Розов, Владимир Алексеевич

Владимир Алексеевич Розов
Дата рождения:	15 (27) июля 1876(1876-07-27)
Место рождения:	Киев, Российская империя
Дата смерти:	21 мая 1940(1940-05-21) (63 года)
Место смерти:	Загреб, Хорватия
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	лингвистика
Альма-матер:	Киевский Императорский университет святого Владимира

Владимир Алексеевич Розов (15 [27] июля 1876, Киев — 21 мая 1940, Загреб, Хорватия) — русский лингвист.

Биография

Сын профессора Киевской духовной академии Алексея Васильевича Розова.

Воспитывался в Киевской 1-й гимназии, которую окончил с золотой медалью в 1896 году, после чего поступил в Университет святого Владимира на историко-филологический факультет. В 1901 году был удостоен факультетом золотой медали и Пушкинской премии за сочинение „Пушкин и Гете“. По окончании курса в 1902 году, был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию.

В 1906 году, сдав экзамен на степень магистра русской словесности, получил звание приват-доцента университета Св. Владимира. Следующие два года провел в научной командировке в Австрии, Болгарии, Палестине и на Синае. В 1909 году начал читать лекции в университете и на Высших женских курсах в Киеве, а также преподавать русскую словесность в средних учебных заведениях.

С 1916 по 1918 год был профессором Нежинского историко-филологического института. С 1918 года работал в Таврическом университете.

В 1920 году эмигрировал в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. В 1920-х — 1940-х годах преподавал русский язык в университетах Скопье и Загреба, а также в духовной семинарии св. Саввы в Сремски Карловцы (1920—1924).

Научная деятельность

Автор работ по славянской (в том числе и украинской) филологии, исследовал историю развития украинской школьной драмы, староболгарские и старосербские письменные памятники.

Подготовил к печати «Южнорусские грамоты» и «Украинские грамоты». Написал ряд статей по исследованию языка этих грамот.

Избранные труды

• Южно-русская школьная драма о св. Екатерине // «Изборник Киевский», посвященный Т. Д. Флоринскому. — Киев, 1904.
• Повесть о Савве Грудцыне // «Eranos», сборник статей в честь Николая Павловича Дашкевича. — Киев, 1905.
• Значение грамот XIV и XV веков для истории малорусского языка: пробная лекция, чит. для приобретения звания прив.-доц. — Киев, 1907.
• Новейшее направление русской лингвистики в деле изучения древних русских и церковно-славянских памятников в связи с общим ходом развития европейского языкознания. — Киев, 1907.
• Отчет о командировке в Австрию в 1907 году. — Киев, 1908.
• Пушкин и Гете. — Киев, 1908.
• Алексей Степанович Хомяков, его личность и лирика: речь, произнесенная в женской гимназии А. К. Титаренко, по случаю 50-летия со дня смерти А. С. Хомякова. — Киев, 1910.
• Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя — Киев, 1911.
• Южнорусские грамоты, собранные Владим. Розовым. — Киев, 1917.
• Исследования языка южнорусских грамот XIV и первой половины XV вв. — 1913.
• К старорусской диалектологии (И ещё к вопросу про галицко-волынское наречие). — 1907.
• Украинские грамоты. — Т. 1. XIV в. и первая половина XV в. — 1928.
• Язык южнорусских грамот ХІV-ХV вв. — 1929.

Литература

1. Столетие Киевской Первой гимназии: Т. 1. — Киев, 1911. — С. 378.
2. М. М. Пещак. Розов Володимир Олексійович // Українська мова: Енциклопедія. — К.: Українська енциклопедія, 2000. ISBN 966-7492-07-9
3. Плющ П. П. Перший викладач історії української мови в Київському університеті // Вісник Київського університету: Серія філології та журналістики. — 1959. — № 2, в. 2.
4. Гринчишин Д. Г. Володимир Олексійович Розов // Мовознавство. — 1976. — № 5.
5. Булахов М. Г. Розов Владимир Алексеевич // Булахов М. Г. Восточнославянские языковеды. — Т. 3. — Минск, 1978.

Ссылки

• [zarubezhje.narod.ru/rs/r_008.htm Биография на сайте «Религиозные деятели русского зарубежья»]

Отрывок, характеризующий Розов, Владимир Алексеевич

– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.