Роман о Розе

Эта статья об аллегорической поэме XIII века; другие значения: Роман о Розе, или Гильом из Доля.

«Рома́н о Ро́зе» («Роман Розы», фр. Roman de la Rose) — французская аллегорическая поэма (на старофранцузском языке) XIII века, одно из самых знаменитых и наиболее популярных в своё время сочинений средневековой литературы.

Состав «Романа о Розе»

Книга состоит из двух самостоятельных частей, написанных разными авторами в разное время и различных по духу. Из 22 817 стихов поэмы первые 4028 написаны около 1225—1230 годов Гийомом де Лоррисом. Остальные добавлены около 1275 года Жаном де Мёном.

Первая часть Гийома де Лорриса

Произведение Гийома де Лорриса может во многом рассматриваться как кодекс куртуазной любви для аристократического общества, хотя и содержит в себе некоторые отклонения от куртуазной доктрины. Книга создана под влиянием «Сна Сципиона» Макробия (он упомянут в тексте Гийома), а также произведений Овидия и Кретьена де Труа. Кроме того, Гийом опирался на созданный за полтора десятилетия до его книги «Роман о Розе» Жана Ренара, значительно трансформировав его. И Жан Ренар, и Гийом де Лоррис многим обязаны традициям лирической поэзии (с формальной точки зрения — пастурелям, с тематической — кансонам).

Повествование Гильома де Лорриса делится на две части:

• первая часть, до стиха 1680, близкая к аллегорическому дискурсу экзегезы (в ней излагаются и толкуются эмоции и обстоятельства, предшествующие любви), завершается рассказом о смерти Нарцисса: в роднике, где тот погиб, субъект видит отражение розового бутона;
• вторая часть, поиски цветка, состоит из ряда авантюр, организованных в соответствии с техникой романного повествования, которая была разработана Кретьеном де Труа и первыми его последователями.

Книга выстроена в форме аллегорического сновидения: поэт просыпается в прекрасном весеннем саду (май — вполне традиционная для средневековой литературы пора любви). Сад (он предстаёт как земной Рай, со всеми характерными атрибутами: дивная природа, пение птиц, прекрасная музыка) окружён изгородью, на которой нанесены аллегорические изображения пороков: Ненависть, Низость, Стяжательство, Скупость и т. д. Внутри сада поэту также встречаются аллегорические персонажи: Отдохновенье, Радость, Краса, Богатство, Любезность и т. д., а также Амур, который незамедлительно пользуется своим луком и стрелами. В зеркале Нарцисса поэт видит отражение бутона Розы и влюбляется в него. Весь дальнейший сюжет строится на поиске поэтом Розы (аллегория возлюбленной). Аллегорический персонаж по имени Прекрасный Приём дозволяет поэту приблизиться к Розе и поцеловать её, но в итоге сам оказывается заточен в башню. На этом (прямо посреди монолога) и обрывается первая часть романа. Она вписывается в характерную для XII века традицию теоретических дискуссий о любви, наиболее известным образцом которых является «Трактат о любви» Андрея Капеллана.

У Гийома де Лорриса любовь неотделима от страданий и опасностей; путь к ней долог и труден. Одновременно формулируется своего рода декалог совершенного влюблённого: ему надлежит избегать низости, злословия и грубости, проявлять обходительность, почитать и защищать женщин, следить за своей внешностью, предолевать гордыню, неизменно выказывать приподнятое расположение духа, развивать в себе природные дарования, быть щедрым.

Фрагмент из первой части книги

Как ослепительны казались

Те существа, что повстречались:
И благороден, и пригож
Их лик — на ангельский похож.
Тот, взявшись за руки, народ
Составил дружный хоровод.
А Радость их была солисткой.
Какой прекрасною артисткой
Певица эта прослыла,
Как чудно хор она вела!
Никто другой бы так умело
Припев не вставил: Радость пела
Настолько чисто и легко,
Что торжествующий покой
С тем пением вливался в сердце.

(Пер. И. Б. Смирновой)

Продолжение Жана де Мёна

Продолжение романа принадлежит перу Жана Клопинеля, уроженца города Мёна (Мёнга, Meung-sur-Loire). Основательный знаток схоластической науки средневековья, он создал своего рода поэтическую энциклопедию, сумму познаний своего времени. Жан де Мён хорошо знал античную и средневековую философию, астрономию, астрологию, алхимию, оптику. Во второй части «Романа о Розе» он цитирует Аристотеля, Платона, Вергилия, Овидия, Горация, Ювенала, Лукреция. Несомненна зависимость Жана де Мёна от Алана Лилльского, и прежде всего от его книги «Плач природы», из которой Жан де Мён почерпнул основную свою идею: Природа предназначила Венеру для продолжения рода, всё прочее — от лукавого. Сохраняя общую схему, намеченную «предшественником» (поиски Розы и замедляющие их конфликты), Жан де Мён создает её двойника, безмерно амплифицированного за счет дидактических отступлений. Во второй части «Романа о Розе» в центре внимания оказывается Природа и место человека в ней, соотношение Природы и Бога.

У Гильома де Лорриса аллегория выполняла техническую функцию, позволяя переложить в повествовательный дискурс язык лирической песни. Для Жана де Мёна аллегория важна сама по себе, как метод интерпретации. Учёный и мыслитель, буржуа, автор бесконечно далек от «куртуазной любви» Гийома де Лорриса. Роман принимает у него новое, более укорененное в повседневности направление: вместо Амура на первый план выдвигается Венера, воплощающая космическую силу.

