Рост Османской империи

Рост Османской империи — период истории Османской империи с 1453 по 1606 годы.

Правление Мехмеда II

В течение первых десяти лет после завоевания Константинополя султан Мехмед II сосредоточил своё внимание почти исключительно на Балканах. Его первый большой поход после 1453 года был против Сербии. Завоевание Сербии и её окончательное включение в империю заняло пять лет. Параллельно с этим в 1455 году османы захватили генуэзские колонии на Эгейском море: Старую и Новую Фокайи на побережье Малой Азии, Энос в устье Марицы во Фракии. В 1458 году был завоёван Морейский деспотат. В 1459 году султан вернулся в Стамбул, а затем по суше направился покорять генуэзскую колонию Амастрис на черноморском побережье Малой Азии. В 1460 году он вновь лично повёл армию, которая к концу года покорила весь Пелопоннес, за исключением нескольких венецианских колоний.

На востоке Малой Азии тем временем набирало силу государство Ак Коюнлу. Его правитель Узун-Гасан считал Трапезундскую империю сферой своего влияния, и в конце 1460 года отправил в качестве посланника к султану Мехмеду своего племянника, уведомляя, что считает империю своей добычей, и предупреждая султана, чтобы тот не пытался лишать права владения династию Комнинов. Мехмед проигнорировал предупреждение, и при поддержке армий своих исламских вассалов Исфендиярогуллары Кастамону и Караманидов в следующем году двинулся на восток против Трапезунда. Узун-Гасан послал войска остановить его наступление, но этого сделать не удалось, и Трапезунд пал. В результате Мехмед завершил объединение под османской властью территорий, которые управлялись Византией из Константинополя до IV крестового похода 1204 года.

Неспособность османского вассального государства Валахия присылать в Стамбул ежегодную дань, и последующие провокационные действия Влада Дракулы побудили Мехмеда в 1462 году послать великого визиря Мехмеда Махмуд-пашу за Дунай впереди войска султана для восстановления порядка. Поход был успешным, и на место Влада был посажен его более сговорчивый брат Радул, которого держали заложником в Стамбуле.

В 1463 году османы захватили Боснийское королевство, а вскоре началась война с Венецианской республикой, на стороне которой выступила Венгрия. При этом между османской Македонией и венецианскими крепостями на Адриатическом побережье лежал островок независимой Албании Скандербега. Начало венецианско-османской войны дало ему шанс освободиться от османской зависимости, и он предложил свои услуги Венеции. После двух лет локальных военных действий Мехмед начал полномасштабную кампанию против Скандербега, и в 1466—1467 вся Албания (за исключением нескольких венецианских сторожевых застав) перешла под господство османов.

Тем временем, пользуясь занятостью османов в Европе, Узун-Гасан расширял свои владения в Азии, и в июне 1469 года в послании к султану мамлюков Вахид-бею озвучил свои требования на то, чтобы быть единственным легитимным повелителем мусульман. В эти годы яблоком раздора между Османской империей и Ак-Коюнлу стало государство Караманидов, где после смерти в 1464 году правителя Ибрахим-бея разразился кризис престолонаследия. Османская империя и Ак-Коюнлу поддержали разных претендентов на престол, но претендент Ак-Коюнлу вскоре умер, лишив Узун-Гасана предлога для вторжения. В 1468 году правитель Карамана Пир Ахмет не предоставил султану Мехмеду помощи для кампании против мамлюкской Сирии, и Мехмед двинул армию против Карамана, успешно взяв под контроль территорию к северу от хребта Тавр. В 1471 году, несмотря на то, что Узун-Гасан оказал помощь Караману, османские войска взяли перевалы в горах Тавра, а османский флот занял подчинённый Караманидам анклав вокруг порта Аланья. В 1472 году османские войска продвинулись дальше на восток, но тут им нанесли удар в тыл новые союзники Ак-Коюнлу — венецианцы. Армия Ак-Коюнлу попыталась нанести удар через Малую Азию на Бурсу, но османская армия отбила нападение. Вторжение Узун-Гасана в мамлюкскую Сирию в 1472 году привело султана Мехмеда к мысли, что пришло время начать полномасштабную кампанию против Ак-Коюнлу. В 1473 году состоялось сражение при Отлукбели, после которого авторитет Узун-Гасана сильно упал. Исчезнование Узун-Гасана со сцены дало османам возможность раз и навсегда присоединить вечно мешающий Караман, что и произошло в 1474 году.

