Ромм, Шарль-Жильбер

Шарль-Жильбер Ромм
Charles-Gilbert Romme
Миниатюра XVIII в.
Имя при рождении:	Charles-Gilbert Romme
Дата рождения:	26 марта 1750(1750-03-26)
Место рождения:	Риом
Дата смерти:	17 июня 1795(1795-06-17) (45 лет)
Место смерти:	Париж
Гражданство:	Франция
Образование:	Ораторианская коллегия
Вероисповедание:	католик
Отец:	Шарль Ромм
Мать:	Мари-Анн Денье
Супруга:	Мари-Мадлен Шолен
Дети:	Мари Анн Филипп Ромм

Шарль-Жильбер Ромм (фр. Charles-Gilbert Romme; 26 марта 1750, Риом — 17 июня 1795, Париж) — французский политический деятель, активный участник Французской революции XVIII века, математик, брат известного математика, члена-корреспондента Королевской Академии наук Николя-Шарля Ромма (1744—1805).

Биография

Родился в семье королевского прокурора. Потеряв рано отца, Жильбер был воспитан матерью, на руках которой осталось пять детей, и он был младший.

Жильбер, был отдан в обучение монахам. По примеру старшего брата, он особенно увлекался положительными науками и математикой. В 1774 году Жильбер, снабженный разными рекомендациями переезжает в Париж, где изучает медицину, зарабатывая на жизнь частными уроками математики.

Он нашёл себе уроки у различных иностранцев, а математик Дюпон ввел его сперва к графине Дарвиль (d'Harville), а потом к графу Александру Головкину, которому Ромм понравился, и он стал давать уроки арифметики его сыну Юрию. Всё, что ему удавалось заработать, Ромм посылал на поддержку матери и семьи, хлопотал об устройстве математической кафедры в родном городе, надеясь со временем сам получить её.

В конце 1770-х годов, у графа Головкина Ромм познакомился с графом A. С. Строгановым и его женой, проживавшими в то время в Париже. Строганов искал гувернера для сына, и Ромм сумел сразу понравиться ему и обратить на себя внимание.

С 1779 по 1786 год живёт в России, в Санкт-Петербурге, где работает учителем и воспитателем графа Павла Александровича Строганова, впоследствии генерал-адъютанта императора Александра I. В 1786 году покидает Россию и вместе с П. А. Строгановым направляется в Женеву, а затем в Париж.

Де-Виссак так рисовал портрет Ромма:

Ничего особенного нельзя было заметить во внешнем облике этого человека, который скрывал могучую натуру под такой скромной оболочкой. Черты лица его не имели ничего привлекательного. Он был мал ростом, неуклюж, при большой худобе рук и ног; вся его фигура не носила в себе и тени изящества. Голос был глухой, монотонный, без всяких оттенков речи. Зато лоб очень выдавался, как бы для того, чтобы мысль глубже в нём засела. Глаза, прищуренные, помещались в углубленных орбитах. Он был близорук; его взгляд был блуждающий, неопределенный. Цвет лица болезненно-желтоватый, как у человека, погруженного в постоянную мозговую работу. Тем не менее, во всем облике можно было отметить известное застенчивое добродушие.

—

Вскоре после начала революции во Франции вступает в Якобинский клуб и принимает активное участие в борьбе с представителями «старого режима». В это время в революционных событиях участвует и его юный ученик Строганов (под именем Поль Очер). В 1791 году Ромм избирается в Законодательное собрание, а в 1792 году — в Национальный конвент (от департамента Пюи-де-Дом), где голосовал за смерть короля. В Конвенте вначале примыкал к жирондистам. Разрабатывал вопросы, связанные с народным образованием. По докладу Ромма Конвентом был принят республиканский календарь.

Смерть

К перевороту 9 термидора (27 июля 1794 года) Ромм, выступавший против робеспьеристов с левых позиций, первоначально отнёсся сочувственно, но вскоре, в числе небольшой группы последних якобинцев-монтаньяров, заседавших в Конвенте и составлявших «вершину», боролся против термидорианской реакции. Поддержал Прериальское восстание санкюлотов 1795 года; после его поражения Ромм и пятеро его товарищей были арестованы и отправлены на мыс Финистер.

Мало надеясь получить пощаду от судей, они дали друг другу клятву не отдаваться живыми в руки палача и для этой цели достали себе через сторожей тюрьмы два кинжала. 17 июня 1795 года был прочитан смертный приговор их. Осуждённые сдержали свою клятву. Первым вонзил себе в сердце нож Жильбер Ромм и пал мёртвым. Субрани выхватил кинжал из раны друга и тоже проколол себе грудь. Так поступили и другие: Гужон, Бурботт, Дюкенуа и Дюруа. Трёх из них, ещё дышавших, судьи всё-таки послали на гильотину: Субрани умер на повозке, двух других успели доставить до эшафота живыми. Так погиб Ромм в 45 лет.

Семья

За несколько месяцев до кончины Жильбер Ромм (8 марта 1795 года) женился. Избранной им особой была молодая вдова, Мария Мадлена Хаулин, с которой он сошёлся в дни Конвента. Она оказалась в интересном положении, и Жильбер стал её мужем.

Труды

Путешествие в Крым в 1786 году. Симферополь. «Бизнес-Информ». 2011 г.

Литература

• Тарле Е. В. Жерминаль и Прериаль. — Сочинения, т. 6. — М., 1959.
• Карлейль Т. Французская революция. История. — М., 1991.
• Алданов М. А. [LaRevolution.ru/Books/Ald-Strog.html Юность Павла Строганова]
• Чудинов А. В. [annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/Tchoudinov-Romm-mono.html Жильбер Ромм и Павел Строганов: История необычного союза]. — М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 344 с.
• Чудинов А. В. [annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/Biblioteka-Stroganova.html Книжные приобретения Ж. Ромма и П. А. Строганова в революционном Париже (1789—1790)] // Век Просвещения. — Вып. 1. — М.: Наука, 2006. — С. 270—281.
• Чудинов А. В. [annuaire-fr.narod.ru/bibliotheque/GRomm-Sibir.html О путешествии Жильбера Ромма в «Сибирь» (1781 г.): гипотезы и факты] // Европа. Международный альманах. Вып. 7. — Тюмень, 2007. — С. 84-95.

Отрывок, характеризующий Ромм, Шарль-Жильбер

Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.