Розанов, Сергей Васильевич

Сергей Васильевич Розанов
Дата рождения	23 июня (7 июля) 1870(1870-07-07)
Место рождения	Рязань
Дата смерти	31 августа 1937(1937-08-31) (67 лет)
Место смерти	Москва
Страна	Российская империя Российская империя СССР СССР
Профессии	Исполнитель, педагог
Инструменты	Кларнет
Коллективы	Оркестр Большого театра, Персимфанс

Серге́й Васи́льевич Ро́занов (23 июня (7 июля) 1870, Рязань — 31 августа 1937, Москва) — русский кларнетист, профессор Московской консерватории, Заслуженный артист Республики (1919), заслуженный деятель искусств РСФСР (1934). Считается основоположником современной русской школы игры на кларнете. Розанов обладал виртуозной техникой исполнения, музыкальностью, богатым художественным вкусом.

Биография

Розанов родился в Рязани, первые уроки игры на кларнете получил в возрасте двенадцати лет от отца, музыканта-любителя. В 1886 году Розанов поступил в Московскую консерваторию, исполнив на вступительных экзаменах Фантастические пьесы Роберта Шумана. По классу кларнета Розанов учился у Карла Циммермана, камерным музицированием занимался под руководством Сергея Танеева. Окончив консерваторию в 1890 году с Большой серебряной медалью (золотые исполнителям на духовых в то время не вручались), Розанов в течение нескольких лет он был солистом оркестров в различных оперных театрах Москвы: Украинской опере (1889―1891), Итальянской опере (1891―1892), «Русской опере Прянишникова» (1893―1894). В 1894 году он поступил в оркестр Большого театра на место второго кларнета, а уже через три года стал солистом оркестра. В Большом театре Розанов бессменно работал до 1929 года.

С 1890-х годов Розанов, помимо работы в театре, часто выступал как солист и камерный музыкант. В 1892 году вместе с фаготистом И. В. Кристелем и пианистом Н. Е. Шишкиным он исполнил Патетическое трио М. И. Глинки, до того никогда не звучавшее в России. Розанов также первым сыграл в Москве поздние кларнетные ансамбли Брамса (Трио с виолончелью и фортепиано a-moll в 1893 и Квинтет со струнными h-moll в 1895). Известно также исполнение Розановым вместе с пианистом Шишкиным одной из кларнетных сонат Брамса 11 января 1901, на котором присутствовал С. И. Танеев (в тот же вечер впервые исполнялся Струнный октет Р. М. Глиэра).

Н. Д. Кашкин в рецензии на первое исполнение Трио Брамса 14 октября 1893 писал:

...Интересно составленная программа заключала между прочим в себе одну новость: трио Брамса для фортепьяно, кларнета и виолончели ― ор. 114 (a-moll) ... Трио было отлично сыграно гг. Сафоновым, Розановым и фон Гленом; исполнители были вызваны множество раз и должны были ещё сыграть сверх программы Adagio из Трио Бетховена (ор. 11)

—

Хорошо был принят публикой и Квинтет, впервые прозвучавший в исполнении Розанова 23 октября 1895 года.

По воспоминаниям самого Розанова, присутствовавший на одной из репетиций Квинтета П. И. Чайковский был так восхищён его исполнением, что пообещал написать специально для него концерт для кларнета или камерное сочинение с его участием. Смерть композитора помешала этим планам осуществиться.

Любопытным фактом в биографии Розанова является сотрудничество в 1900-е годы с журналом «Гитарист» и его главным редактором Валерианом Русановым. В этот период он написал два оригинальных сочинения для гитары и несколько переложений для этого инструмента из опер Глинки.

В рамках общедоступных исторических концертов, проводившихся в Москве в 1907―1917 годах по инициативе Сергея Василенко, Розанов выступал в составе оркестра, а 31 октября 1910 в Третьем историческом концерте первым из русских кларнетистов исполнил Концерт для кларнета с оркестром Моцарта (оркестром дирижировал Н. Н. Черепнин), заслужив одобрительные отзывы от музыкальных критиков. Дирижёр Артур Никиш, услышавший игру Розанова в одном из концертов, предложил ему место первого кларнета в Гевандхаус-оркестре в Лейпциге на любых условиях, однако тот отказался.

В советское время Розанов продолжал активную концертную деятельность. Среди исполненных им сочинений ― «Еврейская увертюра» С. С. Прокофьева (1923, совместно с К. Н. Игумновым и Квартетом имени Бетховена; первое исполнение в Москве), Соната для флейты, гобоя, кларнета и фортепиано Д. Мийо (1925). Известны его выступления в ансамбле с пианистками Е. А. Бекман-Щербиной и М. В. Юдиной, скрипачами Л. М. Цейтлиным и Д. М. Цыгановым и др. Розанов был одним из инициаторов создания Персимфанса и бессменным его солистом в 1922—1932 годах.

Розанову посвящены сочинения композиторов-современников, в том числе Концертштюк А. Симона, Ноктюрн и Этюд для кларнета и фортепиано А. Ф. Гедике. Высоко ценил исполнительское мастерство Розанова С. В. Рахманинов, написавший специально для него соло кларнета во II части Второго фортепианного концерта и в III части Второй симфонии.

Значительна деятельность Розанова как педагога: с 1916 года он занимал пост профессора Московской консерватории, в 1931―1935 ― заведовал кафедрой духовых инструментов, преподавал также камерный ансамбль. Он принимал активное участие в разработке и обновлении учебных программ для студентов классов кларнета и других духовых инструментов. По его инициативе был создан оркестр студентов Консерватории, который возглавил В. Сук. Среди учеников Розанова ― Александр Володин, Иван Майоров, Александр Штарк, Абрам Пресман, Виктор Петров и многие другие выдающиеся кларнетисты, ставшие впоследствии лауреатами различных конкурсов бывшего СССР и известными педагогами.

Розанов ― автор многочисленных этюдов, переложений для кларнета сочинений русских и европейских композиторов, сборника «Ежедневные упражнения для развития техники игры на кларнете» (1928), а также брошюры «Методика обучения игры на духовых инструментах» (1935; первое подобное издание в СССР) и «Школы игры на кларнете», впервые изданной уже после смерти музыканта, в 1940 году и многократно переиздавашейся впоследствии (в последний раз — в 2000 году).

Убеждённый сторонник немецкой системы клапанов на кларнете, Розанов предложил ряд идей по улучшению его конструкции: упрощение трели с си малой октавы на до-диез первой, уточнение интонации некоторых звуков. Кларнет, принадлежавший Розанову, сейчас хранится в ГЦММК.

Литература

• Платонов Н. И. Из воспоминаний о Сергее Васильевиче Розанове // Воспоминания о Московской консерватории. — М.: Музыка, 1966. — С. 384―386.
• Болотин С. В. Энциклопедический биографический словарь музыкантов-исполнителей на духовых инструментах. — 2-е изд., доп. и перераб. — М.: Радуница, 1995. — С. 237―238. — 4 000 экз. — ISBN 5-88123-007-8.

Отрывок, характеризующий Розанов, Сергей Васильевич

– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.