В 1475 году войска под командованием великого визиря Гедика Ахмед-паши отправились в Крым и заняли Кафу и другие генуэзские владения, а также венецианский порт в Тане. После установления своего присутствия в Крыму небольшой османский флот отплыл в северо-восточную часть Чёрного моря, и захватил крепость Куба на выходе в Азовское море, и Анапу . В 1478 году Крымское ханство признало османский сюзеренитет.

В 1478 году умер Узун-Гасан. Лишившись союзника, Венеция в 1479 году подписала мирный договор. У османов оказались развязаны руки, и в 1480 году они высадились в Италии и начали осаду Родоса, но смерть Мехмеда II перечеркнула эти планы.

Правление Баязида II

После смерти Мехмеда II развернулась борьба за власть между его сыновьями Баязидом и Джемом. Янычары заняли столицу и поддержали Баязида, в то время как у Джема была сильная поддержка в Малой Азии. Однако Баязид вытеснил Джема с османской территории, и тот бежал сначала на территорию Рамазаногуллары (вассала мамлюков), затем прожил месяц у рыцарей-госпитальеров на острове Родос, после чего отбыл в Европу. Наличие под рукой у европейских монархов законного претендента на трон Османской империи вынудило Баязида II вести очень осторожную политику на европейском направлении вплоть до смерти Джема в 1495 году.

Тем временем сложной оставалась обстановка и в Малой Азии. Претенденты на трон Карамана пытались восстановить независимость этого поглощённого империей государства, продолжали существовать независимые эмираты династий Дулкадироглу и Рамазаноглу. В 1485 году рззразилась первая османо-мамлюкская война, которая продлилась шесть лет, не принеся ощутимого перевеса ни одной из сторон. После смерти Джема Баязид наконец-то смог двинуть войска на запад, и отобрал у Венеции побережье Пелопоннеса.

Последние годы правления Баязида были омрачены появлением на восточной границе исламской секты кызылбашей, создавшей государство Сефевидов. Баязид стремился избегать конфликтов с новым соседом, а шейх Исмаил, впоследствии провозгласивший себя шахом, также соблюдал осторожность по отношению к османам. Однако сын Баязида Селим, бывший правителем Трабзона, считал кызылбашей угрозой османской власти, и боролся с ними вопреки воле отца. В результате начавшейся гражданской войны и восстания Шахкулу султан Баязид II был свергнут с престола и месяц спустя умер по дороге в изгнание. Трон занял его сын Селим.

Правление Селима I

После того, как Селим сверг отца, его брат Ахмед провозгласил в Малой Азии султаном себя. Селим, оставив в Стамбуле в качестве регента своего сына Сулеймана, двинулся с войском в Малую Азию, и Ахмед, боявшийся встречи с братом в открытом бою, бежал в Дулкадир. В 1513 году братья наконец встретились в бою под Енишехиром, где Ахмед после падения с лошади был схвачен и задушен. Чтобы обезопасить трон, Селим казнил большинство родственников мужского пола (сыновей и внуков Баязида).

Избавившись от соперников внутри страны, султан Селим стал готовиться бросить вызов самому шаху Исмаилу. В 1514 году началась первая из османо-сефевидских войн. В результате Чалдыранской битвы персидская армия, не имевшая, в отличие от османов, огнестрельного оружия, была разгромлена. В 1516 году армия Селима I снова выступила на восток из Стамбула. Исмаил полагал, что наступление направлено против него, однако османы неожиданно повернули на мамлюков и полностью уничтожили их государство, сделав Сирию и Египет провинциями Османской империи.

В ночь с 21 на 22 сентября 1520 года султан Селим умер, оставив только одного сына — Сулеймана — который, поэтому, взошёл на трон без борьбы. Перед смертью Селим приказал главным духовным лицам страны продлить срок действия заключения, санкционирующего войну против Исмаила.

Правление Сулеймана I

С момента восхождения Сулеймана на трон на смену агрессивной политике на Востоке, которую проводил его отец, пришла политика отказа от военного вмешательства в дела региона: Сулейман пытался сдерживать Персию, но не завоёвывать её. Новый султан обратил свои взоры на Запад, где занятые другими делами европейские монархи были не готовы к тому, что после стольких лет мира Османская империя внезапно изменит свою политику.

