Российский императорский флот

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Военно-Морской Флот Российской империи

Кормовой флаг кораблей Российского Императорского флота
Годы существования

1721—1917

Страна

Российская империя Российская империя

Подчинение

Император Всероссийский

Входит в

Вооружённые силы Российской империи

Тип

военно-морские силы

Участие в

Российский императорский[Прим. 1] флот[С. 1] — название военно-морского флота России с 22 октября (2 ноября) 1721[Прим. 2] по 16 апреля 1917 года[Прим. 3].





Истоки

Первое трёхмачтовое судно, построенное в России по европейскому стандарту, было спущено на воду в Балахне в 1636 году во время правления царя Михаила Фёдоровича. Корабль был построен кораблестроителями из Гольштейна, был назван «Фредерик» и ходил под флагом Гольштейна. В своё первое плавание «Фредерик» отправился 30 июля (9 августа по Новому стилю) 1636 года из Нижнего Новгорода вниз по Волге, держа путь в Персию. 27 октября (6 ноября по Новому стилю) 1636 года «Фредерик» вышел в Каспийское море, а 12 ноября (22 ноября по новому стилю) он попал в мощный шторм, продолжавшийся три дня. «Фредерик» был сильно поврежден и посажен на мель, чтобы спасти груз и команду. В дальнейшем корабль был вытащен на берег в десяти милях от Дербента и разворован местными жителями.

22 июля (1 августа по новому стилю) 1656 года русская гребная флотилия воеводы Петра Ивановича Потёмкина разбила эскадру шведских кораблей близ острова Котлин и захватила 6-пушечную галеру. Сражение у острова Котлин рассматривается историками как первая документированная русская победа на море в новое время. Ранее, 30 июня (10 июля по новому стилю) 1656 года, эта же флотилия воеводы Потёмкина участвовала во взятии шведской крепости Ниеншанц (Канцы), расположенной в устье реки Охты при впадении Охты в Неву[Прим. 4].

Во время русско-шведской войны 1656—1658 годов, русские войска захватили шведские крепости Дюнамюнде и Кокенхаузен (переименован в Царевичев Дмитриев-город) на Западной Двине. Боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин основал судостроительную верфь в Царевичеве Дмитриеве-городе и начал строительство кораблей для плавания на Балтийском море. По окончании войны Россия и Швеция заключили Кардисский мирный договор в 1661 году, по результатам которого Россия возвратила Швеции все завоёванные территории и была вынуждена уничтожить все корабли, заложенные в Царевичеве Дмитриеве-городе.

Боярин Ордин-Нащокин не потерял своих надежд на строительство флота и повернулся к реке Волге и Каспийскому морю. Получив царское разрешение, боярин Афанасий Лаврентьевич пригласил датских кораблестроителей в село Дединово, расположенное на реке Оке. Строительство кораблей началось зимой 1667 года. В течение двух лет они закончили строительство четырёх кораблей: фрегата «Орёл», и трёх меньших судов. «Орёл» закончил своё плавание так же плачевно, как и «Фредерик» — он был захвачен в Астрахани взбунтовавшимися казаками Стеньки Разина. Казаки ограбили и затем, предположительно, сожгли этот корабль.

В XVII веке русские купцы и казаки переплыли через Белое море на кочах, достигли устьев рек Лена, Колыма и Индигирка, и основали поселения в регионе верхнего Амура. Самым известным из этих первооткрывателей является Семён Иванович Дежнёв — в 1648 году он проплыл по Северному Ледовитому океану всю длину современной России, обогнул Чукотский полуостров, пересёк Берингово море и вышел в Тихий океан.

Флот Петра Великого

Во время второго Азовского похода 1696 года против Турции, первый раз русские выдвинули 2 линейных корабля, 4 брандера, 23 галеры и 1300 стругов, построенных на реке Воронеж. После завоевания крепости Азов боярская дума обсудила рапорт Петра об этом походе и решила начать строительство военно-морского флота 20 (30) октября 1696 года. Эта дата считается официальным днем рождения регулярного Военно-Морского Флота России, корабли которого были построены на верфях Воронежского адмиралтейства.

Балтийский флот Российской империи был построен во время Великой Северной войны 17001721 годов. Строительство галерного флота было начато в 17021704 годах на нескольких верфях, находящихся на эстуариях рек Сясь, Луга и Олонка. Для защиты завоёванных побережий и для атак на вражеские морские пути сообщения в Балтийском море был создан парусный флот из кораблей, построенных в России и купленных в других странах. В 17031723 годах главная база балтийского флота находилась в Санкт-Петербурге, а после этого — в Кронштадте. Новые базы были созданы в Выборге, Гельсингфорсе, Ревеле и Або. Вначале владимирский приказ управлял судостроительными делами, позднее эта функция была передана адмиралтейскому приказу.

В 1745 году Военно-Морской Флот имел 130 парусных кораблей, включая в себя 36 линейных кораблей, 9 фрегатов, 3 шнявы, 5 бандер и 77 вспомогательных судов. Гребной флот состоял из 396 кораблей, включая в себя 253 галеры и скампавеи и 143 бригантины. Корабли были построены на 24 верфях включая верфи в Воронеже, Казани, Переяславле, Архангельске, Олонце, Петербурге и Астрахани.

Военно-морские офицеры происходили из дворянматросы были рекрутами из простонародья. Срок службы во флоте был пожизненным. Молодые офицеры обучались в школе математических и навигационных наук основанной в 1701 году и часто посылались для обучения и практики за границу. Иностранцы часто нанимались для военно-морской службы, например шотландец Томас Гордон — командир Кронштадтского порта. В 1718 году была образована Адмиралтейств-коллегия — высший орган управления Военно-Морского Флота в России.

