботаник, ученик Карла Линнея; совершил путешествие в Северную Америку, занимался культивированием североамериканских растений в Европе. |
| Kniphofia Moench (1794) | Книпхофия. Многолетники из Южной и Восточной Африки с длинными цветоносами. Соцветия нередко двуцветны: например, наполовину оранжевые, наполовину жёлтые. | Книпхоф, Иоганн Иероним (нем. Johann Hieronymus Kniphof, 1704—1763), немецкий врач и ботаник, ректор университета Эрфурта. |
| Koelreuteria Laxm. (1772) | Кёльрейтерия. Невысокие листопадные деревья из сухих долин Восточной Азии с перистыми листьями и пирамидальными соцветиями. | Кёльрейтер, Йозеф Готлиб (нем. Joseph Gottlieb Kölreuter, 1733—1806), немецкий ботаник и зоолог, одним из первых занимался опытами по искусственной гибридизации растений. |
| Kolkwitzia Graebn. (1901) | Кольквиция. Листопадные кустарники из Китая, обильно цветущие весной бледно-розовыми трубчатыми цветками. | Кольквитц, Рихард (нем. Richard Kolkwitz, 1873—1956), немецкий ботаник, один из разработчиков первой системы показательных организмов для оценки степени загрязнения вод (1908). |
| Kosteletzkya C. Presl (1835) | Костелецкия. Многолетние травы и полукустарники с яркими соцветиями. Произрастают в Африке, Центральной и Северной Америке, в странах Средиземноморья и Западной Азии (в том числе, в Закавказье) | Костелецкий, Винсенц Франц (Vincenz-Franz Kosteletzký, 1801—1887), богемский ботаник, профессор медицинской ботаники в Праге. |
| Krasnovia Popov (1950) | Красновия. Монотипный род многолетних травянистых растений семейства Зонтичные, произрастает в Средней Азии. | Краснов, Андрей Николаевич (1862—1914), российский географ и ботаник. |
| Kunzea Rchb. (1828) | Кунцея. Небольшие вечнозелёные мелколистные кустарники из Австралии и Новой Зеландии; цветки — с большим числом пушистых тычинок. | Кунце, Густав (нем. Gustav Kunze, 1793—1851), немецкий ботаник, миколог, зоолог (энтомолог); профессор зоологии в Лейпцигском университете, директор Ботанического сада в Лейпциге. |
| Lapageria Ruiz & Pav. (1802) | Лапажерия. Лианы из чилийских лесов с крупными колокольчатыми или воронковидными цветками красной или белой окраски; национальный цветок республики Чили. | Жозефина, французская императрица[1]. См. Josephinia. |
| Lepechiniella Popov (1953) | Лепёхиниелла. Многолетние, реже однолетние или двулетние травы, эндемики Средней Азии. | Лепёхин, Иван Иванович (1740—1802), российский ботаник, путешественник и естествоиспытатель; академик Петербургской Академии наук. |
| Lindmania Mez (1896) | Линдмания. Растения из семейства Бромелиевые (Bromeliaceae), иногда включаются в род Cottendorfia. | Линдман, Карл Аксель Магнус (швед. Carl Axel Magnus Lindman, 1856—1928), шведский натуралист и ботаник, автор книги «Bilder ur Nordens Flora». |
| Linnaea Gronov. (1753) | Линнея. Стелющиеся вечнозелёные кустарнички, очень широко распространённые в северном полушарии, с парными розоватыми колокольчатыми цветками на тонких цветоносах. | Линней, Карл (швед. Carl von Linne, 1707—1778), шведский врач и натуралист, заложивший основы научной классификации живых организмов. Линнея была одним из его любимейших растений. |
| Lobelia L. (1753) | Лобелия. Красивоцветущие травы и кустарники, распространённые по всему миру, большей частью — в Африке, в Южной и Северной Америке. | Л’Обель, Маттиас де (фр. Mathias de l’Obel (de Lobel, Lobelius), 1538—1616), фламандский врач и ботаник; королевский ботаник при дворе короля Англии Якова I. |
| Magnolia L. (1753) | Магнолия. Деревья (иногда высотой до 30 м) и кустарники из Америки и Восточной Азии с красивыми крупными ароматными цветками. | Маньоль, Пьер (фр. Pierre Magnol, 1638—1715), французский долиннеевский ботаник, ввёл в употребление категорию семейства и одним из первых пытался разработать естественную классификацию растений. |
