Романовы, «спасшиеся от расстрела», и их потомки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Романовы, «спасшиеся от расстрела», и их потомки — обширная категория самозванцев, начавших появляться сразу после расстрела царской семьи в 1918 году. Потомки некоторых из них продолжают добиваться возвращения себе «законного имени» или даже российской императорской короны. По разным расчётам, всего романовских самозванцев, пользовавшихся бо́льшим или меньшим успехом у своих поклонников, во всем мире насчитывалось около 230 человек[1].





Расстрел царской семьи

Расстрел бывшего российского императора Николая II, его семьи и прислуги произошел в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года по постановлению Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, возглавлявшегося большевиками, по другой версии, убийство было совершено «по тайному решению узкой группы лиц». Ранее, 12 июня, в Перми был убит брат императора Михаил Александрович.[2] После расстрела тела вывезли из города и захоронили в руднике «Ганина Яма».

В июле 1991 года останки были найдены и идентифицированы в ходе следствия по уголовному делу, которое вела Генпрокуратура России. 17 июля 1998 года останки членов императорской семьи и их слуг были захоронены в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Русская православная церковь 14 августа 2000 года причислила Николая II и членов его семьи к лику святых как страстотерпцев.

Общие закономерности появления

Как правило, самозванцы появлялись не от хорошей жизни. В основном, это были авантюристы или люди, желающие получить какие-либо привилегии или претендующие на родство с царской семьёй.

Самозванные Романовы

Лже-Ольги

Всего самозванных Ольг — 28. Наиболее известны:
  • Марга Бодтс — пожалуй, самая успешная из «романовских самозванцев». Впервые появилась во Франции перед началом Второй мировой войны, собирая у доброхотов деньги для «чудом спасшейся великой княжны», совершенно обнищавшей и потому вынужденной просить милостыню. Была арестована за мошенничество. На суде назвала себя польской шляхтянкой. Появилась второй раз в начале 1950-х годов, наотрез отвергая своё тождество с «довоенной» мошенницей. Сумела убедить в своей правдивости принца Николая Ольденбургского и кронпринца Вильгельма, которые платили ей до конца жизни довольно солидную пенсию, позволившую поселиться на вилле у озера Комо (Италия). Утверждала, что «никто кроме неё» не сумел спастись, она же была обязана жизнью некоей крестьянке, подменившей её в доме Ипатьева.
  • Кончетта Федель — умерла в Аргентине. Осталось неизвестным, объявляла ли себя Кончетта Федель Ольгой Николаевной, при том, что её дети добиваются возврата себе «подлинной фамилии». Как основное доказательство используются фотографии Кончетты, по уверениям сторонников «как две капли воды» похожие на Ольгу Николаевну. Что касается «бегства», версия строится на том, что семья Романовых (или её часть) сумела выехать в Польшу и далее в Германию по секретному договору между Советским правительством и кайзером.
  • Ольга Андромед (она же — Ольга Гелларий Романов Андромед)
  • Сара Осбурн

Лже-Татьяны

Всего самозваных Татьян — 33. Наиболее известны:
  • Маргерита Линдсей — появилась в Лондоне сразу после окончания гражданской войны в России. О своём прошлом говорить избегала, известно было, что какое-то время была танцовщицей в Константинополе. Вышла замуж за капрала по фамилии Линдсей. Сама себя никогда не объявляла Татьяной Николаевной, однако, неизвестно откуда взявшееся большое состояние, которое она привезла с собой, породило неизбежные слухи. Сама Маргерита никогда не подтверждала и не опровергала их.
  • Мишель Анше — настоящее имя неизвестно. Появилась во Франции в начале 1920-х годов, уверяя, что приехала прямо из Сибири. Действительно, внешне напоминала великую княжну. О том, как ей удалось «избегнуть Екатеринбургского расстрела» говорить не желала, заявляя, что откроет всю правду с глазу на глаз своей «бабушке» вдовствующей императрице Марии Фёдоровне. Но свидание не состоялось. Самозванка погибла при загадочных обстоятельствах в своём доме в одном из парижских предместий. Паспорт на имя Мишель Анше оказался фальшивым, обстоятельства гибели французская полиция засекретила, что немедля породило новую волну слухов, что до «спасшейся Татьяны» добрались большевики.
  • Мэддис Брендон Айорт — появилась в Канаде в 1937 году. Её объявление о тождестве с великой княжной никого не смогло ввести в заблуждение, самозванка была высмеяна и в конечном итоге вынуждена покинуть страну. Умерла в Испании в 1982 году.
  • Наталья Меньшова-Радищева — дочь калужского монархиста Ивана Меньшова-Радищева. Семья в 1918 году бежала в Киев, где она под влиянием местных ксендзов Теофила Скальского и Казимира Наскренецкого перешла в католичество. В 1920 году выехала в Польшу, где её покровителями стали примас католической церкви кардинал Каковский и папский нунций в Варшаве Мармаджи. Под влиянием Скальского и Каковского объявила себя «чудом спасшейся Татьяной Романовой». Рассказывала, что её из Екатеринбурга спасли члены тайной монархической организации «Общество спасения царя и отечества». Была послушницей в Варшавском женском монастыре шариток под надзором игуменьи Розалии Окенцкой, а затем в 1932—1934 — в закрытом монастыре сакраменток. Пыталась получить аудиенцию у югославского короля Александра, но была арестована и выслана из Белграда в Австрию. Оставшиеся Романовы обвинили её в самозванчестве. В 1939 после оккупации Польши оказалась во Львове, где её новым покровителем стал глава униатской церкви митрополит Андрей Шептицкий. Затем вернулась в Варшаву, жила в доме графини Собиньской, была завербована немецкой разведкой под псевдонимом «№ 3». Прошла обучение в разведшколе, вела работу в польских кругах, информируя об антинемецких настроениях. С 1941 работала медсестрой в госпитале для военнопленных, продолжая информировать гестапо об антинацистских разговорах. В 1942 окончательно перебралась во Львов, где Шептицкий взял её под опеку, лично редактируя её «воспоминания». Жила в Соборе Святого Юра, с 1943 — в женском монастыре василианок в Подмихайловцах у игуменьи Моники Полянской под именем «сестры Таисии». В 1943 по указанию Шептицкого настоятель монастыря редемптористов Ван де Мале, игумен Василь Величковский и парох Михайло Пылюх сфабриковали для неё документы: «Свидетельство о рождении» «Татьяны Романів» и «Выписку из метрики» «Татіяны Романов». Также было оформлено завещание, согласно которому «великая княжна» отказывала все своё имущество униатской церкви. Работала в монастырском госпитале, который после 1944 занимался нелегальным лечением бандеровцев. Стала связной УПА под кличкой «Марылька Высокая»[3]. Её дальнейшая судьба после немецкого поражения осталась неизвестной.

Лже-Марии

Всего самозваных Марий — 53. Наиболее известны:
  • «Бабушка Алина» — в 1954 году появилась в Южной Африке вместе с мужчиной по имени Фрэнк, бывшим на много лет её старше, за которого вышла замуж. После смерти Фрэнка вторым мужем стал грек по фамилии Карамидас. Строго говоря, никогда не называла себя Марией Николаевной, при том, что оговаривалась, что родом из России, и её высокопоставленная семья погибла. Историю о «бабушке Алине» обнародовал один из её соседей, помнивший её мальчиком — Луис Дюваль, в настоящее время ищущий доказательств своему предположению.
  • Чеслава Шапска — появилась в Румынии в 1919 году, где вышла замуж за Николая Долгорукого. По её уверениям, спаслись все, кроме бывшего царя и слуг, действительно расстрелянных в доме Ипатьева. Объявляла «сёстрами» Марджу Боодтс (с которой действительно встречалась), Маргериту Линдсей и Анну Андерсон. Её недавно умерший сын — Николай Долгорукий до последнего времени претендовал на российскую корону.
  • Мария Марти — об этой самозванке известно исключительно мало. Умерла в Аргентине, причём о её «тождестве» с Марией Николаевной объявили дети — при том, что неизвестно, утверждала ли она что-нибудь сама. «Доказательством» полагают её почерк — якобы идентичный с почерком великой княжны. Ныне сторонники Марти имеют в Интернете собственный сайт на испанском и английском языке. Популярностью эта претендентка не пользуется.
  • Аверис Яковелли — появилась в одной из польских деревень 23 января 1919 года. Была опознана местными жителями как Анастасия Николаевна, позднее, в «легенду» была внесена поправка, и неизвестная названа Марией. Сама никогда не подтверждала и не опровергала своего тождества с великой княжной, однако, после её смерти, как уверяют немногочисленные приверженцы, удалось разыскать остатки дневника, из которых «можно извлечь доказательства» о её тождестве с Марией Николаевной.
  • Алисон Каброк — появилась в Японии в начале 1920-х годов, причём во всеуслышание объявила себя Марией Николаевной. Её заявление вызвало лишь насмешки и она была вынуждена покинуть страну. Умерла в Неаполе в 1976 году.
  • Розелла Дигойа

Лже-Анастасии

Самозваные Анастасии наиболее известны — вероятно, этому способствовала головокружительная карьера первой из самозванок — Анны Андерсон. Последняя из лже-Анастасий — Наталья Билиходзе умерла в 2000 году.

Всего самозваных Анастасий — 34. Наиболее известны:
  • Анна Андерсон — вероятно, настоящим именем самозванки было Франциска Шанцковска. Появилась в Берлине, где после неудачной попытки самоубийства была заключена в психиатрическую клинику. Одна из пациенток «опознала» в ней великую княжну, после чего легенда была активно поддержана русскими эмигрантами. Более двадцати лет претендентка пыталась добиться в европейских судах признания себя великой княжной, однако, не преуспела в этом. До сих пор, однако, пользуется популярностью, причём современные поклонники Андерсон продолжают держаться мнения, что генетическая экспертиза, доказавшая её родство с семьёй Шанцковских не более чем фальшивка.
  • Евгения Смит — американская художница и писательница украинского происхождения. Эмигрировала в США из Буковины в 1929 году. Пыталась продать свою книгу, уверяя, что получила её из рук великой княжны — но не сумела пройти проверку на полиграфе. Изменив свои показания, заявила, что сама является великой княжной. Это вызвало всплеск интереса в Соединённых Штатах и резкому взлёту цен на её художественные работы. Разоблачена лже-Алексеем — Михалом Голеневским, прилюдно обвинившем её в самозванстве.
  • Надежда Владимировна Иванова-Васильева — пациентка казанской психиатрической больницы. Признана страдающей «манией преследования» — сама же уверяла, что ей удалось спастись из Ипатьевского дома с помощью некоего монархически настроенного офицера. Подвергнута принудительному лечению в клинике тюремного типа (что укрепило легенду, будто «большевики» таким образом попытались отделаться от спасшейся княжны). Уморила себя голодом.
  • Наталья Петровна Билиходзе — умерла в 2000 году. Вокруг её имени была поднята газетная шумиха, уверяли, что «спасшаяся Анастасия» способна вернуть в страну мифическое царское золото, якобы скрытое в европейских банках. Как выяснилось позднее, именем Билиходзе воспользовались мошенники.
  • Жозефина Федель — младшая сестра Кончетты Федель — «Ольги Николаевны». По уверениям её детей, спаслась вместе с братом и сестрой благодаря тайному договору между Германией и Советской Россией.
  • Элеонора Албертовна Крюгер — появилась в болгарской деревне Габарево в 1922 году в сопровождении целой группы русских эмигрантов. Сама никогда открыто не объявляла себя Анастасией Николаевной, однако же, невзначай «проговаривалась», что слуги купали её в золотом корыте и у неё была собственная комната во дворце. Немногочисленные последователи разработали легенду о том, что ещё до революции Анастасия была подменена на некую служанку и спасена вместе с братом.
  • Магдалена Верес — сестра Джозефа Вереса — «Алексея». Сама никогда не заявляла о своём тождестве с Анастасией Николаевной, однако, её племянники уверяют, что «не узнать» её по сохранившимся фотографиям невозможно. Эмигрировала в США по окончании Первой мировой войны. Семьи не имела, жила вместе с братом и его детьми.
  • Розалия Свент (она же — Джеки Романов)
  • Амберс Ганнимеб
  • Любка Терсиева — также гражданка Болгарии. Её внучка продолжает отстаивать права своей «царственной бабушки».
  • Александра Перегудова — скончалась в Волгоградской области в 1982 году. Уже после её смерти дети заявили, будто мать открыла им тайну своего «царского происхождения». По этой версии в живых остались все Романовы, которых машинист поезда, увозившего их в Сибирь, сумел подменить на некую семью двойников. Судьба остальных спасшихся осталась неизвестной.
  • Анастасия Московская — настоящее имя неизвестно. По версии её «статс-секретаря» Леонида Пахоменко-Смирнова, обратившегося с заявлением в Верховный суд России, она была увезена в Москву в 1918 году вместе с полькой Анной Тшинковской (видимо — искажение имени Шанцковска), причём готовила последнюю к тому, чтобы сыграть свою роль в Европе и таким образом получить доступ к царским миллионам. Настоящая же княжна, по версии Пархоменко, была послана в Сибирь на поселение, и четверо её детей отравлены по приказу Сталина. Пятого сына тот собирался женить на своей дочери, но якобы позднее передумал. В 1980-х годах великая княжна перебралась в Москву. Открыть её «новое имя» Александр Пархоменко отказался. История дальнейшего хода не получила.
  • Александра Спиридоновна Карпенко — жительница Омска. Умерла в 1976 году. Если верить её истории, неким монархически настроенным заговорщикам удалось похитить Анастасию, и они пытались увезти её прочь на телеге. Дальнейшее по её собственным словам выглядело так: «Меня везли на телеге, а когда всадники стали догонять, я спрыгнула и залезла по шею в болото. А они, наши-то, бились на саблях с теми! А когда все стихло, я вылезла, и мы опять дальше поехали…». Спасшуюся девочку удочерил в 1920 году житель Приморья Спиридон Мирошниченко. Дочь названной Анастасии связалась с писателем Владимиром Кашицем, изложив «подлинную историю» своей матери.
  • Елена Харькина — появилась в 1943 году в Сапожковском районе Рязанской области. О прошлом говорила весьма неохотно, однако, из-за «видимого сходства» местные жители приняли её за Анастасию Николаевну, спасшуюся благодаря подмене. Дата смерти неизвестна.
  • Анастасия Яковлевна Каретникова — также, по уверениям сына, вместе с Алексеем Николаевичем была ранена во время расстрела и затем похищена некими неназванными монархистами. Спасённых детей переправили на Урал к атаману Дутову. Алексей вскоре умер, Анастасия была слишком слаба, чтобы уехать в Сибирь вслед за отступавшей белой армией, потому обратилась за помощью к Ксении Каретниковой, жене красного командира Семена Будённого, и с её помощью осталась в семье Каретниковых — которые выдали её за свою дочь. В дальнейшем вышла замуж за Николая Ионова, родила двух детей. Убита в августе 1936 года, причём, как уверяет её сын, преступление было скрыто властями и объявлено самоубийством.
  • Тасия Кажухина — филиппинка Кэтрин Пэтерсон в октябре 2010 заявила, что её покойная бабушка Тасия является княжной Анастасией. Про Тасию известно было немногое: она была русской эмигранткой, которая в 17 лет приплыла на Филиппины в Манилу в 1918 году вместе с другими российскими беженцами, бежавшими от коммунистов. На корабле её держали в отдельной каюте и её контакты с другими пассажирами были минимальны. На Филиппины она ступила без денег и без каких-либо документов, после чего её приняли на воспитание в монастырский приют. Паспорт на имя Тасии Кажухиной она получила там же, при чём фамилия Кажухина не была настоящей: настоящая, по её собственным словам, была очень труднопроизносимой для местного населения (в дальнейшем никому из родственников она её так и не назвала). Тасия почти 40 лет прожила в гражданском браке с Лопе Пелайо и родила ему 9 детей, но по неизвестным причинам узаконить брак она отказывалась и в итоге дала согласие на официальное бракосочетание только тогда, когда муж был при смерти и выяснилось, что после его смерти их дети и внуки не получат никакого наследства. В своё время у Патэрсон, вспоминая рассказы бабушки о её до-филиппинской жизни, сложилось впечатление, что Тасия жила в богатой семье. В частности, по словам Кэтрин, та рассказывала, что у неё было три сестры и брат. Брата она называла Алексеем, одну из сестёр — Марией. Также Кэтрин утверждала, что своё имя она получила благодаря бабушке, которая захотела назвать её в честь Екатерины Великой. Когда Кэтрин предложила разыскать её родственников в России, то Тасия запретила этого делать, утверждая, что тогда «они» найдут её и убьют (кто эти «они» она так и не раскрыла). Уже после её смерти Кэтрин в начале 2010 года съездила с мужем и детьми в Россию, чтобы отыскать какие-нибудь следы Тасии и в тот же период случайно нашла в Интернете фото княжны Анастасии и обнаружила, по её словам, сильное сходство княжны с единственной сохранившейся фотографией из юности Тасии. Тогда же она пришла к выводу, что имя Тасия могло быть окончанием имени Анастасия, а Кажухина — искажённым вариантом слова «княжна». Случай с Тасией Кажухиной является первым, когда сведения о якобы спасшимся члене семьи Романовых поступили уже после 2008 года — после того, как анализ ДНК показал, что найденные за год до этого в районе Ганной Ямы два скелета принадлежали Марии и Алексею, что подтверждало, что неопознанный скелет, который нашли в 1991 вместе с остальными, принадлежал Анастасии, а, соответственно, все люди, которые до этого называли себя спасшимися Романовыми, были самозванцами.

Лже-Алексеи

Всего самозваных Алексеев — 81. Наиболее известны:

  • Алексей Пуцято — появился несколько месяцев спустя, после расстрела царской семьи в сибирском селе Кош-Агач, после чего отправился в Омск, желая представиться непосредственно адмиралу Колчаку. По версии претендента, ему удалось выскочить из поезда, на котором царскую семью везли в ссылку и скрыться у «преданных людей». Первый претендент был откровенным мошенником, и вскоре был разоблачён Пьером Жильяром, учителем цесаревича, после чего вынужден был признаться в обмане.
  • Василий Филатов — этот претендент уверял, что уже после расстрела ему удалось выбраться из шахты и бежать с помощью братьев Стрекотиных — красноармейцев, тайно сочувствовавших семье бывшего царя. Сам претендент прилюдно ничего не заявлял, что было весьма понятно, так как скончался при Советской власти. Его дети и ныне активно отстаивают его тождество с цесаревичем и требуют возвращения себе «законной» фамилии.
  • Николай Чеботарев — об этом претенденте известно мало. О его тождестве с Алексеем Николаевичем заявил сын — Майкл Грей (на самом деле происходивший из семьи ирландского учителя — или, по его собственным заявлениям, усыновленный). В своей книге «Кровный родственник» (Blood Relative) он излагает версию о том, что царевич вместе с вдовствующей царицей Марией Федоровной в 1919 году сумел бежать из России на борту военного корабля Британских ВМС «HMS Marlborough» и позднее получил паспорт на имя Николай Чеботарев. Сам автор полагал себя незаконным сыном Алексея Николаевича и Марины, герцогини Кентской.
  • Эйно Таммет — претендент эстонского происхождения. По его версии, бежал во время перевозки тел в шахту, так как по заранее составленному секретному установлению, Юровский, стрелявший в цесаревича воспользовался холостыми зарядами. Был передан на воспитание в семью Веерманов, бывшую «в дальнем родстве» с некоторыми из придворных. Эмигрировал в Канаду. Его дети продолжают добиваться возвращения себе мифических царских вкладов и претендуют на российскую корону.
  • Филипп Семёнов — биография этого претендента известна с 1930 года, когда он жил под фамилией Ирин, которую затем сменил на «Семенов». Был женат четыре раза, работал бухгалтером в Самарканде, осуждён за хищения, и отбывал наказание в исправительной колонии Медвежьегорска (Карелия). Перенес два инсульта, доставлен в местную психиатрическую клинику с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз», в клинике же признался в своем «царственном происхождении». По версии этого претендента, он был ранен и спасён затем каким-то преданным человеком, и затем увезён в Петербург тайными монархистами.
  • Николай Николаевич Дальский[4],[5] — по версии этого претендента, его под именем поварёнка Седнева — племянника царского повара, вывели из Ипатьевского дома с согласия Юровского. В дальнейшем спасённый мальчик был переправлен в Суздаль и отдан на воспитание в семью Объектовых, у которых недавно скончался сын Николай. Там же претендент «чудесно исцелился от гемофилии», получил фамилию Дальский (от Суз-Дальский) и стал офицером Красной армии.
  • Леонид Васильевич Князев — претендент, о чьих притязаниях уже после его смерти заявила дочь, продолжающая и поныне отстаивать свои интересы.
  • Джозеф Верес — претендент венгерского происхождения, брат Магдалены Верес — «чудесно спасшейся великой княжны Анастасии». Выдавал себя за представителя венгерского королевского дома, но дети, уже после смерти отца, сопоставив его рассказ с газетными публикациями о событиях в доме Ипатьева «поняли, о какой фамилии шла речь». По его версии, некие монахини с помощью монархистов сумели выкрасть раненых Анастасию и Алексея, когда расстрельная команда пьянствовала в соседнем помещении, и не без помощи Ватикана переправить их в Соединённые Штаты. Поддержкой претендент почти не пользуется.
  • Михал Голеневский — польский офицер-контрразведчик, перешёл на сторону Западного Блока, выдав своих нанимателей, за что был заочно приговорён в Польше к смертной казни. По его версии в живых осталась вся семья, тайно вывезенная в Польшу с помощью того же Якова Юровского. Брался найти «сестер», в двух самозванках — Евгении Смит и Анне Андерсон поочередно «опознал» Анастасию. До смерти боролся за «признание своих прав», но его притязания, вызвавшие в начале газетную шумиху, никем всерьёз приняты не были.
  • Франческо Федель — младший брат Кончетты Федель — «Ольги» и Жозефины Федель — «Анастасии». Неизвестно, заявлял ли что-нибудь при жизни. Признания его «законным наследником» продолжают требовать дети, по их рассказам, «внешнее сходство с сохранившимися фотографиями однозначно исключает любые сомнения». Бегство было осуществлено, как можно понять из достаточно тёмных намеков, содержащихся на сайте семьи Федель, посредством тайного договора с Германией, видимо, как один из «секретных параграфов» Брестского мира. В дальнейшем жил вместе с сёстрами в Аргентине.
  • Георгий Жудин — неизвестный русский, скрывший под этим псевдонимом своё настоящее имя. Появился в деревеньке Габарево вместе с Элеонорой Крюгер — «Анастасией», причём молва немедля превратила их в брата и сестру. По воспоминаниям очевидцев, болел туберкулёзом, сторонился людей, и поддерживал контакт лишь с «сестрой» и другими русскими, и любил подолгу прогуливаться по селу в куртке военного образца. Умер в 1930 г.
  • Марк Полсрест
  • Сакубей Иван Чамелл
  • Эндрю Джованни Романов
  • Алексей Куцятой-Джизубионский
  • Марсестер Урсубой