Принципы организации военно-морского флота, методы образования и практики для подготовки будущих кадров, а также и методы проведения военных действий были написаны в морском уставе 1720 года — документе, основанном на опыте зарубежных стран. Пётр Первый, Федор Апраксин, Алексей Сенявин, Наум Сенявин, Михаил Голицын и другие считаются основателями искусства морского боя в России. Принципы военно-морского дела были дальше развиты Григорием Спиридовым, Фёдором Ушаковым и Дмитрием Сенявиным.

Сравнение российского Балтийского флота в 20-х годах XVIII века с флотами европейских стран (боеспособные линейные корабли)[С. 2]:

Россия Великобритания Франция Швеция Дания Турция
1709 год — 0
1720 год — 25
1721 год — 79
(из 124 числившихся)
1714 год — 66
1729 год — 45
1709 год — 48
1720 год — 22
1709 год — 42
1720 год — 25
1715 год — 42

Состояние флота после смерти Петра

Созданный императором Петром I флот к 20-м годам XVIII века достиг зенита своей боеспособности. В этот период начинает осуществляться введение нового штата флота, что выразилось в строительстве 54-пушечных кораблей и закладке в 1723 году первого 100-пушечного корабля «Петр Первый и Второй». Одновременно, с 1722 года резко снижаются темпы кораблестроения. В последние годы царствования Петра закладывалось не более 1-2 кораблей в год[С. 3] (в 1722 — 1, в 1723 — 1, в 1724 — 2, в 1725 — 1[С. 4]), а необходимое количество для поддержания штатного состава было 3 корабля в год[С. 3].

Резко ухудшилось положение в кораблестроении после смерти Петра. В 1726 году был заложен всего один 54-пушечный корабль, а в период с 1727 по 1730 годы не было заложено ни одного корабля[С. 3]. В 1727 году в составе корабельного флота насчитывалось 15 боеспособных линейных кораблей (из 50 числившихся в составе флота) и 4 боеспособных фрегата (из 18 числившихся)[С. 5]. В 1728 году шведский посланник в России доносил своему правительству[С. 6]:

«Несмотря на ежегодную постройку галер, русский галерный флот, сравнительно с прежним, сильно уменьшается; корабельный же приходит в прямое разорение, потому, что старые корабли все гнилы, так что более четырех или пяти линейных кораблей вывести в море нельзя, а постройка новых ослабела. В адмиралтействах же такое несмотрение, что флот и в три года нельзя привести в прежнее состояние, но об этом никто не думает».

На конец 1731 года в составе корабельного флота числилось 36 линейных кораблей, 12 фрегатов и 2 шнявы[С. 7], но полностью боеспособными были только 29,63 % от штатного числа линейных кораблей, ещё 18,52 % могли действовать на Балтике только в самое благоприятное время года, без штормов[С. 8]. Всего Россия могла вывести в море 8 полностью боеспособных линейных кораблей и 5 в ближнее плавание на Балтике[С. 8]. Выбыли из строя все корабли крупных рангов — 90, 80, 70-пушечные. Боеспособными и частично боеспособными оставались только один 100-пушечный корабль, пять 66-пушечных и семь 56-62-пушечных[С. 9].

Относительно удовлетворительным было состояние галерного флота, в состав которого входило 120 галер. В 1726 году вице-адмирал Пётр Сиверс предложил ввести для галерного флота мирный штат, что было реализовано в 1728 году. Постоянно на флоте содержалось 90 галер на плаву, ещё на 30 галер хранились приготовленные для быстрой сборки леса[С. 10].

В правление Петра II резко снизилась интенсивность боевой подготовки экипажей флота. В апреле 1728 года император на заседании Верховного тайного совета приказал, чтобы из всего флота выходили в море только четыре фрегата и два флейта, а ещё пять фрегатов были готовы к крейсированию. Остальные корабли должны были оставаться в портах для «сбережения казны». На доводы флагманов, что необходимо постоянно держать флот на море, император ответил: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка»[С. 11]. Плохое состояние казны и нерегулярные выплаты жалования вели к оттоку офицеров, что вызывало падение дисциплины среди солдат и матросов[С. 12].

Царствование Анны Иоанновны

По восшествии на престол и упразднении Верховного тайного совета императрица Анна Иоанновна первыми своими указами обратилась к проблеме восстановления флота. 21 июля (1 августа) 1730 года императрица издала именной указ «О содержании галерного и корабельного флотов по регламентам и уставам»[С. 13], в котором «наикрепчайше подтверждалось Адмиралтейств-коллегии, чтобы корабельный и галерный флот содержаны были по уставам, регламентам и указам, не ослабевая и не уповая на нынешнее благополучное мирное время»[С. 6].

В декабре 1731 года императрица распорядилась возобновить на Балтийском флоте регулярные учения с выходом в море, дабы «иметь сие и людям обучение и кораблям подлинной осмотр, ибо в гавани такелаж и прочее повреждение невозможно так осмотреть, как корабль в движении»[С. 6]. В январе (феврале по н.с.) 1731 года на Адмиралтейских верфях был заложен новый 66-пушечный корабль «Слава России»[С. 6], ещё два корабля были заложены в феврале и марте 1732 года[С. 14].

В 1732 году под председательством вице-канцлера графа Андрея Остермана для реформы флота была учреждена Воинская морская комиссия[С. 7], в состав которой вошли вице-адмирал граф Николай Головин, вице-адмирал Наум Сенявин, вице-адмирал Томас Сандерс, контр-адмирал Пётр Бредаль и контр-адмирал Василий Дмитриев-Мамонов[С. 15], произведена реформа управления, введены новые штаты флота.

По штату 1732 года основными в корабельном флоте стали 66-пушечные корабли, которые должны были составлять 59,3 % состава флота[С. 16]. При этом комиссия исходила из следующих соображений[С. 17]:

  • особенности конструкции русских 66-пушечных кораблей позволяли им носить пушки такого же калибра, как пушки 70-пушечных кораблей иностранных флотов;
  • 66-пушечные корабли уже существовали в составе флота, и по их выбытии часть их оснастки и артиллерии можно было использовать для снаряжения новых кораблей, а на артиллерию и оснастку приходилось 28,6-38,3 % от стоимости всего корабля.

Штаты корабельного флота 1720 и 1732 годов[С. 18]:

Ранги кораблей Штат 1720 года Штат 1732 года
Линейные корабли
90 3 0
80 4 4
76 2 0
66 12 16
54 0 7
50 6 0
Фрегаты
32 6 6
Шнявы
16 3 0

Общее число линейных кораблей осталось неизменным — 27[С. 19]. Осталась неизменной суммарная орудийная сила флота. По петровскому штату, с учётом планировавшегося введения 100-пушечного корабля, флот должен был располагать 1854 орудиями. По штату 1732 года на кораблях должно было находиться 1754 орудия, а с учётом решения комиссии о обязательном нахождении во флоте 1 100-пушечного корабля вне штата — 1854 орудия[С. 20]. Введенный в 1732 году штат флота оставался неизменным до царствования Екатерины II[С. 21].

В августе 1732 года было принято решение о восстановлении закрытого в 1722 году Архангельского порта и военного кораблестроения на Соломбале, что сыграло огромную роль в развитии флота и кораблестроения[С. 22]. Соломбальская верфь стала второй основной строительной базой Балтийского флота[С. 23] и начала работу в 1734 году. Задуманная для строительства кораблей низших рангов — 54-пушечных кораблей, она уже в 1737 году начала строительство 66-пушечных кораблей, а с 1783 года в Архангельске начали стоить и 74-пушечные суда[С. 24]. За период царствования Анны Иоанновны в Архангельке было построено 52,6% всех кораблей Балтийского флота, при Елизавете Петровне — 64,1%. За период 1731-1799 годов в Санкт-Петербурге (с Кронштадтом) было построено 55 кораблей, а в Архангельске — 100[С. 25].

Создание Архангельской верфи давало возможность быстро и оперативно развернуть строительство большого числа кораблей, используя местную лиственницу и экономя ограниченные ресурсы корабельного дуба[С. 25]. Архангельская верфь стала фактически главной судостроительной базой Балтийского флота. Наличие квалифицированной рабочей силы, меньшие сроки доставки леса и лучшая организация его заготовки привели к тому, что стоимость и сроки строительства кораблей в Архангельске были меньше, чем в Петербурге[С. 26].

Несмотря на произошедший из-за войны с Турцией спад кораблестроительной программы в 1736—1739 годах, когда велось усиленное строительство Днепровской и Азовской флотилий[С. 23], в царствование императрицы Анны Иоанновны произошёл определенный прогресс в состоянии флота. Если в 1731 году на флоте было только 8 полностью боеспособных линейных кораблей, а ещё 5 были ограниченно боеспособны, то в 1739 году полностью боеспособных линейных кораблей было 16 и ещё 5 были ограниченно боеспособны[С. 27]. После окончания войны с Турцией Адмиралтейство в кратчайшие сроки возобновило интенсивное строительство флота: в 1739 году было заложено 2 линейных корабля, в 1740 году — 3, а в 1741 году сразу 5 линейных кораблей[С. 28].

Число боеспособных линейных кораблей Балтийского флота в 20-х — 30-х годах XVIII века:

1720 год[Прим. 2] 1727 год[С. 5] 1731 год[С. 8] 1739 год[С. 29]
25 + 3 в строении 15 13 21 + 2 в строении

Военно-Морской Флот Российской империи во второй половине XVIII века

Во второй половине XVIII века Военно-Морской Флот Российской империи был усилен из-за более активной внешней политики России и русско-турецких войн за господство на Чёрном море. Первый раз в своей истории Россия послала военно-морские эскадры из Балтийского моря в удалённый театр боевых действий (см. Архипелагские экспедиции русского флота, Первая Архипелагская экспедиция). Во время Чесменского сражения 1770 года эскадра адмирала Спиридова разгромила турецкую флотилию и добилась господства в Эгейском море. В 1771 году русская армия завоевала побережье Керченского пролива и захватила крепости Керчь и Ени-Кале.

После того как русские войска подошли к Дунаю, для защиты дунайского эстуария была сформирована Дунайская военная флотилия. В 1773 году, корабли Азовской флотилии (заново сформирована в 1771 году) вышли в Чёрное море. Русско-турецкая война 1768-1774 годов закончилась победой Российской империи, в её результате к России отошло все побережье Азовского моря и часть береговой линии Чёрного моря между реками Южный Буг и Днестр. Крым был объявлен независимым государством под российским протекторатом и в 1783 году полностью стал частью России. В 1778 году был основан порт Херсон, в котором первый корабль Черноморского флота был спущен на воду в 1783 году. Год спустя там была уже полная эскадра. К 1791 году во флоте состояло 67 линейных кораблей, 40 фрегатов и 300 гребных судов.