Первой целью османов стал венгерский Белград — крепость, которую не смогли взять ни Мурад II, ни Мехмед II. После двухмесячной осады Белград пал, став мощной передовой базой для дальнейших вторжений вглубь Венгрии.

Следующей целью стал остров Родос. Сулейман лично командовал армией, и после пятимесячной осады цитадель рыцарей-иоаннитов капитулировала. Рыцарям было позволено покинуть остров, а вместо них туда прибыли переселенцы из балканских провинций и Малой Азии.

Завоёванные Селимом I земли мамлюков были включены в состав империи и преобразованы в провинции, а их губернаторами были назначены люди, пошедшие на сотрудничество с османами. Вскоре после смерти Селима губернатор Дамаска Джанбарди аль-Гхазали возглавил мятеж против своих новых хозяев, объявил себя властителем и попытался получить поддержку от рыцарей с Родоса (что стало ещё одним из стимулов для завоевания Родоса Сулейманом). На подавление мятежа султан отправил целую армию, и в конечном итоге Джанбарди был убит. В 1524 году губернатор Египта Ахмед-паша попытался восстановить Мамлюкский султанат и стать его владыкой; для восстановления порядка в провинции Сулейман отправил в Египет своего фаворита, великого визиря и зятя Ибрагима-пашу.

После того, как Ибрагим-паша создал в Египте прочную основу для османского правления, появилась возможность предпринимать более энергичные усилия, направленные на защиту торговых и территориальных интересов империи в Аравийском и Красном морях, а также Персидском заливе. В 1531—1532 годах было начато строительство канала между Красным морем и Нилом, чтобы обеспечить альтернативный маршрут для торговли пряностями, находящийся вне досягаемости португальцев; этот проект так и не был завершён.

В 1526 году османы разгромили венгров в Мохачской битве, в которой погиб венгерский король Лайош II. Это привело к сближению владений династии Османов с владениями династии Габсбургов и началу османо-габсбургских войн. Одержав победу при Мохаче, Сулейман считал, что он, как завоеватель, вправе распоряжаться венгерской короной, и пообещал её Яношу Запольяи, с которым в 1528 году заключил военный союз. Однако часть венгерских магнатов в Пресбурге провозгласила королём Венгрии Фердинанда Габсбурга. У Фердинанда было мало ресурсов и людей как в австрийских владениях Габсбургов, так и в самой Венгрии, поэтому весной 1528 года он направил в Стамбул посланников, которые должны были вести переговоры о мире, но те вернулись с пустыми руками. 10 мая 1529 года Сулейман выступил со своей армией в поход на Вену. В результате последовавшей осады османам не удалось взять австрийскую столицу. В 1532 году Сулейман совершил ещё один поход на Вену, но опять не смог её взять. В итоге Фердинанд отказался от претензий на венгерскую корону, сохранив за собою лишь фактически контролируемую Габсбургами часть Венгрии (т. н. «королевскую Венгрию»), за которую обязался выплачивать ежегодную дань размером 30 000 дукатов.

Избранный в 1519 году императором Священной Римской империи Карл V, принадлежавший к испанской ветви Габсбургов был ревностным католиком, и реально пытался построить всеевропейскую империю, поэтому турецкую угрозу он воспринял со всей серьёзностью. Однако против его универсалистских планов выступил французский король Франциск I, в результате чего в 1521 году началась война. Чтобы ослабить соперника, в 1528 году Франциск I пошёл на неслыханный шаг: заключил договор с султаном Сулейманом о союзе против Габсбургов; так был основан Франко-турецкий альянс. В 1533 году Хайр-ад-Дин Барбаросса был назначен главнокомандующим турецким флотом, и в 1534 году захватил Тунис, однако год спустя Тунис был отбит Карлом V.

После переговоров о перемирии с Фердинандом Сулейман отправил Ибрагим-пашу на восток. Зиму Ибрагим-паша провёл в Алеппо, а летом 1534 года взял сефевидскую столицу город Тебриз. Так как персидский шах избегал военного противостояния, то лично прибывший к армии Сулейман решил перейти к преследованию. Османская армия подошла к Багдаду, и город капитулировал; османами была образована провинция Багдад.

