Роздольский, Роман Осипович

Роман Осипович Роздольский
Роздольский в США. 1960 год.
Дата рождения:	19 июля 1898(1898-07-19)
Место рождения:	Лемберг, Австро-Венгрия
Дата смерти:	15 октября 1967(1967-10-15) (69 лет)
Место смерти:	Детройт, Мичиган, США
Научная сфера:	историк, экономика
Известен как:	основоположник современной марксологии (марксоведения)

Роман Осипович Роздольский (укр. Роман Осипович Роздольський, польск. Roman Rozdolski, псевдоним «Прокопович»; 19 июля 1898, Лемберг, Австро-Венгрия, ныне Львов на Украине — 15 октября 1967, Детройт, Мичиган) — украинский учёный-марксист, экономический и социальный историк, общественный деятель, признанный исследователь трудов Карла Маркса.

Сын известного украинского лингвиста и этнографа Осипа Ивановича Роздольского; племянник композитора церковной музыки Даниила Роздольского. Дом Роздольских был известен в среде западноукраинской интеллигенции как средоточие культурной и литературной жизни Львова; близким другом семьи, в частности, был Иван Яковлевич Франко. Муж Эмилии Роздольской.

Революционная юность. Драгомановки

С четырнадцатилетнего возраста Роман Роздольский принимал участие в работе сменивших украинофильско-хлопоманские «Громады» западноукраинских «Драгомановских кружков» («Драгомановок») — тайных кружков разнородной по политическим воззрениям молодёжи (включавшей как социалистические, так и либеральные и националистические элементы), занимавшейся изучением и пропагандой антиклерикальных и умеренно-социалистических идей. Благодаря старшим товарищам Роздольский ознакомился с произведениями Маркса, Энгельса, Каутского, Богданова и Лассаля. Однако разногласия и организационная неопределённость «Драгомановок» привели к их распаду после начала Первой мировой войны. Сам Роздольский был призван в австро-венгерскую армию в 1915, а после демобилизации в 1917 совместно с Романом Турянским (Кузьмой) восстановил сеть «Драгомановок» в Львове, Стрые, Дрогобыче, Самборе, Тернополе и Пшемысле.

Намереваясь отмежевать молодёжное социал-демократическое движение в Галиции от австрофильской, социал-шовинистической и реформистской ориентации руководства Украинской социал-демократической партии и организованного ей «Союза освобождения Украины», занимавшегося мобилизацией украинской молодёжи для австро-венгерской армии, Роздольский с единомышленниками приступил к изданию гектографического журнала «Вестник Драгомановских организаций» («Вісник Драгоманівських організацій»). Позже роль «Вестника» переняли журналы «Кличи» («Кличі») и «Свободная школа» («Вільна школа»), редактором которых также был Роздольский.

Во вверенных ему печатных изданиях Роздольский приветствовал Октябрьскую революцию в России, критиковал УСДП за поддержку имперского правительства, выражал солидарность с выступлениями Карла Либкнехта против империалистической войны и с покушением Фридриха Адлера на графа Штюргка. Тем не менее, несмотря на поддержку Роздольским ленинской национальной политики, после вступления войск левого эсера Муравьёва в Киев «Вестник» фактически выступил в поддержку Центральной Рады, назвав красные отряды на Украине «оккупационной армией».

Роздольский был одним из организаторов всекраевого учредительного съезда организации «Интернациональная революционная социал-демократическая молодёжь» («Інтернаціональна Революційна Соціал-Демократична Молодь») весной 1918. После распада Австро-Венгерской империи в Восточной Галиции началась гражданская война между сторонниками Западноукраинской народной республики (ЗУНР) и воссозданного польского государства, в которой большинство членов ИРСДМ (в том числе и Роздольский в чине рядового) воевали на стороне украинцев в Украинской Галицкой армии. После разгрома войск ЗУНР Роздольский с группой товарищей, опасаясь польского плена, бежал в июле 1919 через карпатские перевалы в Чехословакию.

Коммунистическое движение

В 1919 в числе других активистов ИРСДМ Роздольский был соучредителем Коммунистической партии Восточной Галиции (Комуністична партія Східної Галичини), впоследствии ставшей ядром образованной в 1923 Коммунистической партии Западной Украины (Комуністична партія Західної України), разгромленной в конце 1930-х.

Параллельно изучая юриспруденцию в Праге и Вене, в 1921—1922 был редактором журнала «Наш стяг» и первой главой Временного ЦК Компартии Восточной Галиции, посещал Львов для проведения коммунистической агитации в среде молодёжи Украинской социал-демократической партии. Представляя её заграничную организацию, в 1921—1924 являлся ведущим публицистом фракции «Васильковцев». Несмотря на то, что Роздольский был одним из основателей и руководителей КПЗУ (в 1924 вошёл в состав Центрального комитета партии), постепенно он был оттеснён от партийной деятельности из-за оппозиционности по отношению к сталинизму: в 1925—1926 Роздольский отказался осудить Л. Д. Троцкого и Левую оппозицию в ВКП(б), а в 1928 выступил в защиту А. Я. Шумского. После раскола в КПЗУ, вызванного недовольством фракции Осипа Василькива сталинской национальной политикой, Роздольский был осуждён как «троцкист» и «шумскист» в 1928. Исключённый из партии за «неподчинение партийной дисциплине» в 1929, Роздольский до конца жизни оставался верным принципам революционного марксизма.

Изолированный от активной политической деятельности, Роздольский посвятил свою дальнейшую жизнь преимущественно теоретической работе. При этом он оставался членом Компартии Австрии и активно участвовал в левом студенческом движении, в частности, в работе кружка, группировавшегося вокруг Макса Адлера. В 1929 под руководством известного правоведа Ганса Кельзена он защитил свою докторскую диссертацию «Проблема неисторических народов у К. Маркса и Ф. Энгельса». В 1927—1931, оставаясь в Вене, был научным сотрудником Московского Института марксизма-ленинизма. В частности, он работал с марксистскими первоисточниками под руководством директора Института Давида Борисовича Рязанова. После разгрома Института в 1931 изучал документы из венских архивов, посвящённые развитию народного хозяйства Галиции и всей бывшей Австрийской империи в XVIII веке, а также истории рабочего и крестьянского движения.

После подавления пролетарского восстания против фашистской диктатуры Дольфуса и расправы над рабочим движением в Австрии в 1934 Роздольский был вынужден вернуться во Львов, где до 1939 преподавал на кафедре экономической истории Львовского университета, возглавляемой польским учёным Францишком Буяком. В сложных условиях в 1934—1938 Роздольский, сконцентрировавшийся преимущественно на научной деятельности, совместно со Степаном Рудыком редактировал троцкистское издание «Жизнь и слово» («Життя і слово»), в котором перепечатывались статьи Троцкого и анализировались репрессии против старых большевиков в Советском Союзе, а также велась борьба против националистических настроений в Западной Украине. Наладив в это время сотрудничество с польской троцкистской оппозицией, Роздольский познакомился с Исааком Дойчером, с которым продолжал сотрудничать и после войны.

Освенцим

После начала Второй мировой войны Роздольский организовал с женой Эмилией в оккупированном нацистами Кракове мастерскую, ставшую прикрытием для подпольного антифашистского кружка Адама Лютмана и помощи беглецам из краковского гетто.

В сентябре 1942 за помощь преследуемым евреям был арестован гестапо в Кракове и отправлен в Освенцим, где был свидетелем массового уничтожения узников из Польши, Венгрии, СССР и других стран в крематориях. В Освенциме был направлен на принудительные работы столяром на фабрике «Deutsche Ausruestungswerke», расположенной между главным лагерем и Биркенау. Пройдя через концентрационный лагерь в Освенциме, в сентябре 1944 в группе советских и польских военнопленных был переправлен в лагерь в Равенсбрюке близ Берлина, а затем — в Ораниенбург. На протяжении войны, даже пребывая в нацистских концлагерях, Роздольский сохранял уверенность, что война ускорит социалистическую революцию в капиталистических странах и свержение сталинской бюрократии рабочей демократией.

Освобождённый союзническими войсками в 1945, после войны Роздольский некоторое время пробыл в Австрии, после чего выехал в Детройт. В 1949—1951 он устроился на историческом факультете Университета Уэйна, но в годы маккартизма ему отказали в возможности преподавать в университете, и в дальнейшем Роздольский работал в качестве независимого учёного. В одном из архивов Нью-Йорка он обнаружил редкое русскоязычное издание «Экономических рукописей 1857—1859 годов» («Grundrisse») Карла Маркса, вышедших в СССР в 1939, и начал работу над комментарием к этим рукописям.