Начало XIX века

В конце XVIII — начале XIX веков, Военно-Морской Флот России стал третьим по величине в мире после Великобритании и ФранцииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 5281 день]. Черноморский флот имел в своём составе 5 линейных кораблей и 19 фрегатов (1787 год), Балтийский флот имел 23 линейных корабля и 130 фрегатов (1788 год).

В начале XIX века Военно-Морской Флот Российской империи состоял из Черноморского и Балтийского флотов, Каспийской флотилии, Беломорской флотилии и Охотской флотилии. В 1802 году было создано Министерство морских сил (переименовано в Морское министерство в 1815 году).

В 1826 году был построен первый военный пароход «Ижора» (73.6 кв или 100 л. с.) вооружённый 8 пушками. В 1836 году был построен первый пароходофрегат «Богатырь» (водоизмещение — 1340 тонн, мощность — 117 кв (240 л.с.), вооружение — 28 пушек). Между 1803 и 1855 годами русские мореплаватели совершили более 40 кругосветных и дальних путешествий, которые сыграли значительную роль в освоении Дальнего Востока, различных океанов и тихоокеанского операционного региона.

Крымская война и её последствия

Медленное экономическое и промышленное развитие России в первой половине XIX века стали причиной её отставания от Европы в области пароходостроения. К началу Крымской войны в 1853 году Россия имела Черноморский и Балтийский флоты, Архангельскую, Каспийскую и Сибирскую флотилии — общей численностью в 40 линейных кораблей, 15 фрегатов, 24 корвета и брига, 16 пароходофрегатов и т.д.

Общее число личного состава флота составляло 91 000 человек. Крепостное право имело очень неблагоприятное влияние на развитие Военно-Морского Флота — особенно на Балтийском флоте, который был известен за особенно жестокую муштру.

Благодаря адмиралам Михаилу Лазареву, Павлу Нахимову, Владимиру Корнилову и Владимиру Истомину матросы Черноморского флота были хорошо обучены искусству военно-морского дела и морским традициям, поддерживающимся со времен адмирала Ушакова.

Синопское сражение 1853 года продемонстрировало отвагу, героизм и великолепную боевую выучку моряков-черноморцев и тактическое искусство Нахимова. Во время осады Севастополя в 1854—1855 годах русские моряки показали пример как можно использовать все возможные средства для защиты их города на море и суше. По результатам Парижского мирного договора 1856 года Россия лишилась права иметь военный флот на Чёрном море. В 1860-х годах устаревший парусный флот Российской империи потерял своё значение и был заменен на паровой.

После окончания Крымской войны Россия занялась строительством паровых боевых судов: первого поколения броненосцев, мониторов и плавучих батарей. Эти корабли оснащались тяжёлой артиллерией и толстой бронёй, однако были ненадёжны в открытом море, медлительны и не могли совершать дальние морские походы. В 1861 году был спущен на воду первый боевой корабль со стальной бронёй — канонерская лодка «Опыт». В 1869 году был заложен первый броненосец, предназначенный для плавания в открытом море — «Пётр Великий» .

Конец XIX века


Военно-морской флот Российской империи продолжал расширяться в конце XIX века, особенно во время царствования императора Николая II, весьма симпатизировавшего доктрине американского военно-морского теоретика адмирала Альфреда Мэхэна. Несмотря на то, что русская промышленность развивалась высокими темпами, она не могла полностью удовлетворить постоянно растущие потребности флота, и некоторые боевые корабли были заказаны во Франции, Германии, США и Дании. Французские военные инженеры-судостроители оказали наибольшее влияние на конструкции российских кораблей.

Во время гражданской войны в США Россия направила в атлантические и тихоокеанские порты северян две крейсерские эскадры. Эта экспедиция стала показательным примером того, как сравнительно малыми силами можно добиваться крупных политических успехов. Результатом присутствия всего одиннадцати небольших военных кораблей в районах оживлённого торгового судоходства оказалось то, что крупные европейские державы (Англия, Франция и Австрия) отказались от конфронтации с Россией, побеждённой ими же всего 7 лет назад.

Сознавая военно-техническое отставание флота, Морское министерство сделало закупки за границей основным способом его форсированного преодоления. Существовала и практика закупки головного корабля за границей и последующей лицензионной постройки серии по нему на своих верфях (иногда в ущерб развитию собственной судостроительной конструкторской школы).

Русско-японская война

В ночь 8 февраля 1904 года японский флот под командой адмирала Хэйхатиро Того начал военные действия против Российской империи. В результате внезапной атаки на Порт-Артур два российских эскадренных броненосца были серьёзно повреждены торпедами. Эта атака развилась в полномасштабную битву следующим утром. Несколько попыток японского флота атаковать российские корабли провалились из-за огня береговой артиллерии и нежелания российского флота покинуть гавань для сражения в открытом море, особенно после гибели адмирала С. О. Макарова 13 апреля 1904 года.

После неудачных атак на Порт-Артур японцы попытались закрыть к нему доступ — в ночь на 1314 февраля они затопили несколько кораблей, груженных цементом, у входа в гавань. Как оказалось, эти корабли затонули слишком глубоко, чтобы помешать судоходству. Попытка блокады боевыми кораблями 34 мая также провалилась.

В марте вице-адмирал Макаров принял под командование Первую Тихоокеанскую эскадру с целью снятия японской блокады Порт-Артура. К тому времени обе стороны начали широко использовать тактику минирования морских путей сообщения около портов. Первый раз в истории мины пользовались нападающей стороной — до этого мины использовались только в оборонительных целях для закрытия доступа в гавань вражеским кораблям.

Японская тактика применения мин была довольно эффективной и существенно ограничила маневренность русских кораблей. 13 апреля 1904 года два российских броненосца — флагман «Петропавловск» и «Победа» — подорвались на минах на выходе из гавани. В течение минуты «Петропавловск» затонул, «Победа» вернулась в Порт-Артур для ремонта. С. О. Макаров погиб на «Петропавловске» вместе с бо́льшей частью экипажа и художником-баталистом В. В. Верещагиным. Вскоре русские переняли японскую тактику минирования и стали использовать её в атакующих целях. 15 мая 1904 года два японских броненосца «Ясима» и «Хацусэ» наткнулись на свежее минное поле и подорвались по крайней мере на двух минах каждый. «Хацусэ» затонул в течение всего нескольких минут с 450 матросами на борту, «Ясима» пошёл на дно в течение нескольких часов во время буксировки в порт.

Российский флот под командованием контр-адмирала Витгефта сделал попытку прорвать блокаду и уйти во Владивосток, однако был перехвачен и понёс тяжёлые потери в Жёлтом море. Остатки российской эскадры в Порт-Артуре были постепенно затоплены огнём осаждающей Порт-Артур японской артиллерии. Попытки прорвать блокаду Порт-Артура с суши также не удались и после сражения при Ляояне в конце августа русские силы отступили к Мукдену (Шэньян). Порт-Артур, обороняемый в том числе и отрядами моряков, сформированных из экипажей затопленных кораблей, пал 2 января 1905 года после нескольких кровопролитных штурмов.

Российское командование послало эскадру Балтийского флота под командой адмирала З. П. Рожественского в помощь осаждённому Порт-Артуру вокруг мыса Доброй Надежды через Атлантический, Индийский и Тихий океаны. 21 октября 1904 года они едва не спровоцировали войну с Великобританией (союзник Японии, но нейтральное государство во время этой войны) во время Гулльского инцидента, когда российский флот обстрелял британские рыболовные суда, приняв их за японские миноносцы.

Продолжительность плавания эскадры Балтийского флота дала адмиралу Того достаточное время, чтобы подготовиться к встрече ещё до того, как эскадра имела бы возможность дойти до российских военно-морских баз на Дальнем Востоке. Эскадра Балтийского флота была встречена японскими силами в Корейском проливе около острова Цусима. В результате Цусимского сражения 2728 мая 1905 года, более подготовленная японская эскадра, превосходящая российскую эскадру количественно и качественно (в скорости, скорострельности и дальнобойности артиллерии), вывела из строя главные корабли русской эскадры. Вторая Тихоокеанская эскадра была полностью разгромлена — практически все боевые корабли погибли или были затоплены экипажами, остальные под командованием контр-адмирала Небогатова сдались, и лишь единицы ушли или в нейтральные порты или во Владивосток.

Возрождение флота

После фиаско в Русско-японской войне флот Российской империи упал с третьего места в мире на шестое место. 19 марта 1906 года указом императора Николая II в составе Военно-морского флота Российской империи был создан новый род сил — подводные, имевших на вооружении подводные лодки, в строй вошли 10 субмарин[С. 30], которые до этого числились как миноносцы. С тех пор 19 марта отмечается в России как профессиональный праздник — День подводника. В июне 1906 года был организован Морской генеральный штаб и широкомасштабная программа по расширению флота была представлена на обсуждение Государственной думе в 1907 и 1908 годах, однако была отвергнута. Боснийский кризис в 1909 году вновь поднял вопрос о расширении флота и новые линкоры, крейсера, и миноносцы (теперь в основном эсминцы) были заказаны для Балтийского флота. Ухудшение отношений с Османской империей также спровоцировало перевооружение и расширение Черноморского флота новыми линкорами типа «Императрица Мария» . Российская империя потратила 519 миллионов долларов на военно-морские нужды с 1906 по 1913 год — это пятый по размеру бюджет после Великобритании, Германии, США, и Франции.

Перевооружение также включало большое участие зарубежных партнёров — крейсер «Рюрик» и оборудование других кораблей было заказано на иностранных судоверфях. После начала Первой мировой войны корабли и оборудование под строительством в Германии были конфискованы. Оборудование из Англии частично было передано союзниками и частично доставлено в Россию.

В другом случае, приобретение подводных лодок «АГ» конструкции фирмы «Холланд» (США) вместо строительства отечественных образцов, позволило ускоренно создать новый род сил, но сказалось отрицательно на его модернизации. В эпоху стремительного развития подводного флота Россия была вынуждена содержать морально устаревшие подводные лодки, не имея ни базы для их обеспечения (все необходимое обеспечивалось импортом), ни денег на замену. Когда их сборка по контракту была налажена в России, ведущие морские страны уже сменили одно-два поколения подводных лодок. В результате подводные лодки, современные по меркам 1911 г. (год появления класса), продолжали служить до середины XX в.

Первая мировая война

Балтийское море

На Балтийском море главными противниками были Россия и Германия. Довольно большое количество британских подводных лодок проплывали через пролив Каттегат для поддержки российского флота. Так как германский флот был численно больше и совершеннее русского, а также из-за возможности легко перебросить корабли флота Открытого Моря из Северного моря в Балтийское через Кильский канал в случае необходимости, российский флот применял оборонительную позиционную стратегию. Наступательные операции ограничивались перехватами конвойных перевозок между Швецией и Германией русскими и британскими подлодками, а также использованием осадных минных заграждений — минных заграждений в атакующих целях.

