Российско-американская компания

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)
Российско-американская компания
Тип

торговая компания

Основание

1799

Упразднена

1881

Основатели

Шелихов, Григорий Иванович и Резанов, Николай Петрович

Расположение

Российская империя Российская империя: Санкт-Петербург,

наб. р. Мойки, 72

Ключевые фигуры

см. ниже

К:Компании, основанные в 1799 годуК:Компании, упразднённые в 1881 году

Российско-американская компания [1](Россiйско-Американская компанiя (рус. дореф.)) — полугосударственная колониальная торговая компания, основанная Григорием Шелиховым и Николаем Резановым и утверждённая императором Павлом I 8 (19) июля 1799 г. Российско-американская компания после продажи Аляски формально существовала до 1881 года и выплачивала дивиденды до 1888 года[2].





Название

Полное официальное наименование предприятия — Подъ Высочайшимъ Его Императорскаго Величества покровительствомъ Россiйская Американская компанiя (Под Высочайшим Его Императорского Величества покровительством Российская Американская компания).

Ученые-историки и историки-американисты настаивают, что правильное сокращённое название компании — Российско-американская компания[3][4]. Это подтверждается архивными данными и, главное, отражает суть компании. Компания была полностью российской, в ней никогда не было американского капитала и цели и задачи компании отвечали исключительно российским интересам.[5]

История основания

В первой половине XVIII века информация о землях, лежащих на восток от Камчатки, была получена от экспедиций Витуса Беринга и Дмитрия Павлуцкого. К 1780-м гг. на Аляске смогли закрепиться только две крупные купеческие компании: Шелихова—Голикова и Лебедева-Ласточкина, между представителями которых шло почти не прекращавшееся соперничество. Оно завершилось в 1798 г., когда «лебедевцы» были вынуждены бесславно оставить Америку. Таким образом, уже к 1799 г., когда произошло оформление Российско-американской компании (РАК), в Русской Америке фактически сложилась гегемония конгломерата компаний, принадлежавших наследникам Г. И. Шелихова (ум. в 1795 г.) и его бывшего компаньона И. Л. Голикова, то есть почти полная торгово-промысловая монополия[6]. Образование РАК лишь юридически закрепило существующее положение.

Известный предприниматель и организатор пушного промысла Г. И. Шелихов, заложивший в 1784 г. первое постоянное поселение на острове Кадьяк, вернувшись в Россию, выступил с предложением предоставить его компании значительные привилегии. Проект Шелихова предусматривал защиту от произвола местной охотской и камчатской администрации путём передачи его компании под покровительство Иркутского генерал-губернатора, посылку в американские поселения воинской команды, специалистов, ссыльнопоселенцев и миссионеров, санкции на покупку у туземных вождей в Америке рабов и расселения их на Камчатке и Курилах, а также разрешение на торговлю со странами Тихоокеанского бассейна и Индией. Для осуществления этих широкомасштабных планов Шелихов испрашивал у казны финансовую помощь в размере 500 тыс. руб. и настаивал на запрете иностранцам заниматься торгово-промысловой деятельностью в пределах формирующейся Русской Америки.

В центральном правительстве планы объединения купеческих компаний в единую организацию разрабатывались по крайней мере с 1780 г., когда секретарь Коммерц-коллегии М. Д. Чулков подал генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому соответствующий тщательно разработанный проект, согласно которому учреждаемая компания получила бы 30-летнюю монополию на промысел и торговлю на всём Тихоокеанском Севере. Хотя проект Чулкова не получил поддержки из-за стойкой неприязни к монополиям императрицы Екатерины II, он, очевидно, стал известен Г. И. Шелихову и И. Л. Голикову и оказал влияние на их дальнейшие планы и деятельность. В отличие от предыдущих купеческих объединений, компания Шелихова—Голикова была учреждена в 1781 г. не на один «вояж», а на десять лет, причём она ставила своей целью не просто добычу пушнины в Новом Свете, а основание там постоянных поселений. При этом компаньоны добивались непосредственного патронажа иркутских губернаторов и над своей компанией, и над основанными в Америке колониями.

Комиссия о коммерции, о плавании и торговле на Тихом океане в марте 1788 г. ходатайствовала перед императрицей о предоставлении компании Шелихова—Голикова запрашиваемых ею льгот и государственной помощи, в том числе предоставлении ей торгово-промысловой монополии как в уже освоенных компанией районах, так и на вновь открываемых ею территориях сроком до 20 лет. Однако императрица Екатерина II резко отвергла прошение ретивых купцов и ходатайства высших государственных инстанций.

