Россия (газета)

«Россия»

Редактор	Георгий Сазонов
Основана	1899
Прекращение публикаций	1902
Язык	русский
Периодичность	ежедневно
Тираж	40 000

К:Печатные издания, возникшие в 1899 годуК:Печатные издания, закрытые в 1902 году

«Росси́я» — ежедневная газета либерального направления, выходившая в Петербурге в 1899—1902 годах. С изданием сотрудничали писатель Александр Амфитеатров, журналист Влас Дорошевич, репортёр Владимир Гиляровский, театральный критик Юрий Беляев, профессор П. И. Ковалевский. Издатель — Матвей Осипович Альберт.

Газета была закрыта после публикации фельетона «Господа Обмановы», написанного Амфитеатровым, в котором усмотрели сатиру на царствующую семью.

Создание и финансирование

У истоков «России» стояли бывшие сотрудники «Нового времени», мечтавшие создать газету «европейского типа», способную конкурировать с их прежним изданием. Деньги на новый печатный орган — около 180 тысяч рублей — были собраны российским купечеством; большие суммы вложили Савва Мамонтов и его зять Матвей Альберт, возглавлявший Общество Невского судостроительного завода.

По словам исследователей, Мамонтов, инициировавший сбор средств на «Россию», мечтал, чтобы газета стала «рупором уже новых людей, которые поднимаются в купеческой среде». Денег для этого не жалели: так, в 1902 году на зарплату сотрудникам редакции и гонорар авторам основатели издания потратили более 193 тысяч рублей.

Формальным редактором издания считался Георгий Сазонов, однако выпуском каждого номера, подбором тем для публикаций, работой с авторами занимался Александр Амфитеатров. В штатном расписании он значился заведующим литературным и политическим отделом; официально возглавить редакцию ему мешали сложные отношения с министром внутренних дел России Иваном Горемыкиным.

Тематическая направленность

В первом номере газеты, вышедшем в свет 29 апреля 1899 года, редакция обозначила программу издания. Её основные положения были связаны «с самобытным развитием России, веротерпимостью, уважением к чужим языкам, реформой продовольственного дела, свободой печатного слова». Авторы обещали сделать всё возможное для того, чтобы стать «хотя маленьким, но ясным и чистым, без пристрастия и кривизны, зеркалом текущей жизни нашего Отечества». Сам выпуск был приурочен к десятой годовщине со дня смерти Салтыкова-Щедрина; половину газетной полосы занимал портрет писателя; далее шли весьма рискованные цитаты из его произведений.

Публикуемые в «России» острые фельетоны Дорошевича, репортажи Гиляровского, сатирические сказки Амфитеатрова привлекли к изданию внимание широких слоёв населения. В 1900 году газета имела уже 40 000 подписчиков; в число её постоянных читателей входили Максим Горький, Антон Чехов, Роза Люксембург, Михаил Нестеров.

В докладе, подготовленном цензорами Главного управления по делам печати и адресованном министру внутренних дел, отмечались причины, способствовавшие росту популярности «России»:

Газета представляет собой новый для России тип повременного издания, который весь свой успех основывает на бойких и сенсационных фельетонах, авторами коих были наиболее популярные в этом роде газетные сотрудники Амфитеатров и Дорошевич. Публика обыкновенно с нетерпением ждала этих фельетонов, и номера «России», в которых они появлялись, раскупались нарасхват.

Впоследствии критик Александр Кугель вспоминал, что «Россия» была «бойчее и развязнее», чем «Новое время», оставаясь при этом «газетой либеральной».

Резонансные публикации

Многие материалы, опубликованные в газете, вызвали общественный резонанс. Так, по воспоминаниям Владимира Гиляровского, после встречи с Верой Александровной Нащокиной, одиноко проживавшей во Всехсвятском, он подготовил материал, начинавшийся словами: «Я сейчас имел счастие целовать ту руку, которую целовал Пушкин». Рассказ о даме очень преклонных лет, обитающей в ветхом флигеле, произвёл большое впечатление на членов Пушкинской комиссии: они встретились с Нащокиной и назначили ей пенсию.

Столь же живой отклик вызвала статья Гиляровского о чайной компании, которая использовала на расфасовке бесплатный труд людей, вывезенных из Заволжья; среди прибывших были целые семьи, заражённые тифом. Материал стал сенсацией; его перепечатали многие губернские издания. Представители чайной фирмы угрожали автору и Амфитеатрову; просьбу «напечатать опровержение» они сопровождали попытками дать взятку. В итоге расфасовщики, получив зарплату, смогли вернуться на родину.

В современном учебнике для факультетов журналистики воспроизводится пример расследования, проведённого Власом Дорошевичем по «делу Скитских». История убийства секретаря Полтавской консистории Комарова стала в конце XIX века предметом широкого общественного обсуждения. Предполагаемые убийцы — Степан и Пётр Скитских — были отправлены на каторгу. Приехав в Полтаву, Дорошевич провёл собственное расследование, нашёл новых свидетелей, досконально изучил место преступления. В судебном очерке, опубликованном в «России», журналист представил только факты. Они заставили следствие вернуться к «делу Скитских»; в результате братья были оправданы. Позже Амфитеатров так оценивал работу коллеги:

В русской печати за последние 25 лет я не знаю более добросовестного и щегольского образца уголовного репортажа. Этически статья о Скитских явилась настоящим гражданским подвигом, а технически — совершенством газетной работы.

Закрытие газеты

Газета, «яркой звездой блеснувшая на русском журнальном небосклоне», была закрыта после публикации фельетона «Господа Обмановы», написанного Александром Амфитеатровым. Власти увидели в названии и в тексте «дерзкую сатиру» на Николая II и его семью.

По воспоминаниям Амфитеатрова, номер с «Господами Обмановыми» моментально стал раритетом. Когда тираж «России» с фельетоном поступил из Петербурга в Москву, некий киоскёр скупил все номера; дождавшись покупательского ажиотажа, он начал продавать их втридорога и за сутки обогатился на 10 тысяч рублей.

Газета с «Господами Обмановыми» вышла 13 января 1902 года. На следующий день Амфитеатров был арестован и отправлен в Минусинск. Редакции удалось выпустить ещё один номер «России»; затем «последовало обычное постановление четырёх министров об её окончательном закрытии».

Литература

• Гиляровский В. А. Мои скитания. Москва газетная. — М.: АСТ, 2006. — 506 с. — ISBN 5-17-037243-4.

Отрывок, характеризующий Россия (газета)

С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.