| Malpighia L. (1753) | Мальпигия. Вечнозелёные кустарники и деревья из Южной и Центральной Америки с характерными цветками с пятью лепестками на тонких ножках. | Мальпиги, Марчелло (итал. Marcello Malpighi, 1628—1694), итальянский биолог и врач, один из основателей микроскопической анатомии растений и животных. |
| Mannagettaea Harry Sm. (1933) | Маннагеттея. Крохотные травянистые растения-паразиты, встречающиеся в Саянах, Китае; большую часть жизни проводят под землёй. | Бек, Гюнтер фон Маннагетта унд Лерхенау (нем. Günther von Mannagetta und Lërchenau Beck, 1856—1931) — австрийский (немецкий, чешский) ботаник, профессор Венского и Карлова университетов. |
| Minuartia L. (1753) | Минуарция. Однолетние и многолетние травы из Северного полушария с узкими листьями и нитевидными стеблями. | Минуарт, Хуан (исп. Juan Minuart, 1697—1769), испанский фармацевт, аптекарь, химик и коллектор растений, корреспондент Карла Линнея, автор трудов о лекарственных растениях. |
| Monarda L. (1753) | Монарда. Однолетние и многолетние травы из Северной Америки. | Монардес, Николас (исп. Nicolás Monardes, 1493—1588), испанский ботаник и врач, издавший в 1574 году книгу, в которой описывал новые растения, найденные в Америке. |
| Moraea Mill. ex L. (1762) | Морея. Клубнелуковичные многолетники из Южной Африки, похожие на ирис, с красивыми цветками. | Морея, Сара Элизабет (швед. Sara Elisabeth Moraea, 1716—1806), жена Карла Линнея, мать его семерых детей; и её отец,
Мореус, Юхан Ханссон (швед. Johan Hansson Moraeus, 1672—1742), городской врач города Фалуна[18]. |
| Murraya J.Koenig ex L. (1771) | Муррайя, или Муррея. Вечнозелёные кустарники и деревья из Индии и Юго-Восточной Азии с ароматной листвой; род, близкий к роду Цитрус (Citrus). | Муррей, Юхан Андреас (швед. Johan Andreas Murray, 1740—1791), шведский ботаник, ученик Карла Линнея. |
| Napoleonaea P.Beauv. (1804) | Наполеона. Деревья из Африки. Их цветки лишены лепестков, но имеют три круга стерильных тычинок, образующих венчиковидную структуру. | Наполеон I Бонапарт (фр. Napoléon Ier, 1769—1821), император Франции в 1804—1815 гг.[19] |
| Neobathiea Schltr. (1925) [syn. Bathiea Schltr. (1915)] | Необатия. Орхидеи с белыми, зелёными или бело-зелёными цветками; растут во влажных лесах Мадагаскара и Коморских островов. | Перье-де-ла-Бати, Жозеф Мари Анри Альфред (фр. Joseph Marie Henry Alfred Perrier de la Bâthie, 1873—1958), французский ботаник, исследователь флоры Мадагаскара[19]. |
| Neopallasia Poljakov (1955) | Неопалласия. Травы, растущие в Сибири и Восточной Азии, на Тибете; род, близкий к роду Полынь (Artemisia). | Паллас, Петер Симон. См. Petrosimonia |
| Neoregelia L.B.Sm. (1934) | Неорегелия. Травянистые растения с листьями, собранными в розетку; эпифиты; распространены в болотистых влажных тропических лесах Бразилии и Гвианы. | Регель, Эдуард Людвигович (1815—1892), Эдуард Людвигович фон Регель, директор Петербургского ботанического сада[20]. |
| Noccaea Moench (1802) | Ноккея. Травы из Евразии и Северной Америки, в том числе декоративные и лекарственные. | Нокка, Доменико (итал. Domenico Nocca, 1758—1841), итальянский ботаник и аббат, директор ботанических садов в Мантуе и Падуе[21]. |
| Osbeckia L. (1753) | Осбекия. Кустарники, полукустарники и многолетние травянистые растения из тропической Западной Африки, а также из тропической и субтропической Азии. | Пер Осбек (швед. Pehr Osbeck, 1723—1805), шведский ботаник и священник, один из «апостолов Линнея», участник экспедиции в Китай (1750—1752). |
