Ромодановский, Иван Фёдорович
| князь Иван Фёдорович Ромодановский
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| с 1730 | |||
| |||
| 8 мая 1727 — 4 апреля 1729 | |||
| Предшественник: | Алексей Львович Плещеев | ||
| Преемник: | Василий Фёдорович Салтыков | ||
| |||
| май 1719 — июль 1724 | |||
| Предшественник: | Иван Лукич Воейков | ||
| Преемник: | Андрей Артамонович Матвеев | ||
| Рождение: | конец 1670-х | ||
| Смерть: | 16 (27) марта 1730 | ||
| Род: | Ромодановские | ||
| Отец: | Фёдор Юрьевич Ромодановский | ||
| Супруга: | Анастасия Фёдоровна Салтыкова | ||
| Награды: |
| ||
Содержание
Молодость
Последний представитель княжеского рода Ромодановских. Год рождения его в точности неизвестен, но, по всей вероятности, он родился в конце 1670-х годов. При жизни отца имел чин ближнего стольника, но упоминается в этом звании редко. Известно, что в сентябре 1698 года он заседал вместе с отцом в допросной комиссии, разыскивавшей Стрелецкий бунт.
Пётр Великий, отличавший особым доверием князя Фёдора Юрьевича, соответственно относился и к сыну его. Он видел в нём преемника отца в исполнении той роли, которую играл последний. В письме от 21 июля 1706 года из Киева Пётр писал князю Фёдору Юрьевичу: «При сем поздравляю Вашему Величеству тезоименитством сего дня вашего сына, а нашего государя царевича и великого князя Иоанна Фёдоровича, про которого здравие чашу заздравную ваш государев дядя Преосвященный Мишура (князь М. Г. Ромодановский) всем раздавал. Piter».
Князь-кесарь
После смерти отца князь И. Ф. Ромодановский занял его положение. Ему было тогда около 40 лет. Пётр дал ему титулы князя-кесаря и Величества и поручил ведать Преображенский приказ, которым долго управлял его отец. 24 февраля 1718 года Пётр писал князю Ивану Фёдоровичу: «как словесно Вашему Величеству били челом, так и письменно доносим, дабы благоволили дела приказу Преображенского принять так, как блаженные памяти отец ваш управлял».
При исполнении своих обязанностей князь Иван Фёдорович действовал не так сурово, как его отец; «при нем мало было работы в застенке, редко прибегали к розыскам и пыткам». Относясь к Ивану Фёдоровичу с большим доверием, Пётр Великий окружал его и внешним почетом. В апреле 1718 года, получив титул «князя-кесаря» и назначение управлять Преображенским приказом, князь Иван Фёдорович торжественно въехал в Петербург. Пётр, сопровождаемый большою свитой, встретил его за городом. «Поздравив его чрезвычайно учтиво с новым титулом, Царь поместился в карете напротив нового „князя-кесаря“, а рядом с собой посадил генерал-поручика Бутурлина. Так въехали они в город, приветствовавший „князя-кесаря“ пушечной пальбой. Во дворце его встретила Царица с придворными дамами; она поздравила его и угощала сама водкой и вином». Такою же торжественностью отмечено отношение Петра Великого к князю Ивану Фёдоровичу и в других случаях. Так, в 1719 году Пётр пригласил князя-кесаря на свой корабль и там принял его с редким почетом, приказав салютовать князю выстрелами из 15 пушек с каждого корабля. Пётр нередко посещал его дом, являясь к нему иногда запросто пировать со своими приближенными или же с донесениями о каких-нибудь важных событиях. Так, во время торжества после заключения Ништадского мира, 4 сентября 1721 года, Пётр Великий из церкви св. Троицы, где совершалось благодарственное молебствие, «тотчас отправился к князю Ромодановскому, как князю-кесарю, и объявил ему о заключенном мире». Своё почтение Пётр выражал и в письмах к князю, называя его Величеством и подписываясь «нижайшим слугой». В письме от 11 июля 1719 года Пётр писал: «О здешнем объявляю Вашему Величеству, что к сему месту как галерный, так и корабельной флоты пришли в разные дни, только собралися все в 8 числе сего месяца… Дай Боже доброе окончание, а начало зело благополучно учинилось. Вашего Величества нижайший слуга Пётр». 30 июля того же года Пётр уведомлял князя об удачных действиях против шведов; 19 июля 1722 года сообщал ему о своем выступлении с флотом из Астрахани в море к Персидским берегам и дальнейших своих предположениях и тому подобное.
