Рокфеллер, Нельсон Олдрич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Нельсон Олдрич Рокфеллер
Nelson Aldrich Rockefeller
41-й вице-президент США
19 декабря 1974 — 20 января 1977
Президент: Джеральд Форд
Предшественник: должность вакантна
Джеральд Форд
Преемник: Уолтер Мондейл
49-й губернатор Нью-Йорка
1 января 1959 — 18 декабря 1973
Вице-губернатор: Малколм Уилсон
Предшественник: Аверелл Гарриман
Преемник: Малколм Уилсон
 
Вероисповедание: баптизм
Рождение: 8 июля 1908(1908-07-08)
Бар-Харбор, штат Мэн
Смерть: 26 января 1979(1979-01-26) (70 лет)
Нью-Йорк
Место погребения: Кладбище «Сонная лощина»
Супруга: Мэри Тодхантер Кларк Рокфеллер (с 1930 по 1962 г.)
Margaretta Large Fitler Murphy Rockefeller (с 1963 г.)
Дети: Родман, Энн, Стивен Кларк, Мэри, Майкл, Нельсон (младший), Марк
Партия: Республиканская партия США
 
Автограф:
 
Награды:

Нельсон Олдрич Рокфеллер[1] (англ. Nelson Aldrich Rockefeller, МФА: [ˈrɑkəˌfɛlɚ]; 8 июля 1908, Бар-Харбор, штат Мэн — 26 января 1979, Нью-Йорк) — американский политик и банкир, вице-президент США в 19741977 годах.

Принадлежал к богатейшей семье Америки, имя которой стало нарицательным; внук нефтяного магната Джона Дэвисон Рокфеллера. Старший брат нынешнего главы семьи Рокфеллеров Дэвида Рокфеллера и губернатора Арканзаса в 1967-71 годах Уинтропа О. Рокфеллера.





Биография

В начале 1930-х годов работал в банках Нью-Йорка, Парижа, Лондона. Тогда же он по просьбе отца, а позже и из-за увлечения архитектурой посвятил себя созданию Рокфеллер-центра в Нью-Йорке. В 1933 году он заказал роспись Рокфеллер-центра популярному мексиканскому художнику левых взглядов Диего Ривере. Однако, после завершения росписи, попросил Риверу убрать с неё изображение советского лидера В. И. Ленина, фигура которого вызывала неоднозначную реакцию в США. Когда художник отказался это сделать, разгорелся скандал между ним и Рокфеллером. Выплатив Ривере гонорар, Рокфеллер уволил его и полностью уничтожил его работу. Фраза молодого Рокфеллера: «Это моя стена!» вошла в поговорку в США. Инцидент получил большую огласку в США и других странах. Он широко освещался в СМИ и вызвал бурные дискуссии. Эта история также обыграна в кинофильмах «Колыбель будет качаться» (1999) и «Фрида» (2002).

В политике с 1940-х, член Республиканской партии, при демократах Рузвельте и Трумэне участвовал в разных правительственных комиссиях, в 1951—1952 гг. председатель консультативного совета по вопросам международного развития. В республиканской администрации Эйзенхауэра был заместителем министра. В 1954—1955 гг. специальный помощник президента Эйзенхауэра по внешнеполитическим вопросам.

С 1959 по 1973 годы губернатор штата Нью-Йорк, имел репутацию либерала и лидера умеренного крыла республиканцев. Начиная с 1960 года, пытался получить у Республиканской партии выдвижение своей кандидатуры на президентство, но четыре раза подряд неудачно (1960; 1964; 1968; 1972).

После отставки Ричарда Никсона в 1974 году президентом стал второй вице-президент Джеральд Форд. Форд был вице-президентом, поскольку избранный на эту должность Спиро Агнью был вынужден уйти в отставку ещё раньше, чем сам Никсон. В соответствии с 25-й поправкой к Конституции США пост вице-президента, на котором открылась вакансия, должен был быть замещён Конгрессом по представлению президента. Форд остановил свой выбор на Рокфеллере, который был на протяжении долгого времени эффективным губернатором крупнейшего штата. Конгрессмены обеих палат интересовались больше не политическими способностями кандидата, которые были несомненны, а тем, не повлияет ли на его деятельность причастность к финансовой элите и огромное личное богатство. После долгих дебатов Палата представителей и Сенат утвердили Рокфеллера вице-президентом 19 декабря 1974 года. Он стал вторым и пока последним вице-президентом, вступившим в должность в соответствии с 25-й поправкой, после самого Форда.

Рокфеллер обставил и богато украсил на свои средства вице-президентскую резиденцию в Вашингтоне, хотя фактически не жил там, уже имея в Вашингтоне дом. Уходя с поста, он оставил всю обстановку в резиденции в собственности государства, и ею пользуются все последующие вице-президенты. Во время одной из публичных речей 16 сентября 1976 года собравшиеся хиппи стали высмеивать Рокфеллера, тогда он, рассердившись, показал им средний палец, что было запечатлено на фото, получившем большую известность.

Уже 3 ноября 1975 года Рокфеллер известил Форда, что рассматривает своё вице-президентство как временное и не собирается баллотироваться в паре с ним в 1976 году. На этих выборах кандидатом в вице-президенты при Форде был известный республиканец Боб Доул, впоследствии неудачно боровшийся за президентство в 1996 году; впрочем, тандем Форд — Доул проиграл тандему демократов Картер — Мондейл.

Являлся постоянным членом Бильдербергского клуба.

Создатель Музея примитивного искусства в Нью-Йорке.

Нельсон Рокфеллер умер в Нью-Йорке через 2 года после ухода с должности, 26 января 1979 года, «от сердечного приступа во время полового сношения», как официально указано в его свидетельстве о смерти.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4785 дней] Любовницей 70-летнего политика была некая Меган Маршак, о которой мало что известно.

Семья

Напишите отзыв о статье "Рокфеллер, Нельсон Олдрич"

Примечания

  1. Распространённая передача фамилии в русских текстах; более точная передача — [inogolo.com/query.php?qstr=Rockefeller&key=1 Рокефеллер]

Литература

Предшественник:
Джеральд Форд
Вице-президент США
19741977
Преемник:
Уолтер Мондейл

Отрывок, характеризующий Рокфеллер, Нельсон Олдрич

– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.