| Paulownia Siebold & Zucc. (1835) | Павловния. Быстрорастущие листопадные деревья из Восточной Азии с плотными колосовидными соцветиями, похожими на соцветия наперстянки (Digitalis). | Анна Павловна (1795—1865), Великая княжна, королева Нидерландов (1840—1849). Дочь российского императора Павла I, сестра императора Александра I. Очень редкий случай, когда название растению было дано по отчеству[1]. |
| Petrosimonia Bunge (1862) | Петросимония. Однолетние низкорослые травы из Юго-Восточной Европы и Средней Азии. | Паллас, Петер Симон (нем. Peter Simon Pallas, 1741—1811), немецкий и российский учёный-энциклопедист, натуралист, путешественник; внёс большой вклад в мировую и российскую науку — биологию, геологию, филологию и этнографию. |
| Potaninia Maxim. (1881) | Потаниния. Низкорослые кустарники с очень мелкими цветками из Монголии и Китая. | Потанин, Григорий Николаевич (1835—1920), русский путешественник, исследователь Сибири, Монголии, Китая, Тибета; географ, ботаник, этнограф, публицист, фольклорист. |
| Purshia DC. ex Poir. (1816) | Пуршия. Кустарники из западной части Северной Америки (распространены от Британской Колумбии до северной Мексики). | Пурш, Фредерик Трауготт (1774—1820) — американский натуралист немецкого происхождения, исследователь флоры США и Канады. |
| Puschkinia Adams (1805) | Пушкиния. Луковичные растения, похожие на маленький гиацинт (Hyacinthus). Растут на Кавказе, в Иране, на Ближнем Востоке. | Мусин-Пушкин, Аполлос Аполлосович (1760—1805), русский химик и минералог, вице-председатель горной коллегии, член Лондонского королевского общества. |
| Pyankovia Akhani & E.H.Roalson (2007) | Пьянковия. Однолетнее растение солонцов и солончаков юга Восточной Европы и Центральной Азии. | Пьянков, Владимир Иванович (1954—2002) — российский фитофизиолог. |
| Rafflesia R.Br. (1821) | Раффлезия. Растения-паразиты, у которых отсутствуют корни и стебли; встречаются в Юго-Восточной Азии, Индонезии и на Филиппинах; цветки некоторых видов достигает 1 м в диаметре. | Раффлз, Томас Стэмфорд (англ. Thomas Stamford Bingley Raffles, 1781—1826), сэр, английский путешественник и государственный деятель, основатель Сингапура. В 1818 году он возглавлял экспедицию, во время которой в дождевых лесах Индонезии были обнаружены первые экземпляры представителей этого рода. |
| Rudbeckia L. (1753) | Рудбекия. Однолетние или многолетние травы из Северной Америки; цветки похожи на цветки матрикарии (Matricaria), нивяника (Leucanthemum) и других «ромашек»; центральная часть корзинки обычно сильно выпуклая, тёмной окраски. | Рудбек, Улоф (старший) (швед. Olof Johannis Rudbeck d.ä., лат. Olaus Rudbeckius, 1630—1702), шведский врач, ботаник, ректор Уппсальского университета, — и его сын, Рудбек, Улоф (младший) (швед. Olof Olai Rudbeck d.y., лат. Olaus Rudbeckius, 1660—1740), врач, ботаник, орнитолог, один из учителей Карла Линнея[10]. |
| Schivereckia Andrz. ex DC. (1821) | Шиверекия. Травянистые многолетники с прикорневыми листьями, собранными в розетки и подушковидной формой роста. Реликты ледникового периода на территории Русской равнины. | Шиверек, Свиберт Бурхарт (нем. Schivereck, Suibert (Swibert) Burkhart, 1742—1806) — австрийский химик и ботаник, с 1782 профессор Львовского университета, основатель ботанического сада университета[22]. |
| Sieversia Willd. (1811) | Сиверсия. Многолетние травы или полукустарнички, распространённые в Северном полушарии. Род, близкий к роду Гравилат (Geum). | Сиверс, Иоганн (нем. Johann August Carl Sievers, 1762—1795), немецкий фармацевт и коллектор растений, путешествовавший в 1790—1795 годах по Сибири и Монголии. |