Князю Ромодановскому часто приходилось участвовать в забавах Петра, в которых принимали участие обыкновенно многие приближенные, а также и сам Царь. На большом маскараде 10 сентября 1721 года, на котором праздновалась свадьба князя-папы Петра Ивановича Бутурлина со вдовою его предместника, Никиты Моисеевича Зотова, Анной Еремеевной (урожденной Пашковой, в 1-м браке Стремоуховой, женою капитан-поручика Стремоухова), «князь-кесарь И. Ф. Ромодановский в костюме древних царей, то есть в бархатной мантии, подбитой горностаями и сияющей драгоценными камнями, в золотой короне, со скипетром в руке, изображал древнего царя. Его окружала толпа слуг в старинных русских одеждах. Ему предшествовали 4 барабанщика, в том числе и сам Государь. Супруга князя Ивана Фёдоровича, княгиня-кесарша, одетая в длинную красную бархатную мантию, отороченную золотом, в короне из драгоценных камней и жемчуга, окруженная многочисленной свитой в старинной русской одежде, являлась древнею царицею».
Такую же роль играл князь Иван Фёдорович во время Московского маскарада в 1722 году, устроенного с необычайной пышностью в память Ништадского мира: «ехал князь-кесарь Ромодановский в мантии, подбитой горностаем, имея около себя несколько смешных наперсников, из которых один облачен в курфюршескую мантию. Князь-кесарь сидел в белой лодке, украшенной спереди и сзади медвежьими чучелами, необыкновенно хорошо сделанными». В нескольких других маскарадах он принимал такое же участие. Выказывая князю Р. и его супруге наружные знаки почета лично, Пётр внимательно следил за тем, чтобы и все другие, не исключая и иностранцев, подражали ему в этом. Заметив на происходившем 20 июня 1723 года обеде у генерал-адмирала графа Ф. М. Апраксина, что царица Екатерина Алексеевна и принцесса Мекленбургская сидят, между тем как княгиня-кесарша А. Ф. Ромодановская стоит, Пётр немедленно оштрафовал и государыню, и принцессу за недостаток почтения к княгине-кесарше, заставив их выпить по рюмке крепчайшего венгерского.
Ромодановский как администратор
О деятельности князя И. Ф. Ромодановского, как администратора, осталось не много воспоминаний. Вскоре после вступления в должность начальника Преображенского Приказа ему пришлось принять участие в разборе дела и суде над царевичем Алексеем Петровичем. На вынесенном 24 июня 1718 года смертном приговоре Царевичу имеется среди других подпись: «ближний стольник князь Иван Ромодановский».
11 мая 1719 года князь Ромодановский был назначен главным начальником города Москвы и исправлял эту должность до июля 1724 года.
После смерти Петра I
Со вступлением на престол Императрицы Екатерины І положение его оставалось по-прежнему высоким, хотя он и перестал носить титул «князя-кесаря». Императрица неоднократно оказывала ему знаки внимания: так, 21 мая 1725 года, когда, по случаю свадьбы царевны Анны Петровны с Карлом-Фридрихом Голштинским, были объявлены милости многим, князь И. Ф. Ромодановский был произведен в действительные тайные советники. В 1726 году он был пожалован кавалером ордена св. Андрея Первозванного. Указы этого и последующего года называют князя Ромодановского Московским генерал-губернатором. После празднеств по случаю свадьбы Царевны Анны князь Иван Фёдорович уехал в Москву управлять по-прежнему Преображенским приказом, деятельность которого вскоре была расширена, так как в него были переданы дела тайной канцелярии, которая была закрыта по указу императрицы Екатерины I.
