Росси, Азария де

Азария бен-Моисей де России
«Меор Энаим» (ивр. ‏מאור עיניים‏‎)
Дата рождения:	1513(1513)
Место рождения:	Мантуя
Дата смерти:	1578(1578)

Азария бен-Моисей де Росси (итал. Azaria de' Rossi) — знаменитый учёный, основатель исторической критики.

Биография

Происходил из старинной итальянской семьи, бывшей, согласно древней традиции, в числе тех семейств иерусалимской знати, которые были уведены в плен Титом; род. в Мантуе ок. 1513 г., ум. в 1578 г.

Росси получил разностороннее светское и богословское образование; по профессии был врачом; жил в Мантуе; в 1543 г. переселился в Феррару, жил затем в Анконе, Болонье и Саббионетте. В 1569 г., после изгнания евреев Пием V из Папской области, де Росси переселился снова в Феррару. В 1571 г. в. Ферраре разразилось землетрясение, от которого погибло около 200 лиц, и лишь благодаря случаю де Росси и его семья избегли смерти. Во время суматохи, последовавшей за катастрофой, Росси поселился в деревне, где сблизился с одним христианским ученым, который изучал иудео-эллинскую литературу. Вопрос последнего ο том, существует ли в еврейской письменности перевод Послания Аристея, побудил де Росси познакомить и евреев, не знающих классических языков, с произведениями иудео-эллинской литературы. В течение 20 дней де Росси написал "Hadrat Zekenim" (перевод означенного Послания), составляющий вторую книгу его знаменитого сочинения "Meor Enajim".

P. следует считать наиболее выдающимся представителем эпохи позднего возрождения. Глубокий ум, историческое чутье, необыкновенная память, редкое трудолюбие, смелость мысли и изумительная эрудиция сочетались в этом замечательном мыслителе, опередившем свой век и достойно оцененном лишь в 19 в., когда историческая критика, основание которой положил Нибур в знаменитом сочинении "Römische Geschichte" (1811—1832), завоевала себе место и в истории евреев. В его сочинении впервые произведения иудео-эллинской письменности, Септуагинта и сочинения Филона были введены в круг еврейской литературы; впервые сопоставлены источники еврейской истории в талмудическо-мидрашитской письменности — с одной стороны, и в иудео-эллинской классической и древнехристианской письменности — с другой. Свидетельства источников и предания подвергаются Р. строгой объективной критике. Стремление его проникнуть в тайны прошлого было поистине изумительно. Болезненный, всегда терпевший нужду и горе, он никогда не расставался с научными занятиями. Он изучил в совершенстве еврейскую, классическую и итальянскую письменность; основательно знал античную жизнь, греческие и римские древности, историю церкви, церковную христианскую письменность, историю, естествознание и медицину. Он был свободен от авторитета традиции, который в то время господствовал как над еврейскими, так и над христианскими умами. Ему была чужда вера в древние книги. В нем поражает не только острая критика, которой он подвергает каждое сообщение, предание, но также и остроумное сопоставление источников, часто на первый взгляд далеких друг от друга. В его произведении впервые философская критика уступает место исторической критике и сравнительному анализу исторических источников.

Первые еврейские ученые, применившие метод исторической критики к еврейской истории, С. Л. Рапопорт и Л. Цунц, оценили значение Р. и его труда "Meor Enajim" как труда, который "положил основание современной исторической критике". "Meor Enajim" (Мантуя, 1573—75; Берлин, 1794; Вильна, 1829; там же 1863—1866) состоит из трех книг: 1) "Kol Elohim" (םיהלא לוק) — описание землетрясения в Ферраре, 2) "Hadrat Zekenim" — перевод "Послания Аристея" и 3) "Imre Binah" — сборник статей по еврейской истории и археологии. Третья книга состоит из четырех частей. Первая часть содержит исследования ο еврейской расе, ο происхождении Септуагинты, о некоторых верованиях талмудических законоучителей, находящихся в противоречии с результатами науки, историю еврейских поселений в Александрии и Кирене, хронику ο восстании Бар-Кохбы. Вторая часть содержит критические возражения на некоторые утверждения талмудических законоучителей, объяснения исторических агад, которых нельзя понимать в буквальном смысле. Третья часть содержит ценное исследование по хронологии еврейской истории. Четвертая часть посвящена еврейской археологии. Вся эта книга проникнута смелостью мысли и критическим духом. Р. выступает против общепринятой еврейской эры от сотворения мира и доказывает, что определение периода существования второго храма, согласно Талмуду, не соответствует действительности. Многие основные вопросы еврейской истории разбираются на основании разных источников, контролирующих друг друга, и решаются часто не в согласии с традицией. Естественно, что это сочинение не могло иметь значения в ту эпоху упадка и господства каббалы и мистицизма. Сочинение вызвало против себя протесты. Р. Иосиф Каро незадолго до кончины приказал члену сафедского раввината р. Элише Галлико составить проект акта об анафеме на это произведение. Смерть помешала р. Иосифу Каро подписать проект, но все же акт об анафеме был опубликован сафедским раввинатом. В Италии мантуанский раввинат запретил изучение сочинений Р. лицами, не достигшими 25-летнего возраста (без особого разрешения раввината). Сочинение Р. обратило на себя внимание христианских гебраистов, которые переводили неоднократно из него целые главы. Из них должны быть упомянуты: Бартолоччи (пер. 9 и 22 глав Meor Enajim, в Bibliotheca magna rabbinica); Бохарт (Hierozoicon, Лейден, 1712; гл. 16 и 21); Буксторф (гл. 9, 42 и 59, в Tractatus de antiquitate punctorum, Базель, 1648; гл. 50 и 60 в переводе Kuzari, ib., 1660 и гл. 56 и 58, в Dissertatio de literis hebraicis, ib., 1662); Готтингер, Рафаль и епископ Лоут.

Литература

• Росси, Азария бен-Моисей де // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
• De Rossi, Dizionario, p. 280;
• Zunz, в Kerem Chemed, V, 131—138, VII, 119—124;
• Rapoport, ib., V, 159—162;
• Steinschneider, Cat. Bodl., col. 747;
• Zunz, LG., p. 417;
• J. E., X, 485—486.

При написании этой статьи использовался материал из Еврейской энциклопедии Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Росси, Азария де

Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.