| Steudelella Honda (1930)[23] | Стеуделелла, или Штёйделелла. Азиатские однолетние ползучие злаки. | Штёйдель, Эрнст Готлиб (нем. Ernst Gottlieb von Steudel, 1783—1856), немецкий врач, ботаник; исследователь флоры Германии и Швейцарии, таксономист. |
| Takakia S.Hatt. & Inoue (1958) | Такакия. Мхи, встречающиеся в Азии и на Тихоокеанском побережье Северной Америки. Высота растений не превышает 1 см. Такакия имеет столь существенные отличия от других мхов, что её выделяют в отдельный класс. | Такаки, Нориво (Noriwo Takaki, 1915—2006), японский ботаник (бриолог), исследователь бриофлоры Японских островов, первый президент Японского бриологического общества[24]. |
| Takhtajania Baranova & J.-F.Leroy (1978) | Тахтаджяния. Деревья и кустарники из дождевых горных лесов северной части Мадагаскара. | Тахтаджян, Армен Леонович (1910—2009), российский (советский, армянский) ботаник, академик РАН. Специалист в области систематики растений, создатель собственной системы классификации высших растений. |
| Takhtajaniantha Nazarova (1990) | Тахтаджянианта. Многолетние невысокие травы; встречаются на Кавказе, в Иране, на Ближнем Востоке. Род очень близок к роду Козелец (Scorzonera). | Тахтаджян, Армен Леонович. См. Takhtajania. |
| Takhtajaniella V.E.Avet. (1980) | Тахтаджяниелла. Род, выделенный из рода Бурачок (Alyssum). Низкорослые травы, растущие на Кавказе, с мелкими жёлтыми цветками. | Тахтаджян, Армен Леонович. См. Takhtajania. |
| Thunbergia Retz. (1776) | Тунбергия. Однолетние и многолетние красивоцветущие травы (иногда кустарники), распространённые на Мадагаскаре и в тропической Африке, а также в Южной Азии. | Тунберг, Карл Петер (швед. Carl Peter Thunberg, 1743—1828), шведский учёный-натуралист, ученик Карла Линнея, исследователь флоры и фауны Южной Африки и Японии, «отец южноафриканской ботаники»[4]. |
| Torreya Arn. (1838) | Торрея. Вечнозелёные хвойные кустарники и деревья из Восточной Азии и Северной Америки. | Торри, Джон (англ. John Torrey, 1796—1873), американский ботаник, врач и химик, исследователь флоры США; первый профессиональный ботаник Нового света. |
| Turnera L. (1753) | Тёрнера. Кустарники из Южной и Северной Америки; некоторые виды с древних времён используются как афродизиаки. | Тёрнер, Уильям (англ. William Turner, 1508—1568) — английский врач и ботаник, «отец английской ботаники». |
| Tradescantia L. (1753) | Традесканция. Вечнозелёные травы из Южной и Северной Америки; многие виды — популярные комнатные растения. | Традескант, Джон, старший (англ. John Tradescant the elder, ок. 1570—1638) — английский натуралист, садовод, ботаник и путешественник; первый учёный, исследовавший флору России. |
| Vahlia Thunb. (1782) | Валия. Невысокие многолетние травы из Африки и Азии, нередко покрытые железистыми волосками. | Валь, Мартин (дат. Martin Vahl, 1749—1804), норвежский (датский) ботаник и зоолог, ученик Карла Линнея. |
| Vallisneria [P.Micheli] L. (1753) | Валлиснерия. Многолетние травянистые водные растения, растут в реках и озёрах. Распространены в тропиках и субтропиках всего света, некоторые виды встречаются и в регионах с умеренным климатом. | Валлиснери, Антонио (швед. Antonio Vallisneri, 1661—1730), итальянский биолог (ботаник, энтомолог, ветеринар), гидролог, геолог; профессор теоретической медицины в Падуе. |
| Vavilovia Fed. (1939) | Вавиловия. Многолетние травянистые растения, эндемики Кавказа и Передней Азии. | Вавилов, Николай Иванович (1887—1943), российский и советский учёный-генетик, ботаник, селекционер, географ, академик АН СССР, АН УССР и ВАСХНИЛ. |
| Vriesea Lindl. (1843) | Фризея, или Вриезия. Многолетние эпифитные травянистые растения из Южной и Центральной Америки. Популярные комнатные растения. | Де Фриз, Виллем Хенрик (нидерл. Willem Hendrik de Vriese, 1806—1862), голландский врач и ботаник; исследователь флоры Юго-Восточной Азии. |