Широкое использование морских мин в наступательных и оборонительных целях обеими сторонами ограничило маневренные действия флота на Восточном фронте. Германская атака с моря на Рижский залив в августе 1915 года потерпела фиаско, однако повторная попытка в октябре 1917 года завершилась захватом островов в заливе и повреждением русских кораблей, пытающихся покинуть Ригу, которая была захвачена германскими войсками (Операция «Альбион»).

К марту 1918 года революция в России и Брестский мир позволили Германии получить полный контроль над Балтийским морем — германский флот начал перевозку войск для поддержки новоявленной независимой Финляндии и оккупации Польши, Украины и западной части России. Остатки Балтийского флота были эвакуированы из Хельсинки и Таллина в Кронштадт во время ледового похода Балтийского флота в марте 1918 года.

Чёрное море

На Чёрном море основным противником России была Османская империя. Черноморским флотом с основной базой в Севастополе командовали адмирал Эбергард и с 1916 года адмирал А. В. Колчак.

Война на Чёрном море началась после того, как флот Османской империи обстрелял несколько русских городов в октябре 1914 года. Самыми совершенными на то время кораблями в турецком флоте были два германских крейсера: «Гебен» и «Бреслау», оба под командой адмирала Вильгельма Сушона. «Гебен» был повреждён в нескольких боях, и обычной его тактикой было отступление в Босфор при появлении превосходящих сил русского Черноморского флота. К концу 1915 года Черноморский флот обеспечил себе практически полный контроль над Чёрным морем.

Черноморский флот использовался также для поддержки Кавказской армии генерала Юденича. Летом 1916 года турецкая армия под командой Вехип-Паши сделала попытку отбить город Трабзон от русских. Турки начали продвижение по побережью в июле, однако Черноморский флот своими действиями сумел существенно затормозить их продвижение с помощью артобстрела колонн пехоты и их обозов. Русская армия перешла в контрнаступление и разбила наступавшие турецкие сухопутные силы.

После того как адмирал Колчак принял командование в августе 1916 года, началось плановое минирование выхода из Босфора и подходов к некоторым портам. Это способствовало установлению контроля над Чёрным морем. После этого флот начал подготовку к Босфорской десантной операции.

Самой большой потерей Черноморского флота была гибель линкора «Императрица Мария», который взорвался на якорной стоянке в порту 7 (20) октября 1916 года, пробыв в строю всего лишь один год после спуска на воду. Причины взрыва так и не были выяснены, по мнению некоторых историков, он мог быть результатом диверсионного акта, по мнению других — несчастным случаем.

Руководители флота

Военно-морские чины Российского Императорского флота

В таблице приводятся погоны по состоянию на 1904—1917 гг. (При некоторых видах военной формы морским офицерам взамен погон полагались эполеты):

Воинское звание, классный чин Знак различия
(погон)
Матрос второй статьи, матрос первой статьи
Унтер-офицер, (до 1909 г. квартирмейстер)
Боцманмат
Боцман
Мичман 1855—1909 гг. (погон 1904—1909 гг.) — 1 звезда, в 1909—1917 гг. — 2 звезды[Прим. 6].
Лейтенант[Прим. 7]
Старший лейтенант (1909—1917 гг.)
Капитан-лейтенант (1713—1884 гг., 1907—1911 гг.)
Капитан 2-го ранга
Капитан 1-го ранга
  • в 1701—1713 гг. — «капитан корабля»
  • в 1732—1751 гг. — «капитан полковничьего ранга» или «по флоту капитан»
Контр-адмирал
Вице-адмирал
Адмирал
Генерал-адмирал[Прим. 8]

Кроме указанных в таблице Военно-морских чинов военнослужащим Российского Императорского флота присваивались офицерские чины по адмиралтейству (сухопутного образца), гражданские чины по военно-медицинскому ведомству, должностные звания и офицерские чины по Корпусам морского ведомства, и классные чины военных чиновников морского ведомства. Аналогичным образом свои воинские звания присваивались подчинённым им нижним чинам. Всем указанным категориям военнослужащих полагались соответствующие (отличные от морских) знаки различия. Часть военнослужащих Морского ведомства имела сухопутные воинские звания, но к названию их чина обязательно делалось дополнение. Например, академик-кораблестроитель А. Н. Крылов имел чин «флота генерал», а инженер-кораблестроитель В. П. Костенко — «поручик по Адмиралтейству»[С. 31].

Временное правительство внесло следующие изменения:

«16 апреля 1917 — Приказ Морского министра № 125 от 16 апреля 1917 г.:

В соответствии с формой одежды, установленной во флотах всех свободных стран объявляю следующие изменения формы одежды чинов флотов и Морского ведомства впредь до окончательной выработки её в установленном порядке:

1) изъять из употребления все виды наплечных погон;
2) ношение шарфа отменить;
3) вензелевое изображение на оружии уничтожить;
4) середину кокарды, впредь до установления фуражки нового образца, закрасить в красный цвет.

Вместо наплечных погон устанавливаю нарукавные отличия из галуна — на сюртук, китель и тужурку — кругом всего рукава, на пальто — только с наружного края.