Этот внешне беспорядочный текст, отличающийся, однако, сильной и прямолинейной установкой и неодолимой словесной мощью, которые придают ему «документированный» и цельный характер, находится на пересечении большинства поэтических традиций XIII века.

Фрагмент Речи Старухи из второй части книги

Весьма пространная речь Старухи, обращённая к Прекрасному Приёму и содержащая подробную феноменологию любовного поведения в Средние века, предвосхищает более поздний, созданный на рубеже XIV—XV веков памятник французской литературы — «Пятнадцать радостей брака». .

А если женщина пригожа,

Её бела и нежна кожа, —
Пусть скажет, чтоб её портной
Оформил вырез ей такой,
Что плечи смело открывает,
Грудь на полфута оголяет.
Ведь если грудь обнажена,
То привлекательней она!
Коль дама широка в плечах, —
Чтоб быть ей краше на балах,
Пусть так портной ей платье скроит,
Что недостаток этот скроет,
Чтоб не был грубым силуэт.
Тут в лёгкой ткани весь секрет.

(Пер. И. Б. Смирновой)

Дискуссия вокруг второй части книги

Продолжение Жана де Мёна спровоцировало в начале XV века оживленную дискуссию. Жан Жерсон осуждал вторую часть «Романа о Розе» с церковной кафедры, а на защиту его стал Жан де Монтрейль, один из первых французских гуманистов. Горячо нападала на книгу Жана де Мёна Кристина Пизанская, возмущенная её антифеминистическим (напоминающим о традиции фаблио) пафосом. По мнению Кристины Пизанской, книгу (или, во всяком случае, отдельные её пассажи) следовало бы предать огню. В свою очередь противники Кристины Пизанской упрекали её в поверхностном прочтении «Романа о Розе» (отсюда и неправомерное отождествление позиции Жана де Мёна с высказываниями его персонажей) и в нежелании всерьёз рассматривать связанную с сексуальной жизнью проблематику.

Популярность книги

Популярность «Романа о Розе» была так велика, что есть основания считать книгу своего рода средневековым бестселлером. Сохранилось около 250 его рукописей. «Роман о Розе» был переведён на итальянский, фламандский и английский (Чосером) языки и в эпоху Возрождения напечатан много раз. В 1503 году поэт Жан Молине составил прозаическое переложение «Романа о Розе»; Клеман Маро во время своего пребывания в заточении произвёл собственную переработку книги. Первые печатные издания текста появились в конце XV века. С 1481 по 1538 годы вышло 21 издание книги, после чего она была переиздана только в 1735 году.

Влияние «Романа о Розе»

Влияние «Романа о Розе» оказалось чрезвычайно сильным и продолжительным. Немалое число поэтических произведений XIII—XV веков строились по его образцу, отсылая к нему как к самой реальности поэзии; за редким исключением, почти все поэты черпают из него отдельные приемы и даже глубинную структуру своего языка. Но влияние это ощущается не только во всей любовно-аллегорической традиции позднего Средневековья и Возрождения (включая как лирическую поэзию, так и трактаты о любви, среди них — «Нравоучительная книга о шахматах любви» Эврара де Конти), но и в культуре барокко («Астрея» Оноре д’Юрфе, «Адонис» Марино), романтизма и даже XX века. Косвенно «Роман о Розе» повлиял на такие знаменитые фильмы, как «Колесо» Абеля Ганса и «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса, а также на первый из романов специализировавшегося в молодости на истории средневековой эстетики Умберто Эко — «Имя Розы».

Ссылки

•  (фр.) [web.archive.org/web/20080610053625/pagesperso-orange.fr/pecia/Roman%20de%20la%20Rose.htm Жан-Люк Дёффик. «Роман о Розе»: изображение в тексте. (Обзор иллюминированных рукописей «Романа о Розе»)]
•  (фр.) [fr.wikisource.org/wiki/Le_Roman_de_la_Rose_(Guillaume_de_Lorris) Текст «Романа о Розе»]
• [natapa.msk.ru/biblio/sborniki/newtranslates/zababurova.htm Фрагмент из перевода «Романа о Розе», выполненного ритмизованной прозой (Д. Н. Вальяно, Н. В. Забабурова)]
• [roman-rose.narod.ru/ Русскоязычный сайт, целиком посвященный «Роману о Розе»]
• [www.relga.rsu.ru/n61/cult61.htm Н. В. Забабурова. Средневековый французский «Роман о Розе». История и судьба]

Литература

• Langlois E.. Origines et sources du «Roman de la Rose». — P.: 1891.
• Poirion D. Le Roman de la Rose. — P.: 1973.
• Hicks E. Le Débat sur le Roman de la Rose. — P.: 1977.
• Strubel A. Le Roman de la Rose. — P.: 1994.
• Huot S. The «Romance of the rose» and its medieval readers : interpretation, reception, manuscript transmission. — Cambridge- New York: 1994.
• Роман о Розе. Средневековая аллегорическая поэма / Авт.: Гийом де Лоррис, Жан де Мён; Пер. и коммент. И. Б. Смирновой. М., 2007.
• Guillaume de Lorris et Jean de Meun. Le Roman de la Rose. Présentation, traduction et notes par Armand Strubel. — P.: 1992. ISBN 2-253-06079-8
• Guillaume de Lorris and Jean de Meun. The Romance of the Rose. Translated and annotated by Frances Horgan. — Oxford: 1999. ISBN 0-19-283948-9

Источники

• Роман Розы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Роман о Розе

Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.


Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.