Наследие Роздольского

Роман Роздольский — автор значительного числа монографий, написанных преимущественно на немецком и польском языке. Основная тематика его работ — происхождение, история, развитие и трактовка марксизма; социально-экономическая история; общественные и революционные движения в Восточной и Центральной Европе XVIII—XIX веков. Он переписывался с целым рядом видных марксистских мыслителей, включая Эрнеста Манделя, Исаака Дойчера, Пауля Маттика и Карла Корша. Несмотря на признание Роздольского западными левыми, его наследие остаётся практически неизвестным в современной Украине (хотя его издавали небольшими тиражами в Югославии и Польской народной республике).

Главным трудом Роздольского считается сборник изданных ранее эссе и статей «К истории создания марксового „Капитала“» («Написание „Капитала“ Маркса», (нем. «Zur Entstehungsgeschichte des Marxschen „Kapital“», англ. The Making of Marx's „Capital“), выпущенный двумя томами уже после смерти автора в 1968—1969. Благодаря фундаментальности, широте и оригинальности анализа ключевого произведения Маркса Роздольский был признан одним из ведущих теоретиков неомарксизма. Другим важным трудом Роздольского является «К национальному вопросу. Фридрих Энгельс и проблема „неисторических“ народов» (нем. «Friedrich Engels und das Problem der 'geschichtslosen' Völker», 1934) — историографическое исследование марксистских взглядов на вопросы национальностей, необходимое для борьбы со спекуляциями вокруг пережитков гегельянского идеализма в воззрениях теоретиков марксизма на роль «неисторических» славянских народов. Отмечаются также следующие произведения Роздольского: «Die grosse Steuer- und Agrarreform Josefs II» (1961), «[mnib.malorus.org/kniga/40/ Stosunki poddańcze w dawnej Galicji]» (1962, 2 тт.), «Studien über revolutionäre Taktik. Zwei unveröffentlichte Arbeiten über die II. Internationale und über die österreichische Sozialdemokratie».

Архив Роздольского ныне находится в Институте социальной истории в Амстердаме.

Ссылки

• [www.iisg.nl/archives/en/files/r/10767769.php Архивы Роздольского]
• Рая Дунаевская. [www.thehobgoblin.co.uk/journal/6rosdolsky.htm Критика Романа Роздольского: Методология Роздольского и недостающая диалектика (A Critique of Roman Rosdolsky’s Methodology and the Missing Dialectic)]  (англ.)
• [www.revolutionary-history.co.uk/backiss/Vol3/No2/Rosdolsk.html Обзор труда Роздольского «Фридрих Энгельс и проблема неисторических народов»]  (англ.)
• [iuprc.250free.com/RUS/PAST/AZ-Rozdolski-wod.htm Роман Роздольский: жизнь, мотивы, творчество. Предисловие жены Эмилии Роздольской к книге «К национальному вопросу. Фридрих Энгельс и проблема неисторических народов». Перевод Андрея Здорова]
• Роман Роздольский. [saint-juste.narod.ru/Rozdolsky.html Узники и смертники двух лагерей: воспоминания об Освенциме и Биркенау]
• Роман Роздольський. [commons.com.ua/archives/11785 Фрідріх Енґельс про Україну (1927)]  (укр.)
• Роман Роздольський. [vpered.wordpress.com/2009/12/24/rosdolsky-auschwitz-birkenau/ Невільники і смертники в двох таборах: спогади про Освенцим і Біркенау (1956)]  (укр.)
• Роман Роздольський. [commons.com.ua/?p=13277 Робітники та батьківщина (1965)]  (укр.)
• Роман Роздольський. [www.uamoderna.com/images/archiv/14/11_UM_14_Archive_Rozdolskyy.pdf (pdf) Роль випадків і «великих людей» в історії (1965)]  (укр.)
• Роман Роздольський. [vpered.wordpress.com/2009/10/07/lysiak-rudnitsky-rosdolsky/ Листування з І.Лисяком-Рудницьким (1966–1967)]  (укр.)
• Роман Роздольський. [commons.com.ua/?p=13616 Революційна притча про рівність людей]  (укр.)

Отрывок, характеризующий Роздольский, Роман Осипович

– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил: