Российская республика

Российская республика
Россійская республика
республика
← 1 (14) сентября — 25 октября (7 ноября) 1917 ↓
Флаг Российской республики Эмблема Российской республики
Гимн Марсельеза
Столица	Петроград (1917—1918) Самара, Уфа (1918)
Язык(и)	русский
Религия	Светское государство
Денежная единица	керенки
Площадь	22 400 000 км²
Население	181 537 800 чел.(на 1916 год)
Форма правления	республика
Председатель Временного Правительства
- 2 (15) марта 1917 — 7 (20) июля 1917	Георгий Львов
- 7 (20) июля 1917 — 26 октября (8 ноября) 1917	Александр Керенский
Крупнейшие города	Петроград Москва Нижний Новгород Одесса Варшава Ростов-на-Дону
История
- 1 (14) сентября 1917	Создание Российской Республики
- 25 октября (7 ноября) 1917	Октябрьская революция
Предшественники: Преемники: Российская империя Советская Россия Финляндия МДР Республика Исколата ЗДФР Эстония Туркестанская автономия Алашская автономия Украинская Народная Республика Белорусская Народная Республика Горская республика

К:Исчезли в 1917 году

В Викитеке есть полный текст Постановления о провозглашении России республикой

Российская республика — название государства на территории России с 1 (14) сентября 1917 по 25 октября (7 ноября) 1917 года. Провозглашена постановлением Временного Правительства от 1 (14) сентября 1917 года до решения вопроса о государственном устройстве Учредительным собранием, для которого оно избиралось.

5 (18) января 1918 года Всероссийское Учредительное собрание в законе о земле подтвердило название «Российская республика», а затем провозгласило Россию демократической федеративной республикой (однако это не имело практического значения, так как ещё до этого ВЦИК провозгласил федеративное устройство Российской Советской республики). Словосочетание «Российская Республика» встречается в Конституции 1918 года два раза (ст. 10 и ст. 20), один раз «Российская Советская Республика» (ст. 2), а в остальных случаях Россия в этом документе именуется «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика».

Государственное устройство

Государственная структура Российской республики состояла из временных органов государственной власти.

• Временное правительство являлось высшим органом исполнительной и законодательной власти. Возглавлялось министром-председателем и было призвано управлять страной до созыва Учредительного собрания. Министры-председатели — князь Георгий Львов (с 14 марта по 6 августа 1917 года н. ст.) и Александр Керенский (с 6 августа 1917). Временное Правительство утратило власть в результате Октябрьской революции 1917 года;

• Временный совет Российской Республики — временный парламент (Предпарламент), первоначально призванный быть законодательным органом до созыва Учредительного собрания, но позднее стал лишь совещательным органом при Временном Правительстве. Председатель — Н. Д. Авксентьев. Был распущен Советом Народных Комиссаров.

Кроме того, Временным Правительством был образован ряд комиссий, в которых разрабатывались проекты будущего государственного устройства России, в том числе новых основных законов (конституции). Действовали и практически все учреждения Российской империи, в частности Правительствующий Сенат, распущенный позднее большевиками по Декрету о суде № 1.

История

Февральская революция

С января 1917 г. Петроград пережил волну политических стачек 9 января (бастовало 200 тыс.), 14 (27) февраля, 17 февраля (2 марта). Это было началом перехода от обычных заводских митингов к массовым уличным действиям и открытой политической борьбе.

23 февраля (8 марта) в Петрограде начались митинги и забастовки под лозунгами «Долой войну», «Долой самодержавие», «Хлеба!», вскоре перешедшие в массовые беспорядки. бастовало 90 тыс. Стачки и политические выступления стали перерастать в общую политическую демонстрацию против власти российского монарха.

24—25 февраля началась всеобщая забастовка, которая охватила 240 тыс. рабочих. Петроград был объявлен на осадном положении, указом Николая II заседания Государственной думы были прекращены. В город введены войска, но солдаты стали отказываться стрелять в рабочих.

26 февраля (11 марта) 1917 колонны демонстрантов двинулись к центру города. Произошло несколько столкновений с полицией, к вечеру полиция очистила центр города от демонстрантов.