Ведая Преображенский Приказ, князь Ромодановский иногда вступал в конфликты с другими учреждениями. Сенат несколько раз жаловался императрице на князя Ромодановского, не желавшего исполнять данного ему приказания. Так, 30 января 1727 года Сенат доносил, «что действительный тайный советник Ромодановский в выдаче на провиант денег отказал» и заявил, что «щотных ведомостей о приходе и расходе денег без имянного её Императорского Величества указу в ревизию отсылать не будет». Князь Ромодановский не хотел подчиняться распоряжению правительственного учреждения, считаясь только с волей Императрицы. Подобная же жалоба на неисполнение приказания была подана на князя Ромодановского ещё при Петре Великом от Синода: «Подано нам дело князя Долгорукова с Салтыковым, и мы послали к князю Ивану Фёдоровичу Ромодановскому, чтоб отправил в Синод содержащихся в Преображенской Канцелярии под арестом дворовых людей Салтыкова; послан указ Вашего Величества за руками всех коллегиатов; но этот Вашего Величества указ Ромодановским уничтожен и не только требуемого исполнения лишен, но, как неважный, прислан к нам обратно». После учреждения Верховного Тайного Совета Преображенский Приказ подлежал его контролю. Князь Ромодановский должен был давать в Верховный Тайный Совет «для рассуждения и решения» краткие выписки по важнейшим делам, решения которых по личному усмотрению не осмеливался брать на себя.
В мае 1727 года снова сменилось правление: на престол вступил Пётр II. Новое правительство отнеслось к князю Ромодановскому с прежним доверием и вниманием. На другой же день по воцарении Петра II князь И. Ф. Ромодановский получил уведомление Верховного Тайного Совета об оставлении его в звании Московского генерал-губернатора на место графа Мусина-Пушкина, который назывался главным начальником Москвы. Пётр II поручил князю Ивану Фёдоровичу привести к присяге жителей Москвы. 8 мая 1727 года он прислал ему указ об этом:Нашему действительному тайному советнику и Московской губернии генерал-губернатору и кавалеру князю Ромодановскому с товарыщи…. Должны вы и все наши подданные, обретающиеся в Москве и в городех той губернии и уездех, как духовного, воинского, гражданского и всякого чина и достоинства в верной нам службе присягу учинить. … О том в наш Верховный Тайный Совет рапортовать.
Князь Иван Фёдорович являлся главным административным лицом Москвы; деятельность его подлежала только контролю Верховного Тайного Совета. Указом от 22 мая 1727 года определен был порядок управления Преображенским Приказом политических дел и его отношения к Совету, о трех пунктах: «то есть первое, ежели кто за кем знает злое умышленье на здоровье Его Императорского Величества, второе о измене, третье о возмущении или бунте, — о тех из ближних к С.-Петербургу Новгородской, Эстляндской, Лифляндской губерний доносить в Сенат, а из дальних губерний и провинций писать в Москву к действительному тайному советнику и генерал-губернатору князю Ромодановскому, а в Верховный Тайный Совет писать им о том для ведома немедленно». 31 июля 1727 года князю Ромодановскому был дан указ о помещении Царицы Евдокии Феодоровны, в монашестве Елены, в Новодевичий монастырь; 2 октября того же года состоялся указ Верховного Тайного Совета о подчинении ему Московской полиции, а 31 октября того же года Верховный Тайный Совет прислал ему указ о постройке трех триумфальных ворот к приезду Петра II в Москву для бракосочетания с княжной Долгорукой.