После смерти императрицы 6 (17) ноября 1796 и вступления на престол императора Павла I процесс оформления монополии на пушной промысел и торговлю в Новом Свете пошёл семимильными шагами. Так, уже в 1796 г. ряд иркутских купцов выступил с предложением объединить купеческие компании для торговли в районе Курильских островов и Японии, а в 1797 г. в результате слияния купеческих капиталов было положено начало создания единой монопольной компании на Тихоокеанском Севере, где главенствующую роль вскоре стали играть наследники Г. И. Шелихова и, в первую очередь, его зять Н. П. Резанов.

Образование РАК было уникальным явлением в истории России конца XVIII — начала XIX в. Устав компании был в значительной мере скопирован с иностранных монопольных торговых объединений, прежде всего французских. Здесь следует сделать ряд пояснений. Если говорить об уникальности РАК, то она заключалась прежде всего в сочетании торгово-промысловых функций с функциями казённого управления: государство временно делегировало компании значительную часть своих полномочий. С другой стороны, в появлении РАК не было ничего феноменального — уже в 1750-х гг. в России появляются первые монополистические торговые организации — Темерниковская, Персидская и Среднеазиатская. Все они были акционерными обществами, а ряд положений в учредительных документах первой из них весьма напоминал некоторые пункты правил и привилегий РАК (включая позднейшие добавления и новации). РАК возникла не только под влиянием иностранных аналогий типа Британской Ост-Индской компании, но во многом благодаря уже имевшемуся в России опыту создания подобных организаций. При этом государство, монополизируя деятельность РАК, стремилось удержать под своим контролем купеческий капитал и инициативу, а также принять участие в присвоении монопольных сверхприбылей посредством налогового перераспределения без излишних затрат со своей стороны.

Правление

Российско-американская компания (РАК), окончательно оформившаяся летом 1799 г., служила инструментом по освоению и колонизации Нового Света. Она представляла собой результат своеобразного симбиоза интересов отечественных предпринимателей и царской бюрократии. Первоначально РАК возникла как монопольное объединение нескольких компаний в основном сибирских купцов. Главенствующую роль в ней играли иркутский купец 1-й гильдии Николай Прокофьевич Мыльников и его сыновья Дмитрий и Яков, а также наследники известного курского купца Григория Ивановича Шелихова — его вдова Наталья Алексеевна, компаньон Иван Илларионович (Ларионович) Голиков и зятья — богатый купец Михаил Матвеевич Булдаков и обер-секретарь Правительствующего сената, действительный статский советник и камергер Николай Петрович Резанов. Последний, будучи приближенным к императорскому двору, вскоре стал неофициальным главой и ходатаем компании перед царским правительством. Именно по его настоянию Главное правление РАК было переведено в 1801 г. из Иркутска в Санкт-Петербург, а сама компания обрела черты полугосударственной монополии, когда в состав её акционеров вступил сам император, члены царствующей фамилии и ряд крупных сановников.

Дом в Петербурге (наб. р. Мойки, 72), где в первой половине XIX в. размещалась Российско-американская компания — памятник истории федерального значения.

Первоначально РАК ещё сохраняла черты купеческого объединения, поскольку у руля её управления находились представители крупного торгового капитала. К высшей управленческой элите компании относились директора, находившиеся в Главном правлении компании (ГП РАК) в Санкт-Петербурге, а также главные правители (управляющие) российскими колониями в Америке.

Первым главным правителем Русской Америки стал в 1802 г. уроженец города Каргополя именитый купец Александр Андреевич Баранов, с 1790 г. руководивший наиболее значительной компанией Г. И. Шелихова в Америке. Энергичный и непреклонный, он сумел воплотить в жизнь многие проекты своего патрона, безвременно скончавшегося в 1795 г. При этом Баранов был не только первым главным правителем, но и единственным представителем купеческого сословия на этой ответственной должности. 1802 г. одновременно со званием главного правителя российских колоний он получил чин коллежского советника, а в 1806 г. — орден Св. Анны 2-й степени, то есть был инкорпорирован в чиновничью иерархию империи и приобрел право на потомственное дворянство.

К чиновничьему сословию принадлежали и преемники А. А. Баранова, посланные ему на замену Главным правлением РАК по его многочисленным просьбам.

25 августа 1816 г. специальный совет при Главном правлении компании принял решение назначить главой колониальной администрации капитан-лейтенанта Л. А. Гагемейстера. С этого времени пост главного правителя Русской Америки стал замещаться исключительно офицерами военно-морского флота обычно в чине капитана 1-го или 2-го ранга.

Назначенный в 1854 г. главным правителем капитан 1-го ранга Степан Васильевич Воеводский в августе 1856 г. был произведен царем в контр-адмиралы за умелое руководство вверенными ему колониями в суровые годы Крымской войны. Избежать тогда разорения Русской Америки англо-французской эскадрой удалось благодаря ловкости Главного правления РАК, сумевшего накануне войны заключить сепаратный пакт о нейтралитете с британской Компанией Гудзонова залива.

Естественная зависимость колоний от морских офицеров, командовавших кораблями РАК, получила своё логическое завершение в передаче им всей полноты исполнительной власти в Русской Америке спустя почти 20 лет после образования Российско-американской компании.

В результате прихода к власти в колониях морских офицеров были ликвидированы многие права купеческой вольницы, улучшилось положение как русских, так и особенно местных жителей, в том числе алеутов и креолов, находившихся на службе компании. Впрочем, вскоре обнаружились и серьёзные недостатки. Морские офицеры назначались правителями колоний на небольшие сроки, смотрели на своё пребывание в Америке как на временное явление. Хотя они и были знающими, честными и добропорядочными людьми, как правило, они не очень хорошо разбирались в коммерции, и экономические дела компании после смены Баранова оставляли желать лучшего.

Приход к власти в колониях морских офицеров был только началом качественного перерождения высшей руководящей элиты РАК. Основы для этого были заложены при переводе Главного правления из Иркутска в Санкт-Петербург, что позволило сосредоточить большое число акций РАК в руках столичного чиновничества, офицерства и царских сановников, которые уже к концу 1810-х гг. стали активно влиять на решения, принимаемые общим собранием акционеров — высшим органом компании. Несмотря на перевод Главного правления из Иркутска в Петербург, крупные пакеты акций РАК продолжали находиться в руках сибирского купечества.

Влияние придворной знати и бюрократии сказалось в большей степени при учреждении в 1804 г. специального временного комитета (в 1813 г. он был преобразован в официально действующий совет) из трех акционеров РАК для решения политических вопросов, не подлежавших огласке. Причем один из членов этого органа не избирался, а назначался в обязательном порядке из состава Министерства иностранных дел. Первыми членами «политического» комитета стали видные государственные деятели — тогдашний морской министр адмирал Н. С. Мордвинов, заместитель министра внутренних дел граф П. А. Строганов и представитель МИД тайный советник И. А. Вейдемейер.

При самом учреждении компании в 1799 г. планировалось, что её Главное правление должно состоять из двух директоров, но уже в 1800 г. их число увеличилось до четырёх. Избирались они на общем собрании акционеров РАК, имевших право голоса (то есть владевших не менее 10 акциями). Право быть избранными на пост директора получали только лица, владевшие не менее 25 акциями. Поскольку первоначально каждая акция стоила более 1000 руб., то естественно, что попасть в состав руководства компании могли только очень состоятельные люди. Власть директоров была весьма значительна, и простые акционеры не могли вмешиваться в их деятельность и оспаривать распоряжения: для этого необходимо было организовать общее собрание акционеров, что было достаточно непростым делом.

За неполных 70 лет управления Русской Америкой со стороны Российско-американской компании состав её руководящей элиты претерпел весьма существенные изменения. Если первоначально руководство РАК в колониях и в метрополии состояло исключительно из купцов, пусть и тесно связанных с государственными структурами (а в России иначе и быть не могло), то уже спустя 20 лет после основания РАК власть в колониях перешла в руки морских офицеров. Ещё почти через 15 лет только из них начинают рекрутироваться их заместители. Проходит ещё немногим более 10 лет, и купцы окончательно теряют контроль над Главным правлением, а спустя десятилетие и вовсе исчезают из состава директоров РАК. Такая эволюция была фактически отражением трансформации самой компании, проделавшей за этот период путь от купеческой организации под эгидой Министерства финансов к государственному Департаменту по управлению заморскими территориями в виде своеобразного ответвления Морского министерства.