27 февраля (12 марта) всеобщая забастовка переросла в вооружённое восстание, только с Петроградского артиллерийского склада рабочие взяли 40 тыс. винтовок и 30 тыс. револьверов. Утром 27 февраля восстала учебная команда запасного батальона Волынского полка в числе 600 человек. Начальник команды был убит. К Волынскому присоединились Литовский и Преображенский полки.

Всеобщая забастовка переросла в вооружённое восстание, начался массовый переход войск на сторону восставших и достиг 66 700 восставших солдат, которыми были заняты важнейшие пункты города, правительственные здания, арестованы министры. (Утром 27 февраля восставших солдат насчитывалось 10 тысяч, днем — 26 тысяч, вечером — 66 тысяч, на следующий день — 127 тысяч, 1 марта — 170 тысяч, то есть весь гарнизон Петрограда.) Дума встала перед выбором или примкнуть к восстанию и попытаться овладеть движением, либо погибнуть вместе с царизмом. Созданный Временный комитет Государственной думы под председательством октябриста М. Родзянко в ночь на 28 февраля объявил, что берет на себя инициативу образования нового правительства.

Одновременно там же в Таврическом дворце создаётся Петроградский совет под руководством Н. С. Чхеидзе и А. Ф. Керенского.

2 (15) марта Николай II отрёкся от престола за себя и своего сына в пользу Михаила Александровича, но Михаил не рискнул принять власть, так как не располагал никакой реальной силой и передал всю власть Временному правительству до созыва Учредительного собрания, которое должно было решить вопрос о форме правления. При откладывании же вопроса о форме правления до Учредительного собрания возвращение монархии не исключалось. Временный комитет Государственной Думы сформировал Временное правительство во главе с князем Львовым, которого сменил социалист Керенский. Временное правительство объявило о выборах в Учредительное собрание.

Ещё раньше был избран Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. 1 (14) марта — Петроградский совет издал Приказ №1: «О демократизации армии». Этим приказом Совет подчинил Петроградский гарнизон своему политическому руководству и лишил Думский комитет возможности использовать армию в своих интересах. В стране установилось двоевластие.

В первые недели февральской революции были ликвидированы комитеты по делам печати, полицейские и жандармские управления. Упразднённые должности и учреждения были заменены комиссарами Временного правительства.

3 (16) марта новый министр юстиции Керенский встретился с членами Петроградского совета присяжных, которых он ознакомил с программой деятельности министерства на ближайшее время: пересмотр уголовных, гражданских, судопроизводственных и судоустройственных законов. Было объявлено «еврейское равноправие по всей полноте», предоставление женщинам политических прав. В дальнейшем также была учреждена особая следственная комиссия для расследования и предания суду бывших должностных и частных лиц. По результатам работы комиссии, в частности, был осуждён Сенатом и приговорён к пожизненной каторге генерал В. А. Сухомлинов, бывший военный министр, признанный виновным в неподготовленности русской армии к войне. Большинство фигурантов расследования были освобождены за отсутствием в их деятельности состава преступления.

2 (15) марта 1917 Керенский издал указ, предписывающий прокурорам страны освободить всех политических заключённых (и передать им поздравления от имени нового правительства).

6 (19) марта в России была объявлена амнистия политических заключенных. Однако своего освобождения требовали и осужденные за чисто уголовные преступления (часть их была освобождена явочным порядком в Петрограде), и по стране прокатилась волна тюремных бунтов. В итоге, 17 (30) марта Временное правительство издало постановление «Об облегчении участи лиц, совершивших общеуголовные преступления». По нему приговоренные к незначительным срокам заключения освобождались немедленно, для приговоренных к каторге сроки сокращались наполовину, а смертная казнь заменялась 15 годами каторги. Из 104,7 тыс. заключенных на 1 марта 1917 г. было освобождено более 88 тыс. человек, политических заключенных из них было лишь 5,7 тыс. человек. Результатом этого стал всплеск преступности, с которой милиция, спешно созданная взамен прежней профессиональной полиции, была справиться не в состоянии. Так, в Москве за весну 1917 г. было зарегистрировано более 20 тыс. преступлений. а в 1916 г. за тот же период — не более 3,7 тыс.

25 марта Временным правительством был издан Закон о передаче хлеба в распоряжение государства (монополии на хлеб). Согласно ему «все количество хлеба, продовольственного и кормового урожая прошлых лет, 1916 и будущего урожая 1917, за вычетом запаса необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступает со времени взятия хлеба на учёт, в распоряжение государства по твердым ценам и может быть отчуждено лишь при посредстве государственных продовольственных органов» (смотрите статью Продразвёрстка).

Апрельский кризис

18 апреля (1 мая) 1917 года Временное правительство направило союзникам России ноту, подписанную министром иностранных дел П.Милюковым, в которой опровергались слухи о том, что Россия намеревается заключить сепаратный мир. В ноте говорилось о «всенародном стремлении довести мировую войну до решительного конца». Когда 20 апреля эта нота была опубликована, то к Мариинскому дворцу, где располагалось Временное правительство, пришли несколько воинских подразделений с плакатами «Долой Милюкова!», «Милюков в отставку».

20 и 21 апреля прошли демонстрации сторонников Временного правительства с лозунгами «Доверие Милюкову», «Да здравствует Временное правительство». В противовес им 21 апреля была устроена демонстрация вооружённых рабочих с лозунгами «Долой войну!», «Долой Временное правительство», «Вся власть Советам!». Эти демонстранты напали на сторонников правительства, были убитые и раненые.

29 апреля (12 мая) 1917 ушёл в отставку военный министр А. Гучков, а 2 мая под давлением других членов Временного правительства ушёл в отставку и Милюков. Первый правительственный кризис Временного правительства завершился образованием 5 мая 1917 коалиционного правительства с участием эсеров и меньшевиков, главой которого остался Г.Львов.

Май — июнь 1917 года

В мае 1917 г. украинская Центральная Рада потребовала от Временного правительства предоставить Украине широкую автономию и создать украинские воинские части. Правительство утрачивало контроль над происходящим в регионах. Исполнительные комитеты местных советов самовольно вводили налоги, запрещали вывоз определённых товаров из своих местностей. 17 мая Кронштадтский совет рабочих и солдатских депутатов постановил заменить всех представителей Временного правительства в Кронштадте своими, а с остальной Россией сноситься через Петроградский совет.

В мае 1917 года Временное правительство организовало Министерство продовольствия, которое возглавил публицист А. В. Пешехонов руководивший им с 5 (18) мая 1917 до 25 сентября (8 октября) 1917 года. Он стремился осуществить хлебную монополию. Но попытки учета излишков не имели видимых результатов в связи с сопротивлением (иногда и с применением силы) населения. В армии воинская дисциплина падала. Целые части отказывались от выполнения приказов. Неугодные командиры смещались подчиненными и изгонялись (смотри статью Демократизация армии в России (1917)). Начались братания с противником. Новый военный министр А. Ф. Керенский объезжал воинские части и призывал солдат к выполнению своего долга.

3 (16) июня 1917 открылся Первый всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов. Вопреки предложениям большевиков потребовать передачи всей власти Советам Съезд принял резолюцию, поддерживающую Временное правительство и войну до победы.

7 (20) июня 1917 Временное правительство решило выселить анархистов из самовольно занятой ими дачи бывшего царского министра Дурново на окраине Петрограда. На этой даче также помещались рабочий клуб и учреждения профсоюзов Выборгского района. В ответ на это 8 (21) июня 1917 забастовали рабочие 29 заводов Петрограда. Центральный и петроградский комитеты РСДРП(б), чтобы придать выступлению организованный характер, в тот же день назначили на 10 (23) июня 1917 мирную демонстрацию рабочих и солдат. Однако Съезд Советов 9 (22) июня 1917 запретил эту демонстрацию.

14 (27) июня 1917 Съезд Советов принял решение о проведении 18 июня (1 июля) 1917 демонстрации в поддержку Временного правительства. Однако на демонстрации, в которой участвовало около 500 тыс. чел. сторонники большевиков несли лозунги «Вся власть Советам!», «Долой 10 министров-капиталистов!», «Хлеба, мира, свободы!». Под этими же лозунгами прошли демонстрации в Москве, Минске, Иваново-Вознесенске, Твери, Нижнем Новгороде, Харькове и других городах.

