Ростовская и Ярославская епархия
Поделись знанием:
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
| |
| Основная информация | |
|---|---|
| Страна | Россия |
| Епархиальный центр | Ростов |
| Основана | 992 год |
| Кафедральный храм | Успенский собор (Ростов) |
| Сан правящего архиерея | митрополит |
| Титул правящего архиерея | Ростовский и Ярославский |
Росто́вская и Яросла́вская епархия — историческая епархия Русской Православной Церкви. Образована в числе первых шести епископских кафедр на Руси[1].
Ныне существует Ярославская и Ростовская епархия.
Содержание
История
Ростовская епархия учреждена в начале 990-х годов в Ростове Великом в составе Киевской митрополии Константинопольской Православной Церкви. О её учреждении рассказывается:
«…После Новгорода святитель Михаил посетил в 991 году с христианской проповедью область Ростовскую, сопровождаемый четырьмя епископами, а также родственником [князя] Владимира — Добрынею и священником Анастасием. Ревностные благовестники крестили здесь множество людей, воздвигли многие храмы, рукоположили пресвитеров и диаконов и устроили клир. В 992 году в Ростов поставлен был и особый епископ; с этого времени возникла здесь епархия, в которую вошла вся область Ростовская…».
В 1054 году управлению Ростовских иерархов подчинены были земли в XIX веке составлявшие губернии Московскую, Владимирскую, Ярославскую, Костромскую, Тверскую, Нижегородскую, Тульскую и Калужскую, — и многие местности северных губерний: область Белозерская, Вологда, Устюг Великий, Пермь и другие[2].
Уже в домонгольский период на территории епархии возникают первые монастыри, два из которых — Авраамиев Ростовский и Никитский Переславский — существуют и по сей день[1].
С 28 ноября 1390 года ростовские архиереи носили сан архиепископов.
К концу святительства Феодора III Ростовская кафедра включала, кроме Ростова, Ярославль, Белоозеро, Устюг, Угличе Поле и Мологу[3].
При учреждении патриархии на Руси в 1589 году ряд архиепископий, в том числе и Ростовская, были возвышены до митрополиий.
Расцвет духовной культуры XVI—XVII веков выразился в строительстве великолепных каменных храмов, в развитии иконописи и фресковой живописи, колокололитейного производства. Символами этой эпохи является Ростовский кремль — «сказка в камне», воздвигнутая митрополитом Ростовским Ионой (Сысоевичем) и храм Ильи Пророка в Ярославле[1].
В 1786 году, в рамках общей политики государства на унификацию центров и границ епархий с центрами и границами административных образований, последовал указ о перенесении кафедры из Ростова Великого в Ярославль, что было практически осуществлено 6 мая 1788 года; тогда же кафедра была соответственно переименована в Ярославскую и Ростовскую.
В 1907 году ростовские священнослужители обратились в Синод с просьбой учредить в Ростове Великом викариатство. Во главе их встал настоятель кафедрального собора отец Анатолий, который и желал занять пост викария. Он утверждал, что «белые клобуки за него». Монашество же полностью поддерживало архиепископа, который негативно относился к предложенной кандидатуре, а потому и не хотел учреждать новое викариатство: «Отца Анатолия я не желаю, с ним не обобраться будет историй». Конфликт затянулся на несколько лет. Потребовалось вмешательство митрополита Киевского Флавиана (Городецкого) чтобы викариатство не было открыто[4].
22 января 1920 года было учреждено Ростовское викариатство Ярославской епархии. После 1935 года не замещалась.
Изменение названия
- Ростовская и Суздальская — с 992 г.
- Ростовская, Суздальская, Владимирская и Муромская — с 1149 г.
- Ростовская и Муромская — с 1164 (по др. свед.: с 1172) года
- Ростовская, Суздальская и Владимирская — с 1198 г.
- Ростовская, Переяславская и Ярославская — с 1213 (1214) года
- Ростовская и Ярославская — с 1226 г.
- Ростовская, Ярославская и Белозерская — с 1389 (1390) года
- Ростовская и Ярославская — с 26 января 1589 (по др. свед.: 1587 г.)
- Ярославская и Ростовская — с 16 октября 1799 (по др. свед.: 1783, 1786, 1787) г.
