Гогенштауфены

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Род Гогенштауфенов»)
Перейти к: навигация, поиск

Гогеншта́уфены или Шта́уфены (нем. Hohenstaufen или Staufen) — династия южно-германских королей и императоров Священной Римской империи (11381254[1]), угасшая в мужском поколении в 1268 году, со смертью Конрадина.

Первый достоверно известный предок их был Фридрих Бюренский, живший около середины XI века. Его сын, Фридрих I, построил замок на горе Штауфен, или Гогенштауфен. Он получил от Генриха IV в 1079 году герцогство Швабское и руку его единственной дочери Агнесы. Претендентами на это герцогство явились Бертольд, сын Рудольфа Швабского (противника Генриха IV), и Бертольд Церингенский; после продолжительных войн, с переменным успехом, в Майнце был заключён мир (1097), по которому Фридрих признан был герцогом Швабским.





История рода

Начало и возвышение дома

После его смерти (1105) Генрих V, чтобы обеспечить за собой преданность Гогенштауфенов, утвердил герцогство Швабское за старшим из сыновей Фридриха, Фридрихом II Одноглазым, а младшему, Конраду, пожаловал герцогство Франконское. По смерти Генриха V, последнего франконского императора, фамильные имущества его унаследовали Гогенштауфены. Фридрих по своему могуществу и личным достоинствам больше всех мог, по-видимому, рассчитывать на немецкую корону, тем более, что и общественное мнение было за него. Но опасения перед его силой и ненависть некоторых князей, особенно же интриги архиепископа Майнцского Адальберта, вождя папской партии, содействовали избранию врага Фридриха — Лотаря Саксонского. Притязания Лотаря на перешедшие к Гогенштауфенам по наследству владения Генриха V послужили поводом к ожесточенной войне, во время которой Конрад объявил себя королём (1127) и венчался в Милане итальянской короной. Однако в Италии он не мог долго держаться против гвельфов и Папы, а в Германии с каждым днем росли силы его противников; поэтому братья Гогенштауфены были вынуждены испросить у императора прощение (1135) и сопровождали его в походе в Италию. По смерти Лотаря Конрад в 1138 году был избран королём под именем Конрада III.

Борьба за власть

С возвышением дома Гогенштауфенов ещё сильнее разгорелась старая вражда Вельфов против Гогенштауфенов, не прекращавшаяся и при преемнике Конрада, его племяннике (сыне Фридриха Одноглазого) Фридрихе I Барбароссе.

При сыне и наследнике Фридриха Генрихе VI Гогенштауфены достигли вершины своего могущества, и хотя Генриху не удалось провести закон о наследственной передаче короны в роде Гогенштауфенов, все же его двухлетний сын Фридрих был провозглашен его преемником (1196).

Ранняя смерть Генриха (1197) развязала руки врагам дома Гогенштауфенов, и они под руководством Папы соединились для его унижения. Из братьев Генриха двое умерли раньше его (Фридрих V Швабский — в 1191 году, Конрад Франконский — в 1196 году), а Оттон, пфальцграф Бургундский, держался вдали от интересов своего дома. Младший брат Генриха, Филипп Швабский, ввиду невозможности удержать корону за малолетним племянником сам по предложению большинства князей принял королевское достоинство (1198).

После продолжительной борьбы против соперника своего Оттона IV Брауншвейгского, которого королём признал папа, Филипп пал от руки убийцы (1208). Смерть Филиппа обеспечила за Оттоном на несколько лет единовластие; но когда он вздумал настойчиво заявлять свои права на авторитет в Италии, то папа Иннокентий III стал выдвигать молодого Фридриха, уже признанного королём Сицилии, отлучил Оттона от церкви и возбудил против него огромную партию в самой Германии, так что Фридрих и там был провозглашен королём. В начале его царствования все способствовало, по-видимому, дальнейшему возвеличению Гогенштауфенов.

Упадок и угасание рода

Владения угасшего Церингенского рода перешли в руки Фридриха. Наследственные швабские земли он также вернул себе и почти без всякого труда добился для своего сына Генриха избрания его наследником германской короны, а для себя — императорской короны в Риме. Но папа Григорий IX возобновил борьбу против возрастающего могущества императора. Иннокентий IV продолжал дело своего предшественника. Пока Фридрих II был жив, значение дома Гогенштауфенов ещё держалось; но после его смерти оно стало быстро клониться к упадку.

Сын Фридриха Конрад IV (ум. 1254) встречал одинаково сильное противодействие и в Германии, и в Италии. Незаконный сын Фридриха Манфред, а затем и единственный сын Конрада, обыкновенно называемый Конрадином, погибли в борьбе с Карлом Анжуйским (1266 и 1268). Из других потомков Гогенштауфенов сын Фридриха II, Энцио или Генрих, король сардинский, в 1272 году умер в Болонье в заключении; сыновья Манфреда умерли спустя много лет, тоже в тюрьме. Дочь Манфреда, Констанция, была в супружестве с Петром III Арагонским, который в 1282 году завоевал Сицилию и отомстил за смерть Конрадина. Остатки владений семьи Гогенштауфенов были заложены ещё Конрадином; герцогское достоинство в Швабии и Франконии угасло, и только титул франконского герцога перешел к вюрцбургскому епископу.

Представители

Напишите отзыв о статье "Гогенштауфены"

Примечания

  1. Гогенитауфены // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Гогенштауфены

– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату: