Ростовщичество

Ростовщи́чество — предоставление денег в долг под проценты (в рост). В современности ростовщичеством называют дачу средств в долг под необоснованно высокий процент (по сравнению с обычной сложившейся практикой) или под залог вещей.

Законодательство Российской Федерации не определяет и не использует термин «Ростовщичество».

История

Ростовщичество было известно с древнейших времен даже до появления денег. Первые ссуды давали и возвращали натурой — например, зерном или скотом. Не исключено, что идея роста ссуды появилась из практики — например, когда взятого в ссуду теленка возвращали с естественным приростом.

Ростовщичество было распространено в Древней Греции. Аристотель в трактате Политика описывал явление взимания процентов как противное природе и основное назначение денег отводил для меновой торговли. Экономике Аристотель противопоставлял Хрематистику, к которой он причислял ростовщичество. Взгляд Аристотеля отражал мнение класса рабовладельцев, поскольку ростовщичество было одним из факторов, содействующих разложению античного общества.

Ростовщический кредит был характерен для ранних форм кредитно-денежных отношений, когда он обслуживал непроизводительные расходы феодальной знати, мелких ремесленников и крестьян. Ростовщичество было широко распространено в Европе до появления промышленного кредита и банков.

В Древней Руси и позднее в Российской Империи ростовщичество считалось аморальным, законодательно преследовалось превышение ростовщиком определённой процентной ставки. Основанием этому служили представления, что земледелие или промышленное производство увеличиваются «справедливо» за счёт труда, а деньги растут «обманом», так как ростовщик труда не прилагает. Тем не менее, православные монастыри давали ссуды под залог земли и ювелирных изделий. За кредит взимали проценты, включая сложные. Ростовщичеством занимались архиерейские дома и приходские церкви. В рост отдавался также хлеб.

Ростовщичество и наука

В различной литературе понятие «ростовщичество» трактуется весьма неоднозначно. При этом часто используются неопределённые критерии (например, процент «непомерный», «завышенный», «чрезмерно высокий», «незаконный»). Некоторые авторы любое кредитование под проценты считают ростовщичеством.

По мнению ряда авторов, ростовщичество приводит к увеличению денежной массы, не обеспеченной товарами, поэтому кредитование под процент приводит к инфляции — ссудный процент по кредиту входит в стоимость товара и повышает его цену.

Законы об ограничении размера взимаемых процентов являются типичным примером ограничения договорной свободы в целях защиты интересов экономически слабых субъектов.

Сторонник свободного рынка американский экономист Мюррей Ротбард критиковал законы об ограничении кредитования. По его мнению, такие ограничения, как и любые иные формы государственных ограничений на свободные сделки ведут исключительно к негативным результатам. В частности, ограничение на размер процента порождает дефицит кредитных ресурсов, а запрет тех или иных сделок — чёрный рынок и удорожание запрещённого.

Другие авторы показывают отсутствие прямой связи между уровнями ссудного процента и инфляции. Анализируя эпоху Древнего Рима доктор экономических наук Сергей Владимирович Лукин отмечает, что несмотря на значительный размер ростовщического процента (30-50 % годовых) инфляция отсутствовала или была незначительной, что делало реальный ростовщический процент лишь немногим меньше номинального. Доктор экономических наук Владимир Константинович Бурлачков считает, что максимум, на который могут поднять процентную ставку, зависит от рентабельности, то есть не процентная ставка формирует цену, а рентабельность формирует процентную ставку.

Несправедливость ростовщичества усматривают в том, что заёмщик не всегда точно знает о размере результата, который он получит при использовании кредитных средств, а кредитор изначально имеет гарантию возврата кредита и процентов через залог.

По мнению кандидата экономических наук Ольги Печоник, превышение уровнем процентной ставки уровня средней рентабельности в реальном секторе ведет к дисбалансам в экономике и социальной несправедливости.

Ростовщичество и религия

Богословскую литературу, осуждающую процент на капитал можно подразделить на две категории. В первой содержатся рассуждения об отвращении ко взиманию процента, а также ссылки на авторитеты. Во второй — отсылки к естественному праву и аргументированные обоснования неправомочности ростовщичества.

Австрийский экономист Ойген фон Бём-Баверк выделяет четыре аргумента, которые приводят христианские богословы против процента на ссудный капитал:

• Высказывание епископа Коваррубиаса: «деньги сами по себе не приносят и не производят никаких плодов, поэтому непозволительно и несправедливо брать что-либо сверх отданной внаём вещи за пользование ею, так как это получилось бы не столько с денег, которые ведь плодов не приносят, сколько с чужого труда».
• Неправомочность ростовщичества по мнению Фомы Аквинского: Когда человек уступает некую вещь, то одновременно уступает право ею распоряжаться. Соответственно за одну вещь впоследствии требуют две цены: возвращение равной вещи и цену за употребление, которую называют процентом.
• Близко по сути находится аргумент христианских богословов против ссуды денег под процент: «Если кто-либо пользуется плодами от ссужаемых денег, всё равно, будут ли это монеты, или что-либо иное, то он пользуется плодами от вещи, которая принадлежит не ему, и поэтому это совершенно то же, как если бы он украл „эти плоды“».
• Фома Аквинский также выдвигает весьма своеобразный аргумент о том, что так как величина процента зависит от некоего периода времени, то ростовщик продаёт время. А так как время принадлежит всем, то соответственно он совершает грех.

В исламе

В исламе ростовщичество (риба) однозначно осуждается. Ростовщичество запрещено в некоторых исламских странах (Иран, Пакистан).

В современном исламском толковании кредитование и банки допускаются либо на беспроцентной основе, либо с ограничением процентной ставки, «исключающем злоупотребления».

В иудаизме

В иудаизме ссуда денег под процент единоверцам и соотечественникам запрещена: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста». Для чужеземцев-иноверцев таких ограничений нет: «с иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости», «ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы; и господствовать будешь над многими народами, а они над тобою не будут господствовать». Тем не менее, указанные стихи впоследствии были интерпретированы авторитетными еврейскими мудрецами, — например, Маймонидом, — как дозволяющие взимать процент с неевреев в случае крайней нужды.

В христианстве

Христианство относительно ростовщичества во многом опирается на идеи из Ветхого Завета. Ростовщичество и долговое рабство предлагается лишь ограничить и регламентировать. Например, отданная за долги земля должна вернуться владельцу в юбилейный (пятидесятый) год. Долговое рабство в Библии не запрещается, а лишь ограничивается шестью годами с более мягким отношением к отрабатывающему долг, чем к обычному рабу.

В Новом Завете нет прямого запрета на взимание процентов. Хотя Бём-Баверк подобный запрет усматривал в Евангелии от Луки: «Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад» … «И если взаймы даёте тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность?», но в данных фразах речь идёт не об отказе от получения процентов, а об отказе от требования назад всего одолженного имущества.

Иоанн Златоуст, почитающийся в качестве вселенского учителя, чей авторитет имеет особый вес в формировании догматики, организации, и богослужения Церкви, не просто выступает против ростовщичества, но и считает, что «ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать рост здесь на земле». Святитель отмечает, что «ростовщик обогащается за счет чужих бедствий, несчастие другого обращает себе в прибыль, требует платы за свое человеколюбие, и как бы боясь показаться немилосердным, под видом человеколюбия роет яму глубже».

Также против ростовщичества выступает и другой Отец Церкви — Василий Великий. «Не „объемлют от терния грозды, или от репия смоквы“, и от роста — человеколюбия; „всяко бо злое древо плоды злы творит“», — говорит он. Святой сравнивает ростовщиков с «бесами», «производящими падучую болезнь», которые «по лунным кругообращениям нападают на бедных». При этом Василий Великий отмечает, что «худая уплата» ждет как ростовщика, так и того, кто берет у него в долг. Только если должника ждет «ущерб в деньгах», то ростовщик «вредит самой душе».

Христианская церковь в средние века пыталась запрещать ростовщичество. Папа Климент V на Вьеннском соборе в 1311 году угрожал отлучением от церкви правителям, которые законодательно разрешали ссудный процент, либо в течение 3 месяцев не отменили бы уже имеющиеся постановления. Но полностью отказаться от ссудного процента не удавалось.

Ростовщичество в искусстве

В произведениях искусства ростовщичество обычно осуждается, типичный образ ростовщика — немолодой алчный человек, весь смысл жизни которого заключён в стяжательстве.

В рассказе Н. В. Гоголя «Портрет» персонаж ростовщика являет собой, в некотором смысле, дьявольскую фигуру. В романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского образ старухи-процентщицы характеризуется ничтожностью и паразитичностью существования.

А. С. Пушкин при описании ада изобразил ростовщика, которого поджаривает бесёнок. Вергилий объясняет посетителю ада:

Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете.

— А.С.Пушкин, «И дале мы пошли — и страх обнял меня...», 1832 г.

Данте в своей «Божественной комедии» встретил ростовщиков на границе седьмого круга, с висящими на их шеях кошельками. Гербы на кошельках указывали на известных современников поэта, занимавшихся ростовщичеством.

В повести «Гобсек» французского писателя Оноре де Бальзака ростовщик предстаёт не только алчным стяжателем, но и тонким знатоком человеческой натуры. По словам одного из главных героев,

В нем живут два существа: скряга и философ, подлое существо и возвышенное.

— Бальзак, «Гобсек»

Ростовщичество отражено в живописи разных эпох.

См. также

• Риба
• Кабальное кредитование
• Кредит
• Кредитная карта
• Ссудный процент
• Ломбард
• Досо (ростовщики)

Литература

• Wayne A.M. Visser, Alastair McIntosh. [www.alastairmcintosh.com/articles/1998_usury.htm A Short Review of the Historical Critique of Usury]. // Accounting, Business & Financial History, 8:2, Routledge, London, July 1998, pp. 175—189.  (англ.)
• Нуреев Р. М. [www.booksite.ru/fulltext/mys/lye/cjn/omik/3.htm#16 Ветхий завет: борьба с ростовщичеством и долговым рабством] // Всемирная история экономической мысли: В 6 томах / Гл. ред. В. Н. Черковец. — М.: Мысль, 1987. — Т. I. От зарождения экономической мысли до первых теоретических систем политической жизни. — С. 66-69. — 606 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-244-00038-1.
• Соболев М. Н. Ростовщичество // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Ростовщичество

Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.