Розенковое вино

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Розенковое вино, или изюмное вино — вино, выделываемое из изюма или коринки, дозволялось, по закону 1862 года приготовлять евреям, для употребления при религиозных обрядах, в губерниях, где им дозволено иметь постоянное жительство, без платежа акциза и, в отвращение злоупотреблений, не иначе, как без хмеля, и с разрешения городских управ, магистратов (в губерниях Царства Польского) или заменяющих их учреждений, и с ведома акцизного управления (2 Полное Собрание Законов, № 38780). Еврейские депутаты при городских управах, а в губерниях Царства Польского — еврейские общества, обязаны были объявлять ежегодно о количестве потребного для их общества розенкового вина и о лицах, которые будут его выделывать; управы выдавали этим лицам разрешения, о которых сообщали местному акцизному управлению (ст. 122 и 221—223 Устава об акцизных сборах, изд. 1893).

Розенковое вино, первоначально приготовлявшееся для религиозных целей евреев, позже получило большое распространение не только среди еврейского населения, но и среди крестьян, как суррогат дешевого виноградного вина, благодаря усилившемуся ввозу из-за границы коринки и удешевлению цен на неё, а также на розенковое вино. В 1885—92 гг., в среднем, ввозилось ежегодно 671 580 кг (41 000 пудов) коринки, в 1893 г. было ввезено 3 276 000 кг (200 000 пудов), в 1894 — 18 869 760 кг (1 152 000 пудов), а в первые 10 месяцев 1895 г. — уже 21 081 060 кг (1 287 000 пудов); цена коринки с 4–5 руб. за пуд упала до 1–1,50 руб. Усилившееся производство и потребление изюмного вина, достигшее в 1895 г. 18–24 миллиона литров (1½–2 миллионов ведер), вызвало многочисленные ходатайства русских виноделов, преимущественно бессарабского района, об ограждении виноделия от непосильной конкуренции. Кроме того, поводом к принятию мер против выделки розенкового вина послужило то обстоятельство, что это вино стали употреблять для фальсификации виноградных вин русских и иностранных (даже химическим анализом нельзя отличить розенковое вино от виноградного, особенно если последнее примешано к розенковому вину). Такая подделка особенно распространилась в Царстве Польском, где значительная часть венгерского вина фабриковалась на месте из изюмного, а также в Западном крае, в Риге, Одессе и некоторых др. городах; в Царстве Польском и в Западном крае розенковое вино почти совершенно убило производство польского мёда.

Ввиду этого, в 1897 году был издан закон «О мерах к ограничению производства изюмного вина», который отменил все вышеуказанные правила устава об акцизных сборах. Производство изюмного вина предоставлено и лицам нееврейского исповедания; заведения для производства, без перегонки, изюмного вина из коринки, изюма и других сортов сушеного винограда разрешаются лишь по особому постановлению министра финансов, который определяет размер годового производства каждого из этих заведений. Заведения для выделки изюмного вина должны уплачивать патентный сбор в размере, установленном для ренсковых погребов. Крепость вина не должна превышать 12°; добавление к нему спирта воспрещается.
Выпуск вина из заведений, его выделывающих, а также хранение его в местах для продажи питей, допускается лишь в стеклянной посуде, с этикетами особого, определённого министерством финансов цвета, на которых отпечатана крупным и четким шрифтом надпись: «изюмное вино». В том же году изданы министерством финансов подробные «правила о порядке производства, хранения и выпуска изюмного вина из заведений для выделки оного»: этими правилами установлено, что розенковое вино может быть выделываемо лишь в городах, где имеет постоянное пребывание надзиратель акцизных сборов или его помощник; разрешение выдаётся сроком на 1 год и на переработку определённого числа пудов изюма. Помещение для выделки и хранения вина осматривается надзирателем, которым также поверяется опись и измерение заводской посуды, предназначенной для растирания и выбраживания сусла. На выделку вина должны употребляться лишь материалы и припасы, перечисленные в разрешении министра финансов. Приступая к выделке вина, содержатель заведения обязан уведомить о том надзирателя акцизных сборов заблаговременно; надзиратель даёт разрешение на переработку не менее 164 кг (10 пудов) изюма, коринки или др. сортов сушеного винограда; из одного пуда изюма и т. п. дозволяется к выделке не более 3 ведер изюмного вина. В каждом заведении должна вестись особая шнуровая книга о расходе употребленного изюма, о количестве полученного вина и о расходе его. В качестве дальнейшей меры к ограждению виноделия и к ограничению производства изюмного вина, была повышена в том же 1896 г. таможенная пошлина с коринки до 1 руб. 80 коп. с пуда, вследствие чего ввоз её прекратился.

Отрывок, характеризующий Розенковое вино

– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.