18 июня анархисты с дачи Дурново привели демонстрантов к тюрьме, в которой содержались несколько арестованных за антиправительственную деятельность. По их требованию семь арестованных были выпущены и отведены на дачу Дурново. В ответ на это утром 19 июня (2 июля) 1917 дачу захватили правительственные войска и арестовали 60 человек. В числе арестованных был кронштадтский матрос Железняков и в связи с этим кронштадтская «республика» потребовала от министра юстиции выпустить арестованных, угрожая двинуться на Петроград с оружием в руках.

С начала 1917 года на конец апреля было запланировано большое наступление российской армии. Однако разложение войск сделало невозможным проведение наступления в намеченные сроки. Оно было отложено на конец июня. После совещания с командующими фронтами Верховный Главнокомандующий генерал М. В. Алексеев 30 марта (12 апреля) 1917 подписал директиву № 2647 о подготовке наступления. 22 мая (4 июня) 1917 по настоянию военного и морского министра Керенского, Временное правительство удалило с должности Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, заменив его генералом Брусиловым. Наступление в общем направлении на Львов из районов Злочев и Бржезаны началось 16 (29) июня 1917. Первые два дня принесли наступающим некоторый тактический успех. Но затем наступление остановилось. Войска стали обсуждать приказы и митинговать, отказывались продолжать наступление. В итоге, несмотря на значительное превосходство в живой силе и технике, наступление успеха не имело и 20 июня было прекращено.

Июльские дни

2 июля Временное правительство после переговоров с украинской Центральной Радой приняла решение назначить в качестве высшего органа управления краевыми делами на Украине особый орган — секретариат, состав которого должен был быть определён правительством по соглашению с Центральной Радой. Было также обещано комплектование отдельных воинских частей исключительно украинцами. С этим решением были категорически несогласны члены Временного правительства от партии кадетов — А. И. Шингарёв, Д. И. Шаховской, А. А. Мануйлов и В. А. Степанов. Они ушли в отставку.

3 июля на улицах Петрограда появились вооружённые пулемётами автомобили. Забастовали рабочие ряда заводов. Вечером этого дня к Таврическому дворцу, где заседал Петроградский Совет, подошёл 1-й пулемётный полк с плакатами «Долой министров-капиталистов!» и отряды вооружённых рабочих-красногвардейцев. Пятитысячная толпа солдат и рабочих пришла к особняку Кшесинской, где размещались Центральный и петроградский комитеты РСДРП(б).

4 июля к Таврическому дворцу продолжали подходить вооружённые солдаты и рабочие. К ним присоединился крупный (до 10 тысяч бойцов) вооружённый отряд разагитированных большевиками и анархистами матросов, прибывших из Кронштадта. При этом не прекращались митинги перед особняком Кшесинской, с балкона которого большевистские ораторы произносили свои речи. В этот день перед демонстрантами выступал и В. И. Ленин, срочно прибывший утром 4 июля в Петроград из Финляндии, где он отдыхал.

Начались вооружённые столкновения с верными Временному правительству войсками. Одним из обстоятельств, переломивших настроение солдат, стало опубликование 5 июля в газете «Живое слово» сообщения о финансировании большевиков немецкими властями.

В течение 6 (19) июля 1917 особняк Кшесинской, дача Дурново и Петропавловская крепость были очищены от большевиков, солдат и кронштадтских матросов. Была создана Особая следственная комиссия. К ответственности за антиправительственные действия были привлечены В. И. Ленин, Г. Е. Зиновьев, Л. Д. Троцкий, А. В. Луначарский, А. М. Коллонтай, М. Ю. Козловский, Ф. Ф. Раскольников, С. Г. Рошаль, Я. С. Ганецкий и другие большевики. Ленину, однако, удалось скрыться от ареста.

8 июля ушёл в отставку глава Временного правительства Г. Е. Львов, так как он возражал против предлагаемого министрами-социалистами (эсерами и меньшевиками) немедленного провозглашения республики и социализации земли. Главой правительства стал А. Ф. Керенский.