Сообразно чинам нашивки располагаются следующим образом:

1) у прапорщика и кол. регистратора — одна узкая полоса галуна из 1/4 без завитка;
2) у подпоручика и губ. секретаря — один широкий галун в 3/4 с завитком;
3) у мичмана, поручика и кол.секретаря — один широкий галун в 3/4 с завитком и один узкий без завитка;
4) у лейтенанта, шт.-капитана и тит. советника — один широкий галун в 3/4 с завитком и два узких без завитка;
5) у ст. лейтенанта, капитана, кол. асессора один широкий галун в 3/4 с завитком и три узких без завитка;
6) у капитана 2-го ранга, подполковника и надворного советника — один широкий галун с завитком и один широкий без завитка, оба в 3/4;
7) у капитана 1-го ранга, полковника и кол, советника — один широкий галун с завитком и два широких без завитка — все три в 3/4;
8) у стат. советника — один широкий галун с завитком, под ним один широкий галун без завитка: оба в 3/4 и третий галун в 1» без завитка;
9) у контр-адмирала, генерал-майора и действительного статского советника — один широкий галун в 3/4 с завитком и над ним два широких по 1 без завитков, а сверху пятиконечная звезда;
10) у вице-адмирала, генерал-лейтенанта и тайного советника такие же галуны, что и у контр-адмирала,но над ними две пятиконечные звезды[С. 32];
11) у адмирала, генерала и действительного тайного советника такие же галуны, как у вице-адмирала, но над ними три пятиконечные звезды[Прим. 9].

Нарукавные знаки различия Российского флота с 16.04.1917 г.

Чин
Российский императорский флот

нарукавый
знак
Aдмирал
генерал
действительный тайный советник
Вице-адмирал
генерал-лейтенант
тайный советник
Контр-адмирал
генерал-майор
действительный статский советник
Капитан
1-го ранга
полковник
кол. советник
Капитан
2-го ранга
подполковник
надворный советник
Старший лейтенант
капитан
кол. aсессора
Лейтенант
шт.-капитан
тит. советник
Мичман
Поручик
кол. секретарь
Подпоручик
губ. секретарь
Прапорщик
кол. регистратор
Класс
(по Табели о рангах)
Адмиралы/генералы Штаб-офицеры Обер-офицеры
II III IV VI VII VIII IX X XII XIV


Золотые галуны носят офицеры флота, инженер-механики, выдержавшие полный офицерский экзамен офицеры по адмиралтейству, прапорщи¬ки и гидрографы. Серебряные галуны носят офицеры по адмиралтейству, не выдержавшие полный офицерский экзамен, чины судебного ведомства, корабельные инженеры и врачи. Для отличия специальности под нижний галун нашиваются выпушки:

1) у корабельных инженеров — красный;
2) у чинов судебного ведомства — малиновые;
3) у гидрографов — синие;
4) у врачей — белые.

В случае невозможности достать галуны, а на синем кителе и тужурке вообще, разрешается иметь нашивки из чёрной тесьмы. О нарукавных нашивках матросов унтер-офицерского звания будет объявлено дополнительно, равно как будут опубликованы все дальней¬шие разъяснения. Военно-морские чиновники носят такие же нарукавные отличия, как и врачи, но без выпушки и завитков."
Приказ от 21 апреля уточнял, что нарукавные знаки различия должны быть чёрными на синем кителе (до революции морские офицеры носили чёрный китель, а нарукавные знаки различия были из золотистого галуна). Неудобства, связанные как с введением новой формы, так и с трудностью различения чёрного на синем, привели к повсеместному игнорированию нововведений в форме. После Октябрьской революции Белое движение продолжало использовать форму и знаки различия Императорского флота, а советское правительство и национальные государства ввели свои собственные.

Революция и Гражданская война

Революция и последующая Гражданская война в России стали катастрофой для флота Российской империи. Черноморский флот весной 1918 года был частично захвачен немцами в Севастополе, частично выведен в Новороссийск, где затоплен по приказанию Ленина. Некоторые захваченные корабли были переданы немцами Украинской Державе. В декабре находящиеся в Севастополе корабли были захвачены Антантой, после чего некоторая их часть была передана ВСЮР, позже этот флот принял активное участие в войне против большевиков. После поражения белых армий остаток Черноморского флота перешёл в Бизерту, Тунис, где был интернирован. Балтийский флот в Петрограде оставался практически не тронутым, однако и он принял участие в боевых действиях. Войска союзных интервентов оккупировали побережья Тихого океана, Чёрного моря, и Арктики. Русские матросы воевали на трёх сторонах этого конфликта — на украинской, большевистской и белой. В 1921 году матросы дредноутов «Севастополь» и «Петропавловск» и гарнизон части фортов Кронштадта подняли восстание против Советского правительства в Кронштадте.

Оставшиеся в руках советской власти немногочисленные корабли сформировали ядро Военно-морского флота СССР.

В филателии

См. также

Напишите отзыв о статье "Российский императорский флот"

