Рождественские Святки
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 17 апреля 2015 года. |
| Рождественские святки | |
|---|---|
 </td>
| |
| Поклонение волхвов. Византийская икона | |
| Тип | Христианский праздник |
| Иначе | Двенадцать дней Рождества |
| Установлен | в 451 году |
| Отмечается | христианами всех конфессий |
| Дата | с 25 декабря (7 января) по 6 (19) января |
| Традиции | свои в каждой поместной церкви |
| Связан с | Рождеством и Богоявлением |
Рождественские свя́тки (Свя́тки, то есть святы́е, праздничные дни), также Двенадцать дней Рождества — названия двенадцати праздничных дней между Рождеством Христовым и Крещением Господним (Богоявлением) в календаре некоторых исторических церквей.
История установления
Традиция праздновать («святить») дни между праздниками Рождества Христа и Крещения Господня, была установлена в V веке в период Единой Церкви. История появления традиции такова. В начале IV века широкое распространение в Церкви получило празднование Богоявления (греч. Επιφάνια — Эпифания), сначала на Востоке Римской империи, а чуть позже и на Западе[1]. Праздник отмечался 6 января и включал в себя память трёх евангельских событий: Рождества Христа, поклонения волхвов, а также Крещения Христа в Иордане в начале Его служения. Однако в середине IV века в некоторых восточных церквях появилась традиция празднования Рождества Христова 25 декабря отдельно от Богоявления 6 января. Историческим свидетельством этому служат 13 бесед Ефрема Сирина (ум. в 373 г.), произнесённых им от 25 декабря по 6 января (по юлианскому календарю), а также «слова» Григория Нисского (ум. в 394 г.) и Амвросия Медиоланского (ум. в 397 г.). В итоге на Четвёртом Вселенском Соборе в 451 году было решено в целях унификации установить единую практику раздельного празднования для всей Христианской Церкви.[2] В результате между Рождеством и Крещением официально установили двенадцать праздничных дней. Таким образом, традиция празднования двенадцати рождественских дней имеет древнее происхождение. Древнее двенадцатидневное празднование рождественских дней подтверждается также церковным уставом Саввы Освященного (ум. 530 г.), по которому в эти дни «никакожо пост, ниже коленопреклонения бывают, ниже в церкви, ниже в келлиях», и запрещено совершать таинство брака. То же подтверждено и кодексом Юстиниана, изданным в 535 году. На Втором Туронском соборе в 567 году все дни от Рождества Христова до Богоявления названы праздничными.
Между тем, святость этих дней и вечеров во многих местах нарушалась гаданиями и другими суеверными обычаями, уцелевшими от языческих народных празднеств этого же времени года. Против этого направлены, между прочим, 61 и 62 правила Шестого Вселенского собора (680—681). Действовавший в Российской империи закон запрещал «в навечерие Рождества Христова и в продолжение святок заводить, по старинным идолопоклонническим преданиям, игрища и, наряжаясь в кумирские одеяния, производить по улицам пляски и петь соблазнительные песни»[3].
В настоящее время в разных поместных церквях эти праздничные дни имеют разные варианты названия: «Двенадцать дней Рождества», «Святые дни», «Святки», «Рождественские дни».
Католическая церковь
В традиции Католической церкви период от Рождества Христова до Крещения Господня именуется «Рождественское время» и представляет собой один из пяти периодов литургического года, наряду с Адвентом, Великим постом, Пасхальным временем и рядовым временем. Продолжается от сочельника Рождества вечером 24 декабря до праздника Крещения Господня, которое в латинском обряде отмечается, как правило, в первое воскресенье после праздника Богоявления 6 января. Главной частью Рождественского времени служит Октава Рождества, восемь дней от Рождества Христова до Торжества Пресвятой Богородицы 1 января; но литургический период Рождественского времени продолжается и после окончания Октавы Рождества, захватывая праздники Богоявления и Крещения.
Всё Рождественское время считается праздничным периодом, духовенство на литургии носит облачения праздничного, белого цвета[4].
См. также
Напишите отзыв о статье "Рождественские Святки"
Примечания
- ↑ [catherine.spb.ru/index.php/blog/comments/Epifania 6 января — Богоявление] (catherine.spb.ru)
- ↑ [www.bogoslov.ru/text/373000.html Празднование Рождества и Крещения согласно древним свидетельствам и памятникам полемической письменности середины XI века] (bogoslov.ru)
- ↑ Св. Зак. XIV. — Ч. 4. — С. 33—34. См.: прот. Г. С. Дебольский. Дни богослужения православной кафолической восточной церкви. — Т. 1. — СПб., 1882.
- ↑ Католическая энциклопедия. Т.4. М.:2011, ст. 255—256
|
Это заготовка статьи о христианстве. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| Литургический год в римском обряде | |||||
| Адвент | Рождественское время | Рядовое время | Великий пост | Пасхальное время | Рядовое время |
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Рождественские Святки
– Она любит вас.– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.
Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.
На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