В разгар июльского кризиса финский сейм провозгласил независимость Финляндии от России во внутренних делах и ограничил компетенцию Временного правительства вопросами военной и внешней политики. 12 (25) июля 1917 Сейм направил в адрес Временного правительства требование признать «неотъемлемые права Финляндии». В ответ на это 18 (31) июля 1917 временное правительство распустило Сейм и назначило его новые выборы.

6 (19) июля 1917 австро-германские войска нанесли контрудар из района Злочев в направлении Тарнополя и прорвали фронт 11-й армии, что повлекло за собой отход 7-й и 8-й армий. Австро-германские войска, встречая незначительное сопротивление продвинулись вперёд и 15 (28) июля 1917 русские войска остановились на линии Броды, Збараж, р.Збруч. Потери Юго-Западного фронта убитыми, ранеными и пленными составили 1968 офицеров и 56 361 солдата.

12 (25) июля 1917 была восстановлена смертная казнь на фронте. 19 июля (1 августа) 1917 Керенский назначил нового Верховного Главнокомандующего — генерала Л. Г. Корнилова.

25 июля (7 августа) 1917 было сформировано новое коалиционное Временное правительство.

Московское Государственное Совещание

13-15 (28) августа 1917 г. в Москве происходило так называемое Государственное Совещание. В нём участвовали представители Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, представители Советов крестьянских депутатов и фронта, члены Государственной думы всех четырёх созывов, представители городских и земских самоуправлений, торгово-промышленных организаций, сельскохозяйственных обществ и организаций землевладельцев, университетов и других высших учебных организаций, профсоюзов, кооперативов и национальных организаций.

Редко в каком из докладов на совещании не говорилось о различных проявлениях кризиса, в котором оказалась Россия после событий июня-июля, особенно после провала наступления на фронте. Заметный резонанс вызвало выступление атамана Донского казачьего войска генерала А. М. Каледина. От имени всех казачьих войск он призвал к полному устранению политики из армии, объединению фронта и тыла на основе военных порядков, восстановлению власти командиров, ликвидации советов и комитетов. Доклад Верховного главнокомандующего Корнилова был насыщен фактами убийств офицеров, мародерства и дезертирства, деморализации фронта. Он заявил, что правительство должно взять на себя «решимость и твердое непреклонное проведение намеченных мер» по «оздоровлению фронта и тыла» «во имя победы»..

Корниловское выступление

26 августа (8 сентября) 1917 генерал Корнилов предпринял попытку взять на себя всю полноту власти для борьбы с «безответственными организациями». Роль Керенского в Корниловском выступлении остаётся двусмысленной: сторонники генерала Корнилова считают его действия полностью санкционированными председателем правительства Керенским, затем отказавшимся от своих слов. Правые во главе с генералом Корниловым планировали разогнать не только большевиков, но и вообще Советы. Керенскому навряд ли удалось бы сохранить власть в случае предполагаемой победы генерала Корнилова. По популярной легенде, генерал Корнилов пообещал «повесить на первом столбе Ленина, а на втором — Керенского».

Я не контрреволюционер. Я ненавидел старый режим, который тяжко отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть. Но нам нужна власть, которая действительно спасла бы Россию, которая дала бы возможность с честью закончить войну и довела бы Россию до Учредительного собрания.

27 августа (9 сентября) 1917 Керенский назвал действия генерала Корнилова мятежом, объявил о его снятии с должности и назначил Верховным Главнокомандующим себя.

В своём ответном воззвании генерал Корнилов назвал выступление министра-председателя ложью, и заявил, что

Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри.

Генерал А. М. Крымов получил от Корнилова приказ направить свой 3-й кавалерийский корпус в Петроград.

Керенский разрешил выдачу оружия большевистской Красной гвардии для борьбы с корниловцами. ВЦИК сформировал Комитет народной борьбы с контрреволюцией, который мобилизовал на борьбу с корниловцами до 60 тыс. человек; навстречу наступающим солдатам были высланы большевистские агитаторы. Против Корнилова выступили также железнодорожники. 30 августа (12 сентября) 1917 Временное правительство амнистировало большевиков. 3 (16) сентября 1917 из «Крестов» выпустили Троцкого.

