Российская ассоциация пролетарских писателей

Росси́йская ассоциа́ция пролета́рских писа́телей (РАПП) — литературное объединение в СССР послереволюционных времён.

История

Образовано в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Генеральным секретарём РАПП стал Л. Л. Авербах. Главными активистами и идеологами РАПП были писатели Д. А. Фурманов, Ю. Н. Либединский, В. М. Киршон, А. А. Фадеев, В. П. Ставский, критик В. В. Ермилов.

В РАПП состояло более 4 тысяч членов. После образования ВОАПП (Всесоюзное объединение Ассоциаций пролетарских писателей) в 1928 году РАПП заняла в нём ведущие позиции.

К 1930 г. все остальные литературные группировки были практически разгромлены, и РАПП усилила директивный тон. Например, резолюция от 4 мая 1931 призывала всех пролетарских писа­телей «заняться художественным показом героев пяти­летки» и доложить об исполнении этого при­зыва-распоряжения в течение двух недель. Внутри РАПП обострилась борьба за власть и усилились идеологические разногласия, и вскоре такое положение перестало устраивать партийное руководство.

РАПП вместе с ВОАПП, также как и ряд других писательских организаций, была расформирована постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г., вводившим единую организацию, Союз писателей СССР. Впрочем, многие руководители РАПП (А. А. Фадеев, В. П. Ставский) заняли высокие посты в новом СП; однако многие другие были в конце 1930-х гг. обвинены в троцкистской деятельности, репрессированы и даже расстреляны (как Л. Л. Авербах и В. П. Киршон). Большинство членов РАПП вошли в Союз писателей.

Идеология

Идеология РАПП выражалась в журнале «На литературном посту» (1925—1932, ранее печатный орган группы «Октябрь»). При этом лозунг «пролетарской культуры» был заменён на лозунг «учёбы у классиков». В журнале руководство организации выдвигали концепции развития литературы «союзник или враг», отталкивания писателей-«попутчиков», «одемьянивания» поэзии и «призыв ударников в литературу». На РАПП, как организации пролетарских писателей, отражалось развитие борьбы партии с троцкизмом. По линии литературной это прежде всего борьба с «ликвидаторской» теорией Троцкого-Воронского, которые отрицали возможность создания пролетарской культуры и литературы. Основным направлением литературы рапповцы признали психологизм, «живого человека», психологический анализ изображаемых героев.

В истории литературы ассоциация знаменита прежде всего нападками на литераторов, не соответствовавших, с точки зрения рапповцев, критериям настоящего советского писателя. Давление под лозунгом «партийности литературы» оказывалось на таких разных писателей, как М. А. Булгаков, В. В. Маяковский, Максим Горький, А. Н. Толстой и других.

См. также

• Советское искусство
• Советская литература
• Попутчик (жаргон)

Литература

• Творческие пути пролетарской литературы, т. 1—2, М. — Л., 1928—29.
• Борьба за метод, М. — Л., 1931.
• О партийной и советской печати. Сборник документов, М., 1954.
• Очерки истории русской советской журналистики, т. 1, М., 1966.
• Из истории советской эстетической мысли, М., 1967.
• Шешуков С. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов, М., 1970.
• Громов Евгений. Сталин. Власть и искусство. М.: Республика, 1998. ISBN 5-250-02598-6. Стр. 70-85.

Ссылки

• [www.diclib.com/cgi-bin/d1.cgi?l=ru&base=bse&page=showid&id=59433 РАПП] в БСЭ
• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le9/le9-5192.htm РАПП] в Литературной энциклопедии

Отрывок, характеризующий Российская ассоциация пролетарских писателей

Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.