С середины 1840-х гг. высший управленческий аппарат Российско-американской компании окончательно превращается в специфическую полугосударственную структуру. Именно военно-бюрократическая монополия лучше всего соответствовала сложившемуся в империи общественному строю. Этот строй достиг своего апогея к середине XIX в. и, в значительной мере исчерпав внутренние резервы своего развития, начал быстро сдавать позиции в пореформенной России. Ни РАК в целом, ни её управленческая элита не захотели и не смогли учесть веяний новой капиталистической эпохи, не успели приспособиться к новым реалиям, переведя экономику Русской Америки на «капиталистические рельсы», что повлекло за собой ухудшение финансового положения компании в 1860-е гг. Таким образом, процесс огосударствления, бюрократизации высшей управленческой элиты РАК явился одной из косвенных причин продажи Аляски США в 1867 г. и последующей ликвидации самой Российско-американской компании, что пока не нашло должного отражения на страницах отечественной и зарубежной историографии.

При содействии российского правительства компания в 1804—1840 организовала 25 экспедиций, в том числе 15 кругосветных (И. Ф. Крузенштерна, Ю. Ф. Лисянского и др.).

Посольства в Японию

С именем Российско-американской компании связаны первые в истории России попытки установить торгово-экономические отношения с Японией. Япония начала XIX в. была закрытой страной, фактическая власть в которой принадлежала феодальному роду Токугава, известному своей непримиримой политикой по отношению к иностранцам. Согласно указам сёгуната никто, кроме голландцев, не имел права вести торговлю на территории Японии. Тем не менее даже голландская торговля, для которой был отведён порт Нагасаки, находилась под строгим контролем чиновников сёгуната. История знает немало примеров попыток западных государств установить торговые и политические контакты с токугавской Японией, однако все они заканчивались неудачами. В подобной обстановке «закрытых дверей» со стороны Японии Российско-американская компания решила направить туда свою экспедицию для открытия новых рынков сбыта промышленных товаров. Возможно, что в качестве ещё одной основной задачи, стоявшей перед РАК, было подписание договора, по которому рассчитывалось поставлять в дальневосточные области Российской империи японские товары. Деятели РАК видели в этом более удобный способ обеспечить провиантом один из стратегически важных регионов страны.

29 июля 1802 г. главное правление РАК обратилось к императору Александру I для получения разрешения на отправку из Кронштадта первой русской кругосветной экспедиции, с целью доставить в свои тихоокеанские владения припасы и необходимые для кораблестроения материалы. Основной целью было установление торговли с Китаем и Японией, а затем и распространить сферу своей деятельности и на соседние страны. Для этого компания просила обеспечить её опытными офицерами и приказчиками, а также суммой денег в размере 250 тыс. рублей.

Император Александр I утвердил предложение в тот же день. Начальником экспедиции был назначен И. Ф. Крузенштерн, а его помощником стал капитан-лейтенант Ю. Ф. Лисянский. В распоряжении историков имеется записка царю министра коммерции Н. П. Румянцева «О торге с Японией». «Сама природа, поставя Россию сопредельно Японии и сближая обе империи морями, даёт нам перед всеми торговыми державами преимущества и удобность в торговле, к которой ныне купечество наше, как кажется, ожидает токмо единого от правительства одобрения».

В день отплытия экспедиции Александр I лично посетил корабли компании «Нева» и «Надежда», чем подчеркнул значение, которое придавалось посольству. Экспедиция закончилась в 1805 г., когда «Надежда» покинула японские берега, так и не сумев преодолеть желание японских чиновников сохранять закрытое положение страны. Однако был и ряд положительных моментов. Так например, участники экспедиции смогли собрать для Академии Наук коллекцию образцов флоры и фауны Японии, изделий ремесла, одежды, утвари, что дало мощный толчок научному изучению Японии в нашей стране. Кроме того, экспедиция способствовала знакомству двух соседних народов, подготовила почву для их дальнейшего сближения и подписания Симодского договора о начале торговли в 1856 г.

Русские на Гавайях

В 1816 году доктор Шеффер, сотрудник Российско-американской компании, прибыл на остров Кауаи с миссией по вызволению захваченного корабля «Беринг» и по личной инициативе добился подписания прошения о протекторате правителем острова Каумуалии, вассалом монарха Гавайского королевства Камехамехи I. Впоследствии император отказался ратифицировать договор[7]. Шефферу удалось построить на острове три крепости, руины одной из которых — Елисаветинской — сохранились до наших дней.

Однако уже в 1817 году Шеффер был вынужден покинуть остров из-за агрессивных действий американских предпринимателей и моряков, сторону которых принял и Каумуалии, до которого дошли сведения о реальных полномочиях Шеффера.

Форт-Росс

Эпоха русского присутствия в Калифорнии началась 30 августа 1812 года. В этот день служащий Российско-американской компании Иван Кусков и его сотрудники (25 русских и 80 индейцев) подняли флаг РАК в точке с координатами 38° 33' с.ш. и 123°15’ з.д. Окончательное решение о начале строительства русского поселения в Калифорнии (крепости Росс) главный правитель Русской Америки Александр Баранов принял в конце 1811 года. До этого он дважды отправлял исследовательские экспедиции на поиски подходящего места. Экспедиции возглавлял упомянутый Иван Кусков, который положил на создание и развитие Русской Калифорнии почти пятнадцать лет своей жизни. Его выбор пал на высокий берег небольшой бухты к северу от залива Бодега, в 15 верстах выше реки Славянки (современная Рашен-Ривер) и в 70 милях к северу от Сан-Франциско.

Продажа Аляски

Инициатором продажи Аляски выступило Министерство финансов во главе с М. Х. Рейтерном, направившее императору Александру II специальную записку от 16(28) сентября 1866 г., в которой указывало на необходимость строжайшей экономии государственных средств и отказа от разного рода субсидий. Кроме того, Рейтерн подчеркивал, что для нормального функционирования империи требовался трехлетний иностранный заем по 15 млн руб. в год. В этих условиях получение даже части этой суммы представляло для правительства определенный интерес.[8] Продажа Аляски смогла бы обеспечить значительную часть указанной суммы, одновременно избавив казну от обременительных ежегодных дотаций РАК в размере 200 000 руб. серебром.

К практической реализации этого проекта правительство приступило после приезда из Вашингтона российского посланника Э. А. Стекля, активно лоббировавшего уступку Аляски США. После его встреч с вел. кн. Константином и Рейтерном, последний представил канцлеру А. М. Горчакову 2(14) декабря 1866 г. записку о целесообразности сделки с Соединенными Штатами.

Аналогичная записка была представлена главе МИДа князю А. М. Горчакову и от Морского министерства, во главе с вел. кн. Константином.

16(28) декабря состоялось секретное «особое заседание», на котором присутствовали вел.кн. Константин, Горчаков, Рейтерн, Стекль и вице-адмирал Н. К. Краббе (от Морского министерства) во главе с императором Александром II. Именно эти люди и решили судьбу Русской Америки. Все они единогласно высказались за её продажу США[9].

После принятия верховными властями Российской империи окончательного решения по «аляскинскому вопросу» Стекль немедля, уже в январе 1867 г., покинул Санкт-Петербург, а 15 февраля прибыл в Нью-Йорк. В марте начались непродолжительные переговоры, а сам договор об продаже Россией Аляски за 7 млн долларов золотом был подписан 18 (30) марта 1867 г. (Территория площадью 1 519 тыс. км² была продана за 7,2 миллиона долларов золотом, то есть меньше чем по 5 центов за гектар). И только 7(19) апреля руководство РАК было оповещено о свершившемся факте[10].

Флаг компании

Флаг Российско-американской компании был утверждён императором Александром І в 1806 году. Это был первый специальный флаг, дарованный российским правительством частной компании. С предложением о создании такого флага выступил министр Н. П. Румянцев, который уделял особое внимание компании и лично финансировал несколько научных экспедиций. Флаг был представлен Главному правлению компании в Санкт-Петербурге 19 сентября 1806 года. Компании предписывалось использовать флаг как крепостной и морской.

Флаг РАК имел три полосы: нижнюю красную, среднюю синюю и верхнюю более широкую белую. На белой полосе располагался двуглавый орел, держащий в когтях ленту с надписью «Россiйской Американской Компанiи». На груди орла располагался красный щит с изображением Святого Георгия.

С 1818 по 1831 годы в РАК работал специально нанятый профессиональный художник, который рисовал флаги и эмблемы.

Флаг Российско-американской компании реял над Аляской до 18 октября 1867 года[11].