Примечания

Примечания
  1. До Февральской революции слово «императорский» было принято писать с большой буквы.
  2. 1 2 [www.prlib.ru/History/Pages/Item.aspx?itemid=318 22 октября (2 ноября) 1721 года Пётр I принял императорский титул. Россия стала империей]
  3. Приказом Морского министра № 125 были отменены погоны Российского императорского флота
  4. [www.rusnavy.ru/d01/010.htm Морской бой у острова Котлин]
  5. Дыгало В. А., 2000, Выпускникам Морской академии, а позже и Морского корпуса присваивались звания гардемаринов. По чину и содержанию гардемарины вначале приравнивались к солдатам Гвардии и даже носили форму Преображенского полка. С 1906 года для выпускного курса Морского корпуса ввели звание «корабельный гардемарин», с. 287.
  6. Дыгало В. А., 2000, Кроме чинов, установленных петровской «Табелью о рангах», в Военно-Морском Флоте России существовало и звание «мичман» (с 1713 по 1917 гг.), но оно первоначально относилось к унтер-офицерскому званию. С 1732 по 1917 годы, за исключением 1751-1758 гг., когда оно было упразднено, звание «мичман» было внесено в «Табель о рангах» и стало первым офицерским чином, с. 287.
  7. Дыгало В. А., 2000, Наиболее долговечный чин, введён Петром I в 1701 году и просуществовал до 1917 года, с. 287.
  8. Отличается от погон адмирала наличием скрещенных фельдмаршальских жезлов.
  9. Выделенные фрагменты текста Приказа Морского министра № 125 от 16 апреля 1917 года в некоторых изданиях напечатаны с ошибками.
Источники
  1. Российский императорский флот. — СПб. : Типография А. Бенке, 1913. — 256 с.
  2. Кротов П.А. Создание линейного флота на Балтике при Петре I // Исторические записки. Т. 116. М., 1988. С. 326
  3. 1 2 3 Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 276.
  4. Петрухинцев Н. Н., 1996, с. 17.
  5. 1 2 Нелипович С. Г., 2010, с. 51.
  6. 1 2 3 4 Михайлов А. А., 2003, с. 64.
  7. 1 2 Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 225.
  8. 1 2 3 Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 226.
  9. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 226—227.
  10. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 234.
  11. Михайлов А. А., 2003, с. 34—35.
  12. Михайлов А. А., 2003, с. 35.
  13. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 223.
  14. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 227.
  15. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 248.
  16. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 252.
  17. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 251.
  18. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 328—329.
  19. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 246.
  20. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 231.
  21. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 253.
  22. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 256.
  23. 1 2 Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 278.
  24. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 278—279.
  25. 1 2 Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 279.
  26. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 279—280.
  27. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 291.
  28. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 292.
  29. Петрухинцев Н. Н., 2001, с. 291—292.
  30. [www.rian.ru/review/20080320/101760427.html Начинающим подводникам уметь плавать не обязательно] // РИА Новости.
  31. Дыгало В. А., 2000, с. 287.
  32. Приказ Морского министра № 125 от 16 апреля 1917 года. («Еженедельник Морского сборника» за апрель 1917 года.)

Литература

  • Дыгало В. А. Откуда и что на флоте пошло. — 2-е изд.. — М.: Крафт+, 2000. — С. 381. — ISBN 5-93675-013-2.
  • Лебедев А. А. К походу и бою готовы? Боевые возможности корабельных эскадр русского парусного флота XVIII – середины XIX вв. с точки зрения состояния их личного состава. - СПб., 2015. ISBN 978-5-904180-94-2
  • Михайлов А. А. Первый бросок на юг. — М.: ACT, 2003. — ISBN 5–17–020773–5.
  • Нелипович С. Г. Союз двуглавых орлов. Русско-австрийский военный альянс второй четверти XVIII в.. — М.: Объединенная редакция МВД России, Квадрига, 2010. — ISBN 987-5-91791-045-1.
  • Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны: формирование внутриполитического курса и судьбы армии и флота. — СПб.: МГУ им. Ломоносова, Алетейя, 2001. — ISBN 5-89329-407-6.
  • Петрухинцев Н.Н. А самых больших кораблей нам строить трудно… // «Родина». — 1996. — № 7-8.
  • Революция и гражданская война в России: 1917—1923 гг. Энциклопедия в 4 томах. — Москва: Терра, 2008. — Т. 3. — С. 542. — 560 с. — (Большая энциклопедия). — 100 000 экз. — ISBN 978-5-273-00563-1.

Ссылки

  • [www.neva.ru/EXPO96/book/book-cont.html История Военно-Морского Флота России]
  • [www.runivers.ru/lib/detail.php?ID=138453 Аренс Е. И. Русский флот. Исторический очерк] СПб.: 1904.
  • [www.runivers.ru/lib/detail.php?ID=144081 Шульц В. К. Подвиги русских моряков] СПб.: 1853.
  • [memoirs.ru/texts/Cvetaev_RS96t87n7.htm Цветаев Д. Основание русского флота. Исторический очерк // Русская старина, 1896. — Т. 87. — № 7. — С. 99-112.]
  • [oldbooks.ax3.net/BookLibrary/00900-Flot.html Книги по истории Российского Императорского Флота — библиотека Царское Село ]
  • [www.simvolika.org/vv044.htm И. Защук. Русский флот. Справочная книжка для сухопутных офицеров] — С-Петербург, 1912 г.
  • Каллистов Н. Д. [elib.shpl.ru/ru/nodes/8540-kallistov-n-d-russkiy-flot-i-dvenadtsatyy-god-rol-i-uchastie-flota-v-otech-voyne-v-svyazi-s-tsiklom-napoleon-voyn-rossii-spb-1912#page/1/mode/grid/zoom/1 Русский флот и двенадцатый год: (Роль и участие флота в Отеч. войне, в связи с циклом наполеон. войн России).] — СПб., 1912. — 185 с.
  • [armflot.ru/index.php/22-vmf/261-aviatsionnoe-vooruzhenie-rossii-v-velikoj-vojne Вооружение морской авиации русского флота в Великой войне]
  • Назаренко К. Б. Снабжение обмундированием нижних чинов русского флота в 20-х — начале 30-х гг. XVIII в. (по документам Научного архива СПб ИИ РАН) [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. — 2015. — Т. VII. — С. 196—215. [www.milhist.info/2015/10/14/nazarenko <www.milhist.info/2015/10/14/nazarenko]> (14.10.2015)

Отрывок, характеризующий Российский императорский флот

В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]