Корниловцы потерпели поражение, потому что распропагандированные большевиками войска 3-го кавалерийского корпуса отказались продолжить движение на Петроград. Корнилов и его сподвижники были арестованы, а Крымов застрелился.

Сентябрь — октябрь 1917 года

Кадеты в знак солидарности с генералом Корниловым подали в отставку, вызвав очередной правительственный кризис. Итогом его стало учреждение 1 (14) сентября 1917 года Директории («Деловой кабинет») из пяти человек во главе с Керенским и объявление России республикой. В течение сентября 1917 появляются также и другие новые органы власти: Демократическое совещание и Предпарламент. К 26 сентября (9 октября) 1917 формируется третье коалиционное правительство.

В Викитеке есть полный текст Постановления о провозглашении России республикой (1 (14) сентября 1917 года)

К ноябрю 1917 года становится очевидной неспособность Временного правительства справится с нарастающей анархией. Армия воюющей страны стремительно разваливается; за февраль-ноябрь 1917 года дезертировали до 1,5 млн человек. Политика продразвёрстки провалилась, нормы хлеба в Петрограде и Москве были уменьшены до 0,5 фунта на человека в сутки. Резко возросло забастовочное движение в городах и самозахваты помещичьих земель в деревнях.

На этом фоне происходит «большевизация Советов», активно протекавшая в августе-октябре 1917 года. К началу ноября 1917 года большевики занимают до 90 % мест в Петроградском Совете, до 60 % в Московском, большинство мест в 80 местных Советах крупных промышленных городов. 17 (30) сентября 1917 года председателем Моссовета становится большевик В. П. Ногин, 25 сентября (8 октября) 1917 года председателем Петросовета становится Троцкий, который уже был председателем Петросовета в 1905 году. На сторону большевиков переходят солдатские комитеты, в первую очередь Северного и Западного фронтов, петроградский гарнизон и Центробалт. На II съезде депутатов Балтфлота принята резолюция о том, что флот «не подчиняется правительству», был избран большевистско-левоэсеровский ЦК Балтфлота.

На начало октября из 974 действовавших в стране Советов рабочих и солдатских депутатов 600 высказывались за разгон Временного правительства, и уничтожение системы «двоевластия». В то же время добиться большевизации Советов крестьянских депутатов не удалось; из 455 таких Советов в 264 вообще не было большевистских фракций.

В октябре в Петроград конспиративно возвращается Ленин. Уже с 15 сентября он начинает активно склонять своих сторонников к началу подготовки восстания против Временного правительства. В результате восстания 25 октября Временное правительство было свергнуто.

Ссылки

• Суханов Н. Н. [www.magister.msk.ru/library/history/xx/suhanov/suhan000.htm Записки о революции]
• Милюков П. Н. «История второй русской революции», Минск, 2002 г.
• [ibyu.narod.ru/ Сайт, посвящённый Андрею Ивановичу Шингарёву.]
• [www.phido.ru/DownloadFile.aspx?FileName=e5f015af-94f7-48b6-b654-4f2cf0658b2b.pdf&OriginalName=Пьяные_погромы_и_борьба_за_власть_в_1917_Новый_истор.вестник_2008_17.pdf П.Марченя Пьяные погромы и борьба за власть в 1917 г.]
• Солженицын А. И. [www.solzhenitsyn.ru/proizvedeniya/krasnoe_koleso/krasnoe_koleso_uzel4_kniga2.pdf Апрель Семнадцатого]
• Солженицын А. И. [www.solzhenitsyn.ru/proizvedeniya/krasnoe_koleso/krasnoe_koleso_na_obrive_povestvovaniya.pdf На обрыве повествования. Конспект ненаписанных Узлов (V—XX)]
• [www.law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1145613 Смыкалин А. С. «Конституция Российской демократической Федеративной республики 1917 года», Екатеринбург, «Чиновник» — № 2(18), — 2002]

Отрывок, характеризующий Российская республика

Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?