Список председателей совета директоров РАК

# Имя Начало срока Конец срока
1 Михаил Матвеевич Булдаков 1799 1827
2 Иван Васильевич Прокофьев 1827 1844
3 Фердинанд Петрович фон Врангель 1844 1850
4 Владимир Гаврилович Политковский 1850 1866
5 Егор Егорович фон Врангель 1866 1867

Управляющие Российско-американской компании

# Имя Начало срока Конец срока
1 Александр Андреевич Баранов
(17461819)
9 июля 1799 11 января 1818
2 Леонтий Андрианович Гагемейстер
(17801833)
11 января 1818 24 октября 1818
3 Семён Иванович Яновский
(17881876)
24 октября 1818 15 сентября 1820
4 Матвей Иванович Муравьёв
(17841826)
15 сентября 1820 14 октября 1825
5 Пётр Егорович Чистяков
(17901862)
14 октября 1825 1 июня 1830
6 Фердинанд Петрович Врангель
(17971870)
1 июня 1830 29 октября 1835
7 Иван Антонович Купреянов
(18001857)
29 октября 1835 25 мая 1840
8 Адольф Карлович Этолин
(17981876)
25 мая 1840 9 июля 1845
9 Михаил Дмитриевич Тебеньков
(18021872)
9 июля 1845 14 октября 1850
10 Николай Яковлевич Розенберг
(18071857)
14 октября 1850 31 марта 1853
11 Александр Ильич Рудаков
(18171875)
31 марта 1853 22 апреля 1854
12 Степан Васильевич Воеводский
(18051884)
22 апреля 1854 22 июня 1859
13 Иван Васильевич Фуругельм
(18211909)
22 июня 1859 2 декабря 1863
14 Дмитрий Петрович Максутов
(18321889)
2 декабря 1863 18 октября 1867

См. также

Источники

  1. bigenc.ru/domestic_history/text/1816860 статья "Аляска" БРЭ
  2. Отв. ред. акад. Н. Н. Болховитинов. История Русской Америки (1732—1867). Том III. Основание Русской Америки (1732 — 1799). Глава 11. Продажа Аляски (1867). 3. Передача Русской Америки Соединенным Штатам. — М.: Международные отношения, 1997. — 480 с. — ISBN 5-7133-0883-9.
  3. [lcweb2.loc.gov/master/mss/mtfms/msy/y0020002/0001.jpg Экстракт Российско-американской компании о <…> промысле 1803-го года]
  4. [lcweb2.loc.gov/cgi-bin/ampage?collId=mtfms&fileName=msy/y0020003//mtfmsy0020003.db&recNum=0&itemLink=r?intldl/mtfront:@field%28NUMBER+@od1%28mtfms+y0020003%29%29&linkText=0&presId=mtfront Обороты Российско-американской компании]
  5. Иванян Э. А. История США. М.,Издательство: Дрофа, 576 °C. ISBN 5-7107-6077-3
  6. Гринев А. В. Русские промышленники на Аляске в конце XVIII в. Начало деятельности А. А. Баранова
  7. История русской Америки (1732—1867): В 3 т. / Под ред. Н. Н. Болховитинова. — М.: Междунар. отношения, 1997—1999. Глава [america-xix.org.ru/library/bolkhovitinov-hawaii/ Русские на Гавайях (1804—1825)]
  8. Болховитинов Н. Н. Указ. соч. С.185-186 (документ опубликован на с.300; англ. вариант: Miller D.H. Op. cit. P.59-60).
  9. Болховитинов Н. Н. Указ. соч. С.271.
  10. Макарова Р. В. К истории ликвидации Российско-американской компании // Проблемы истории и этнографии Америки. — М., 1979. — С. 272; Болховитинов Н. Н. Указ. соч. — С. 278—282.
  11. [www.fortrossstatepark.org/flag.htm State Historic Park Fort Ross — Russian American Company Flag]

Напишите отзыв о статье "Российско-американская компания"

Литература

  • Тихменев П. А. Историческое обозрение образования Российско-американской компании и действий её до настоящего времени. Ч. 1-2. — СПб., 1861—1863.

Ссылки

  • Российско-американская компания // Ремень — Сафи. — М. : Советская энциклопедия, 1975. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 22).</span>
  • [lcweb2.loc.gov/intldl/mtfhtml/mfdigcol/lists/mtfyumtitlindex.html Коллекция Геннадия В. Юдина: Документы Российско-американской компании. Материалы библиотеки Конгресса США]
  • [www.proza.ru/2009/10/26/1144 «Бодрствуйте, други, отечеству в честь!» Б. Рябухин. Историческая выдержка в литературе]
  • [america-xix.org.ru/russkie/ История Русской Америки]

Отрывок, характеризующий Российско-американская компания

Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.