Вернувшись в Европу, Сулейман предложил Венецианской республике присоединиться к франко-турецкому альянсу. Так как Венеция опасалась Габсбургов больше, чем турок, то она отказалась, и поэтому началась новая османо-венецианская война, завершившаяся поражением Венеции и потерей ею остававшихся крепостей на Пелопоннесе.

В это же время губернатор Египта Хадим Сулейман-паша отплыл со своей эскадрой в Аравийское море, чтобы оказать помощь султану Гуджарата Бахадур-шаху против португальцев. Пока он плыл, португальцы казнили Бахадур-шаха, а их крепость смогла выдержать турецкий обстрел. Известие о том, что на помощь крепости спешит португальская эскадра, заставило Хадима Сулеймана снять осаду и отправиться домой. Несмотря на то, что военная экспедиция окончилась неудачей, она продемонстрировала, что османский флот способен пересекать Аравийское море. По пути к Гуджарату Хадим Сулейман взял порт Аден, и на юге Аравийского полуострова была создана стратегически важная провинция Йемен. Вскоре после окончания кампании 1538 года Османская империя и Португалия обменялись посланниками и договорились о сферах торговых интересов.

Вассал Османской империи молдавский воевода Петр Рареш подозревался в сговоре с Габсбургами, и в 1538 году армия султана взяла молдавскую столицу Сучава и временно сместила Рареша. Также была аннексирована южная Бессарабия (Буджак) и оккупирован северный берег Чёрного моря от Днестра до Буга.

В 1540 году умер Иоанн Заполья, и Фердинанд Габсбург, спеша ивлечь выгоду из этой ситуации, взял город Буда в осаду. Сулейман вмешался, и в итоге центральная Венгрия перешла под прямое укравление Османской империи («Османская Венгрия»). Фердинанд сохранил за собой западную и северную части бывшего Венгерского королевства, а Иоанну Сигизмунду (сыну Иоанна Заполья, родившемуся за две недели до смерти отца) с епископом Георгом Мартинуцци в качестве регента была передана Трансильвания, которой он должен был править как вассал Османской империи. В 1542 году Фердинанд Габсбург предпринял атаку на Пешт, но она была отражена местными турецкими силами, а в следующем году Сулейман снова выступил в поход на запад, и взял несколько стратегически важных крепостей. Успехи османской армии заставили Фердинанда просить мира, и в 1547 году великий визирь Рустем-паша заключил с австрийцами пятилетнее перемирие.

Перемирие, однако, продлилось недолго. Благодаря интригам епископа Мартинуцци Трансильвания была передана Фердинанду Габсбургу, и в ответ губернатор Румелии Соколлу Мехмед-паша со своими войсками вошёл в Трансильванию. В 1552 году пала трансильванская столица Тимишоара, и была образована новая османская провинция Темешвар. В том же году турки взяли ещё ряд крепостей, и Османская Венгрия стала компактным территориальным образований, защищённым непрерывной цепью крепостей.

После подписания в 1547 году перемирия с австрийцами Сулейман приступил к осуществлению новой военной кампании против персов. В 1548 году он дошёл до Тебриза, но вернулся домой ни с чем. Воспользовавшись нежеланием турок воевать в негостеприимных пограничных землях, шах Тахмасп выступил в поход с целью возвращения недавно потерянных территорий. В ответ в 1554 году Сулейман лично возглавил армию и повёл её на восток, взяв Ереван и Нахичевань. В 1555 году между турками и персами был подписан первый официальный мирный договор, в соответствии с которым за Османской империей остались ранее завоёванные ею территории Ирака.

Тем временем продолжались боевые действия в западном Средиземноморье. В 1551 году османский флот и берберские корсары в результате совместной операции захватили Триполи, а в 1560 — остров Джерба. В 1565 году османские армия и флот попытались захватить Мальту, но были отбиты.