«Потомки», добивающиеся признания своих «прав»

  • Анатолий Ионов — сын Анастасии Яковлевны Каретниковой, официально добивающийся того, чтобы его мать нашла последнее успокоение в царской усыпальнице, а сам он был официально признан «императором в изгнании». Пытался писать президенту Путину, обращался в газеты, однако его притязания не нашли отклика.

Романовы, никогда не существовавшие

  • Сюзанна Катарина де Грааф — объявила себя никогда не существовавшей в реальности «пятой дочерью» царя Александрой Романовой. По версии претендентки, она появилась на свет в 1903 году, когда «официально» у царицы наблюдалась ложная беременность. Николай и Александра, якобы, не могли предъявить двору и народу пятую дочь, и потому её отдали на воспитание в Голландию в семью Хеммес, куда её тайно переправил Филипп Низьер — «ясновидец и чародей», бывший доверенным человеком императрицы Александры.
  • Ирина Романова — настоящее имя неизвестно. Аргентинка, выдававшая себя за «пятую дочь царя», рождённую во время ссылки в Тобольск. Девочку якобы удалось переправить за границу с тайного согласия Советского правительства.

Напишите отзыв о статье "Романовы, «спасшиеся от расстрела», и их потомки"

Примечания

  1. документальный материал «После расстрела (After the execution)». Обычно называется число 228 плюс две «никогда не существовавшие дочери» — всего 230.
  2. Мультатули, П. [ei1918.ru/svjatye/reabilitacija_carskoj_semi.html К постановлению верховного суда России о реабилитация царской семьи]. Екатеринбургская инициатива. Академия Российской истории(недоступная ссылка — история) (03.10.2008 г). Проверено 9 ноября 2008. [web.archive.org/20090122125446/ei1918.ru/svjatye/reabilitacija_carskoj_semi.html Архивировано из первоисточника 22 января 2009].
  3. Степан Рудь. Вона називалась Меньшова // Вільна Україна (Львів), 27.04.1960. С. Т. Даниленко. Дорогою ганьби і зради (Історична хроніка).-Київ: Наукова думка, 1972.-С.266-290.
  4. [www.anticompromat.org/monarhisty/dalsky_nik.html РОМАНОВ-Дальский Николай Николаевич («НИКОЛАЙ III Алексеевич»)]
  5. [www.moscow-tombs.ru/raznoe/troekurovskoe/imperator.htm Могила на Троекуровском кладбище]

Литература

  • [www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=329166 Царские остатки «Власть», № 24 (477) от 25.06.2002]
  • [www.proza.ru/2008/06/10/437 Судьба спасенного цесаревича Алексея]
  • [www.romanov-memorial.com/pretenders.htm Страница о самых известных самозванцах-Романовых (на англ. яз.)]
  • Michel Wartelle «L`Affaire Romanov». Paris, Courteau Louise, 06.2008 ISBN 2892393027


Отрывок, характеризующий Романовы, «спасшиеся от расстрела», и их потомки

– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.