Епископы
- Феодор I (990/992 — ок. 1023)
- Иларион (990-е)
- Леонтий Ростовский (не позже 1051 — не позже 1077)
- Исаия (1078—1090)
- Ефрем (1090 — не ранее 1112)
- Иоанн I (1131—1146)
- Нестор (1147—1157)
- Леон (1157—1162)
- Феодор II (1162—1169)
- Леонтий II (1172—1185)
- Николай (упом. ок. 1185)
- Лука (11 марта 1185 — 10 ноября 1189)
- Иоанн II (23 января 1190 — 12 мая 1214)
- Пахомий (1214—1216)
- Кирилл I (1216 — 16 сентября 1229)
- Кирилл II (1230 — 21 мая 1262)
- Игнатий I (19 сентября 1262—1278)
- Дионисий (1278)
- Игнатий I (1278 — 28 мая 1288)
- Тарасий (1288—1295)
- Симеон (1295—1311)
- Прохор (1311 — 7 сентября 1328)
- Антоний (октябрь 1328—1336)
- Гавриил (1336—1346)
- Иоанн III (1346—1356)
- Игнатий II (1356—1364)
- Петр (1364—1365)
- Арсений (Луговской-Грива) (1374—1380)
- Матфей Гречин (упом. 1381—1385)
- Иаков (1386—1390)
- Феодор III (1390 — 28 ноября 1395)
- Григорий Премудрый (29 марта 1396 — 3 мая 1416)
- Дионисий Грек (12 июля 1418 — 18 октября 1425)
- Ефрем (13 апреля 1427 — 29 марта 1454)
- Феодосий (Бывальцев) (июнь 1454 — 3 мая 1461)
- Трифон (13 мая 1462 — 6 августа 1467)
- Вассиан (Рыло) (13 декабря 1467 — 23 марта 1481)
- Иоасаф (Оболенский) (22 июля 1481—1488)
- Тихон (Малышкин) (15 января 1489 — январь 1503)
- Вассиан (Санин) (15 января 1506 — 18 августа 1515)
- Иоанн IV (9 февраля 1520 — 12 мая 1525)
- Кирилл III (4 марта 1526—1538)
- Досифей (март 1539 — 14 августа 1542)
- Алексий (25 февраля 1543—1548)
- Никандр (17 марта 1549 — 25 сентября 1566)
- Корнилий (19 января 1567 — упом. 1574)
- Иона (1574 — 20 апреля 1577) на епархии не был
- Авраамий (упом. 1577)
- Давид (1578—1582)
- Евфимий (1583 — декабрь 1585)
- Иов (9 января — 11 декабря 1586)
- Варлаам (Рогов) (январь 1586 — 25 марта 1603)
- Иона (Думин) (1603—1604)
- Кирилл (Завидов) (18 марта 1605 — апрель 1606)
- Филарет (Романов) (май 1606 — 22 июня 1619)
- Кирилл (Завидов) (1611—1616) временно управляющий
- Варлаам (Старорушин) (1619 — 9 июля 1652)
- Иона Сысоевич (22 августа 1652 — 20 декабря 1690)
- Иоасаф (Лазаревич) (5 июля 1691 — 10 ноября 1701)
- Димитрий (Туптало) (4 января 1702 — 28 октября 1709)
- Досифей (Глебов) (17 июня 1711 — 19 февраля 1718)
- Георгий (Дашков) (13 июля 1718 — 28 декабря 1730)
- Иоаким (13 апреля 1731 — 25 декабря 1741)
- Арсений (Мацеевич) (13 мая 1742 — 14 апреля 1763)
- Афанасий (Волховский) (26 мая 1763 — 15 февраля 1776)
- Самуил (Миславский) (17 марта 1776 — 22 сентября 1783)
- Арсений (Верещагин) (22 сентября 1783 — 6 мая 1788)
- Ростовское викариатство Ярославской епархии
- Иосиф (Петровых) (22 января 1920 — 26 августа 1926)
- Иннокентий (Летяев) (14 октября — 15 ноября 1927)
- Евгений (Кобранов) (14 декабря 1927 — 5 декабря 1933)
- Серафим (Трофимов) (5 декабря 1933 — 30 ноября 1935)
Напишите отзыв о статье "Ростовская и Ярославская епархия"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [yareparhia.ru/eparhia/history/ история]
- ↑ Иерархи Ростово-Ярославской паствы, Ярославль, 1864, 7-8.
- ↑ Дробленкова, Н. Ф., [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4675 «Феодор, игумен Симоновский»], // Словарь книжников и книжности Древней Руси
- ↑ Штепа А. В. [tksu.ru/kasoprs/Lists/IV/Attachments/37/%D0%A8%D1%82%D0%B5%D0%BF%D0%B0%20%D0%90.%D0%92.%20%D0%92%D1%8B%D1%81%D1%82%D1%83%D0%BF%D0%BB%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5.pdf Епархиальное управление Русской Православной Церковьюв период правления династии Романовых на примере Калужской, Тульской, Ярославской епархий Европейского центра России (конец XVIII — начало XX вв.)] // У истоков российской государственности. (Роль женщин в истории династии Романовых): Исследования и материалы. — СПб.: Издательство «Юридический центр Пресс», 2012. — С.485—504
| ||||||||
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Ростовская и Ярославская епархия
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