Князь Иван Фёдорович устроил молодому императору торжественную встречу в Москве. "Князь с превеликим прилежанием старался, дабы Его Величество наипреславне принять, а понеже тамошния места натурою и разными художествами зело украшены и ко всем весельям весьма были угодны, " то и прием Государю удалось ему устроить великолепный. Имея в своем ведении широкий круг дел в царствование Петра II, князь Иван Фёдорович не всегда мог быть исполнительным; он был уже стар и часто хворал, страдая подагрой и каменной болезнью. Ему трудно было вести дела в Преображенской канцелярии, и его замещал А. И. Ушаков, хотя князь Иван Фёдорович и считался официально управителем Приказа. В 1729 году он подал прошение «освободить его от дел», так как он болен. Указом от 4 апреля 1729 года он получил отставку, и вместе с тем Преображенская канцелярия, бывший Преображенский Приказ, прекратила своё существование.
Смерть
Князь Иван Фёдорович, оставив дела, тихо доживал свой век в Москве, вдали от политических событий Петербурга. В 1730 году четвёртый раз сменилось при нём правительство: на престол вступила Императрица Анна Иоанновна, и князь Иван Фёдорович в числе других сановников (их было 21 человек) получил от неё новое назначение в восстановленный в прежнем значении Сенат. Но он был так болен, что не мог даже побывать в Сенате, и 15 марта 1730 года умер. Тело его было погребено «с преславной процессией в монастыре св. Георгия, при его предках»… И. Ф. Ромодановский был последним представителем княжеского рода
Личная жизнь
В домашней жизни князь Иван Фёдорович держался укладов старины. Жил он обыкновенно в Москве, где у него был дом на Моховой улице, недалеко от Преображенского приказа, доставшийся от отца, обставленный с роскошью старинных боярских домов. При Петре Великом он несколько раз ездил в Петербург и иногда жил там подолгу. Пётр подарил ему одно из своих любимых владений — Ропшу, где иногда гостил Иван Фёдорович. В доме князя нередко устраивались шумные пиры, в которых принимали участие сам Государь, именитые вельможи, а также знатные иностранные гости, как, например, герцог Голштинский и другие. В качестве «вселенского князя-цесаря сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора», князь Иван Фёдорович принимал близкое участие в заседаниях этого собора и в избрании князя-папы, и имя его, «великого государя, вселенского князь-цесаря Иоанна Феодоровича», часто встречается в списках и других документах, оставшихся от «всепьянейшего собора».
Любимым развлечением князя Ивана Фёдоровича была охота; особенно страстно любил он травить зайцев. В Преображенских лесах нередко устраивалась охота с соколами; в ней принимали участие многие знатные люди, и она обставлялась с необыкновенной роскошью. Устраивались охоты и в Ропшинском имении князя Ромодановского, в 40 верстах от Санкт-Петербурга, «где места были весьма угодные». Пётр II, большой любитель этого удовольствия, брал у князя Ромодановского обученных кречетов и ястребов. Почти без образования, князь Иван Фёдорович Ромодановский отличался здравым умом, честностью и прямотою, за что и был любим Петром, тем более, что, любя старинные русские обычаи и верный заветам старины, князь не был противником вводимых царем новшеств.
Князь Иван Фёдорович был женат на Анастасии Фёдоровне Салтыковой (ум. 2 сентября 1736 года), родной сестре царицы Прасковьи Фёдоровны, супруги царя Иоанна Алексеевича. У него была единственная дочь княжна Екатерина Ивановна, вышедшая замуж за графа Михаила Гавриловича Головкина. Со смертью князя Ивана Фёдоровича прекратилась мужская линия рода князей Ромодановских.
Напишите отзыв о статье "Ромодановский, Иван Фёдорович"
Литература
При составлении статьи использованы материалы «Русского биографического словаря» А. А. Половцова
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Ромодановский, Иван Фёдорович
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