| Wahlenbergia Schrad. ex Roth (1821) | Валенбергия. Травянистые растения, встречающиеся почти по всему миру, но большей частью в Южном полушарии. Род близок к роду Колокольчик (Campanula). | Валенберг, Йёран (швед. Göran Wahlenberg, 1780—1851), шведский ботаник, профессор ботаники Уппсальского университета[25]. |
| Welwitschia Hook.f. (1862) | Вельвичия. Реликтовое растение из пустыней Намибии и Анголы. Представляет собой короткий ствол с двумя длинными листьями, лежащими на поверхности почвы. | Вельвич, Фридрих Мартин Йозеф (нем. Friedrich Martin Josef Welwitsch, 1806—1872), австрийский (словенский) врач, ботаник и путешественник, открывший в 1860 году это растение на юге Анголы. |
| Zenobia D.Don (1834) | Зеновия. Листопадные кустарники с юго-запада США, цветущие красивыми небольшими колокольчатыми цветками; род, близкий к роду Подбел (Andromeda). | Зеновия (Зенобия) Септимия (лат. Zenobia Septimia, араб. زنوبيا, 240—после 274), царица Пальмиры, славившаяся своей красотой и образованностью[3]. |
| Zingeria P.A.Smirn. (1946) | Цингерия. Однолетние злаки, распространённые на Нижней Волге, Кавказе, в Румынии и Передней Азии. | Цингер, Василий Яковлевич (1836—1907), российский математик, ботаник и философ, заслуженный профессор Императорского Московского университета, президент Московского математического общества[26]. |
| Zinnia L. (1759) | Цинния. Однолетние или многолетние травы (реже полукустарники) из Мексики; некоторые виды — популярные садовые растения. | Цинн, Иоганн Готтфрид (1727—1759), немецкий ботаник и фармаколог, директор ботанического сада в Гёттингене[27]. |
См. также
Напишите отзыв о статье "Роды растений, названные в честь людей"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 Головкин Б. Н. [www.nkj.ru/archive/articles/2731/ Что в имени тебе моём?] // Наука и жизнь : журнал. — 2003. — № 3.
- ↑ Источник цитаты:[www.philos.msu.ru/libfiles/Linney1.doc] (Проверено 19 сентября 2008)
- ↑ 1 2 3 4 5 A Gardener’s Handbook of Plant Names.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Ботаника. Энциклопедия.
- ↑ [books.google.ru/books?id=QmfyK0QtsRAC#search_anchor Ogilvie, Marilyn Bailey; Harvey, Joy Dorothy. The Biographical Dictionary of Women in Science: Pioneering Lives from Ancient Times to the Mid-20th Century. — Taylor & Francis, 2000.] — ISBN 0-415-92039-6, ISBN 978-0-415-92039-1. (англ.) (Проверено 11 октября 2008)
- ↑ [spot.colorado.edu/~weberw/Mosses2005.htm William A. Weber. Guide to the Bryophytes of Colorado] (англ.) (Проверено 7 мая 2010)
- ↑ [www.factopia.com/a/aristotelia_gardening.html Аристотелия на сайте Factopia] (англ.) (Проверено 14 апреля 2009)
- ↑ Jason R. Grant [www.bsi.org/brom_info/catalog.html Аннотированный каталог родовых имён семейства Бромелиевые] = An annotated catalogue of the generic names of the Bromeliaceae // Selbyana : журнал. — 1998. — № 19 (1). — С. 91—121. (англ.) (Проверено 16 августа 2011)
- ↑ [www.ksu.ru/bmku/s2.php Ботанические коллекции Казанского университета // Статья на сайте Казанского государственного университета] (Проверено 29 декабря 2009)
- ↑ 1 2 [www.efloras.org/search_page.aspx?flora_id=1 Флора Северной Америки: раздел сайта eFloras.org] (англ.) (Проверено 7 октября 2008) Поиск по латинскому наименованию рода.
- ↑ О заблуждениях, связанных с этим названием, см. в статье Коммелина.
- ↑ [florabase.calm.wa.gov.au/browse/profile/21822 Flora of Western Australia: Darwinia]
- ↑ Жизнь растений. В 6-ти т. Т. 5. Ч. 1. Цветковые растения / Под ред. А. Л. Тахтаджяна. — М.: Просвещение, 1980. — 430 с, ил., 32 л. ил.
