Роке, Вальтер

Вальтер Роке
Общая информация
Полное имя	Хосе Вальтер Роке Мендес
Прозвище	Ката
Родился	6 марта 1937(1937-03-06) Монтевидео, Уругвай
Умер	30 декабря 2014(2014-12-30) (77 лет) Каракас, Венесуэла
Гражданство	Уругвай
Позиция	крайний левый нападающий
Карьера
Клубная карьера*
1950—1953	Белья Виста	? (?)
1954—1957	Рампла Хуниорс	? (?)
1958—1962	Атланта (Буэнос-Айрес)	91+ (12+)
1963	Насьональ	? (?)
1963	Данубио	? (?)
1964	Кукута Депортиво	? (?)
1964	Депортиво Галисия	? (?)
—	Насьональ (Каракас)	? (?)
—	Ансоатеги	? (?)
Национальная сборная**
1956—1957	Уругвай	15 (2)
Тренерская карьера
1971—1972	Карабобо
1973	Португеса
1974	Карабобо
1974—1976	Депортиво Галисия
1975	Венесуэла
1976—1978	Эстудиантес де Мерида
1979	Феникс (Монтевидео)
1979—1980	Карабобо
1982—1983	Атлетико Сан-Кристобаль
1978—1985	Венесуэла
1985	Суд Америка
1986	Насьональ
1987	Прогресо
1988	Эль Насьональ
1988	Ориенте Петролеро
1989	Пеньяроль
1990	Прогресо
1993	Серро
1995	Сан-Хосе Оруро
1996—1997	Блуминг
1997	Гуабира
1997	Хорхе Вильстерманн
1998—1999	Ориенте Петролеро
1999—2001	Депортиво Тачира
2002	Унион Атлетико Маракайбо
2001—2003	Боливия (юн. и мол.)
2002	Боливия
2006	Каракас
Международные медали
Чемпионаты Южной Америки
Золото	Монтевидео 1956
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Хосе Вальтер Роке Мендес (6 марта 1937 — 30 декабря 2014) — уругвайский футболист по прозвищу «Ката», нападающий (левый крайний). После окончания карьеры игрока стал тренером.

Карьера игрока

Начал карьеру в 1950 году в клубе «Белья Виста», где играл до 1953 года. В 1954 году он стал игроком клуба «Рампла Хуниорс».

Будучи игроком «Рампла Хуниорс» он принимал участие в победном для Уругвая Кубке Америки 1956. Роке сыграл во всех пяти матчах: против Парагвая (забил гол), Перу, Чили, Бразилии и Аргентины. Он также принимал участие в Кубке Америки 1957 года, где Уругвай финишировал четвертым. Роке сыграл во всех шести матчах: с Эквадором, Колумбией, Аргентиной, Перу, Бразилией и Чили (забил гол). В общей сложности Роке сыграл за сборную 15 матчей и забил два гола.

В «Рампла Хуниорс» Роке играл до 1957 года, затем в 1958 году переехал в Аргентину, чтобы играть в команде «Атланта Буэнос-Айрес». В 1963 году он вернулся на родину и стал игроком клуба «Насьональ», а затем играл за «Данубио». В конце своей игровой карьеры он выступал в колумбийском клубе «Кукута Депортиво». Роке обладал высокой скоростью и мог пробить с любой позиции.

Карьера тренера

После ухода со спорта Роке переехал в Венесуэлу. В 1971 году он возглавил клуб «Карабобо» и привёл его к званию чемпиона Венесуэлы. В 1973 году он вновь выиграл чемпионат Венесуэлы — на этот раз с «Португесой». Позже он работал в ряде других клубов из Венесуэлы. Как тренер он выиграл пять титулов чемпиона страны — на сегодня таким же достижением может похвастаться только Орландо Фантони. За свои достижения Роке даже был удостоен звания почётного профессора Национального экспериментального университета Вооружённых Сил Венесуэлы.

Он был главным тренером сборной Венесуэлы, он руководил командой на Кубке Америки 1975 и 1983 года, отборочном этапе чемпионата мира 1982 года, на Олимпийских играх 1980 года и квалификации к Олимпиаде 1984 года. Он также был главным тренером сборной Боливии и таких боливийских клубов, как «Блуминг» и «Ориенте Петролеро».

Ссылки

• [www.national-football-teams.com/player/53924.html Статистика на сайте National Football Teams] (англ.)
• [fifa.com/worldfootball/statisticsandrecords/players/player=57118 Статистика на сайте FIFA] (англ.)

Литература

• Andrzej Gowarzewski. Encyklopedia piłkarska FUJI. Copa America. Historia mistrzostw Ameryki Południowej 1910-1995. — Катовице: GiA, 1995. — Т. 13. — С. 108-110, 119-121. — ISBN 83-902751-2-0.

Отрывок, характеризующий Роке, Вальтер

– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.