Гонди (род)
| Гонди | |
 D'or à deux masses d'armes de sable passées en sautoir et liées de gueules. | |
| Девиз(ы): |
лат. Non sine labore («Ничего без труда») |
|---|---|
| Титул: |
герцог де Рец, маркиз де Бель-Иль |
| Родина | |
| Подданство | |
| Дворцы | |
| Религиозная деятельность | |
| Воинские награды | |
Гонди (Gondi) — знаменитые флорентийские банкиры, кредиторы рода Медичи, которые в XVI веке перебрались во Францию, где глава рода при содействии Екатерины Медичи приобрёл титул герцога Реца. На протяжении столетия четверо Гонди подряд занимали кафедру епископа Парижского с кардинальским званием.
Подобно семействам Строцци и Гвальфредуччи, флорентийские патриции Гонди производили себя от некого Филиппи, который был возведён в рыцари самим Карлом Великим. Родоначальник рода, Гондо Гонди, в 1251 году заседал во флорентийском сенате и поставил свою подпись на договоре с генуэзцами. Его потомки носили титул великого приора республики. Джулиано да Сангалло построил для них на пьяцца Сан-Фиренце палаццо Гонди, а в церкви Санта-Мария-Новелла у них имелась фамильная капелла. Из рода Гонди происходила бабушка Козимо Медичи.
В 1505 году один из Гонди, именем Альберти, обосновался в Лионе, где открыл собственный банк. Сын его, Альбер де Гонди (1522—1602), — влиятельный советник другой уроженки Флоренции, Екатерины Медичи, и один из вдохновителей Варфоломеевской ночи. За своё рвение в борьбе с гугенотами произведён в маршалы Франции. Носил титулы сначала маркиза Бель-Иля, потом — герцога Реца.
Его супруга, Клод-Катрин де Клермон-Тоннер, принесла в дом Гонди область Рец на стыке границ Бретани и Пуату. Как особо доверенное лицо Екатерины Медичи она воспитывала её венценосных детей. В зрелом возрасте содержала литературный салон в Париже, стояла у истоков Академии поэзии.
Из сыновей этой четы старший, Шарль, погиб ещё при жизни отца при попытке взять Мон-Сен-Мишель. От брака с Антуанеттой Орлеанской (дочерью герцога Лонгвиля и кузины Генриха IV) у него был сын Анри, унаследовавший от деда титул герцога Реца и взявший в жёны герцогиню Бопрё. Их род угас на дочери (за герцогом Коссе-Бриссаком) и внучке (за герцогом Ледигьером).
Брат Альбера де Гонди и его два сына сделали блестящую карьеру в католической церкви, дослужившись до кардинальского звания. Все трое занимали парижскую кафедру, а младший из них, первый в истории архиепископ Парижский, передал её племяннику Жану Франсуа де Гонди, знаменитому мемуаристу и участнику Фронды. Отец последнего, граф Жуаньи, также был истовым католиком; в 1613-17 гг. у него в доме жил Викентий де Поль.
После смерти последних Гонди в правление Людовика XIV их обширные земельные владения были выкуплены короной. На месте имения Сен-Клу (где в гостях у маршала Гонди был заколот последний король династии Валуа) возникла резиденция Орлеанского дома, а на месте охотничьих угодий Гонди король заложил Версальский дворец. Их столичный особняк был переименован новыми владельцами из отеля Гонди в отель Конде.
Источник
- [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k76035h.image.f901.tableDesMatieres.langEN Родословие рода Гонди] у отца Ансельма (фр.)
Напишите отзыв о статье "Гонди (род)"
Отрывок, характеризующий Гонди (род)
– Ты кто же, солдат?– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