- ↑ [today.duke.edu/2012/10/gagafern Nineteen Species of Fern Named for Lady Gaga]. Duke University (19 октября 2012). Проверено 30 октября 2012. [www.webcitation.org/6H3cF59lX Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ [www.association-gauthier.org/pages/celebres/docteur.html Биография Жана-Франсуа Готье на сайте Association de généalogie des familles Gauthier] (фр.) (Проверено 1 декабря 2008)
- ↑ [www.sakhalin.ru/boomerang/Drevesnue/bot%20name.htm Раздел «Ботанические фамилии» сайта sakhalin.ru]
- ↑ Britton, N.L., and Rose, J.N. (1919—1923) [books.google.ru/books?id=vYIbDkAHgSEC&pg=RA1-PA216&lpg=RA1-PA216&dq=Hariota+genus+named&source=bl&ots=YdjAdyWlRv&sig=MgpWU3JAByYfaNAO5dcGGygY7GQ&hl=ru&ei=2HzZS6nqEKSVOMzCvPYP&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=7&ved=0CCkQ6AEwBg#v=onepage&q=Hariota%20genus%20named&f=false The Cactaceae. Descriptions and illustrations of plants of the cactus family]: Carnegie Institute, Washington. (англ.) (Проверено 9 августа 2010)
- ↑ [www.plantzafrica.com/plantklm/moragigan.htm Морея на сайте PlantZAfrica.com] (англ.) (Проверено 21 октября 2008)
- ↑ 1 2 CRC World Dictionary of Plant Names.
- ↑ [floralworld.ru/encyclopedia/plants/Neoregelia.html Митяева М. Неорегелия — Neoregelia] // www.floralworld.ru (Проверено 16 апреля 2012)
- ↑ [www.swcoloradowildflowers.com/White%20Enlarged%20Photo%20Pages/noccaea%20montana.htm Noccaea montana на сайте Southwest Colorado Wildflowers] (англ.) (Проверено 29 декабря 2009)
- ↑ [www.wielcy.pl/psb_szukani.php?tom=35 Polski Słownik Biograficzny, tom 35. — 1994, s. 510.] (польск.) (Проверено 9 января 2011)
- ↑ Название Steudelella обычно рассматривается как синоним названия Sphaerocaryum Nees ex Hook.f. — см. [www.ars-grin.gov/cgi-bin/npgs/html/genus.pl?24479 Steudelella на сайте GRIN].
- ↑ Zen Iwatsuki [www.mobot.org/plantscience/resbot/Repr/Zander-BryoltimesDec2006-No121.pdf Noriwo Takaki (1915—2006)] (англ.) // The Bryological Times. — December 2006. — Fasc. 121. — P. 3. (Проверено 9 сентября 2010)
- ↑ [www.anbg.gov.au/gnp/interns-2002/wahlenbergia-gloriosa.html Wahlenbergia gloriosa на сайте anbg.gov.au (Australian National Botanic Gardens)] (англ.) (Проверено 10 апреля 2009)
- ↑ [www.biologie.uni-hamburg.de/b-online/delta/grass/www/zingeria.htm L. Watson, M. J. Dallwitz. Grass Genera of the World. Zingeria] (англ.) (Проверено 5 ноября 2009)
- ↑ [www.efloras.org/florataxon.aspx?flora_id=1&taxon_id=135326 Zinnia во Флоре Северной Америки на сайте eFloras] (англ.) (Проверено 27 сентября 2010)
Литература
- Ботаника. Энциклопедия «Все растения мира»: Пер. с англ. (ред. Григорьев Д. и др.) — Könemann, 2006 (русское издание). — 1020 c. — ISBN 3-8331-1621-8.
- [books.google.com/books?id=kaN-hLL-3qEC#search_anchor Quattrocchi, Umberto CRC World Dictionary of Plant Names: Common Names, Scientific Names, Eponyms, Synonyms, and Etymology. — CRC Press, 2000.] — ISBN 084932677X, ISBN 9780849326776. (англ.)
- [books.google.ru/books?id=ahNMkgoNJ7IC#search_anchor Smith A. W. A Gardener’s Handbook of Plant Names: Their Meanings and Origins. — Courier Dover Publications, 1997.] — ISBN 0486297152, ISBN 9780486297156. (англ.)
- Головкин Б. Н. О чём говорят названия растений. — М.: Агропромиздат, 1986. — 160 с. — (Популярная библиотека школьника). — 110 000 экз. — УДК 581
Отрывок, характеризующий Роды растений, названные в честь людей
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.
Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.
Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