В 1552 году Пири-реис отправился в плавание из Суэца, получив инструкции взять португальские Ормуз и Бахрейн. Он захватил город Ормуз, но из-за потери корабля со снаряжением остался без средств, необходимых для взятия крепости, поэтому прервал экспедицию и, разграбив находившийся поблизости остров Кешм, отплыл в Басру. Невыполнение задания закончилось для Пири-реиса казнью. Вскоре после этого на южном берегу Персидского залива была основана провинция Лахса, которая должна была стать наземной базой для поддержки военно-морских операций против португальцев. В 1559 году была предпринята комбинированная операция сухопутных сил, вышедших из Лахсы, и военно-морских сил, отплывших из Басры, в результате которой должен был быть взят Бахрейн. Ормузская португальская эскадра отразила нападение османов на Манаму, однако была заключена договорённость, согласно которой обе стороны переходили к стратегическому отступлению, и начиная с 1562 года стали обмениваться посланниками. Португальцы продолжили контролировать морской проход через Персидский залив, а османы — сухопутный караванный маршрут, который заканчивался в Алеппо.

В 1555 году в ответ на продвижение африканского султаната Фундж в северном направлении была изменена османская политика на западном побережье Красного моря. Помощник губернатора Йемена Ёздемир-паша был назначен губернатором ещё не существующей провинции Хабеш, однако завоевать предназначенную для неё территорию не удалось, так как выступившие из Каира войска отказались идти вверх по Нилу дальше Первого порога. Спустя два года армия была доставлена из Суэца морем в Суакин, а оттуда ещё дальше на юг, в Митсиву. В результате Османская империя получила контроль над входом в Красное море.

Одним из наиболее значительных союзников Османской империи в Индийском океане был султанат Ачех на острове Суматра, боровшийся против португальцев. В 1537 и 1547 годах туда направлялись турецкие войска, а в 1566 году Ачех официально попросил защиты у Османской империи. Османская экспедиция в Ачех привела к началу производства в Ачехе собственной артиллерии. Установление связей между Османской империей и султанатом Ачех не позволило португальцам установить монополию на торговлю в Индийском океане.

В 1566 году началась новая война между Османской империей и Габсбургами. Сулейман вновь лично возглавил армию, но 7 сентября во время осады Сигетвара скончался. В связи с тем, что единственный выживший из сыновей султана — Селим II — находился далеко в Малой Азии, великий визирь Соколлу Мехмед-паша, опасаясь вакуума власти, скрыл смерть султана до прибытия Селима в столицу империи.

Правление Селима II

Когда в 1567 году известие о кончине Сулеймана достигло провинции Йемен, там поднял мятеж имам Мутаххар ибн Шараф аль-Дин, могущественный глава рода Зайди. В 1568 году на усмирение этой провинции были направлены значительные экспедиционные силы под командованием Лала Мустафы, однако губернатор Египта Коджа Синан-паша отклонил его просьбы о снабжении и сделал экспедицию невозможной. Руководство кампанией перешло к Кодже Синану, однако трудности со снабжением войск в Йемене вынудили его прийти к соглашению с родом Зайди. К 1571 году Йемен был умиротворён. Нестабильность в регионе привела к тому, что снова стала рассматриваться возможность строительства канала, соединяющего Средиземное и Красное моря.

В 1550-х годах Русское царство аннексировало Казанское и Астраханское ханства, а в 1567 году русские построили форт на реке Терек. В ответ на это узбекский и хивинский ханы обратились к османскому султану как к повелителю мусульман с жалобой на то, что, взяв под контроль Астрахань, русские закрыли на юг путь для купцов и паломников. В 1569 году губернатору провинции Кафа Касим-паше было приказано взять Астрахань, а также построить канал, соединяющий Волгу и Дон. Поход оказался неудачным, войска понесли большие потери как при движении к Астрахани, так и при возвращении в Крым. Русский царь Иван IV не желал воевать с турками, и по возвращении османской экспедиции в Крым отправил посланника в Стамбул, поручив ему поздравить Селима с вступлением на престол. Хотя в последующем в дипломатической переписке османы и требовали от русских оставления Казани и Астрахани, в итоге эти города так и остались в составе Российского государства.

В 1568 году османы попытались посеять раздор внутри правившего в Марокко клана Саади, а находившийся на службе у Османской империи корсар Кылыч Али-паша направил по суше из Алжира небольшую армию, которая захватила у Хафсидов Тунис. Мавры подняли мятеж в Испании, и просили султана о помощи, но восстание было подавлено, и испанские мавры стали переселяться во владения Османской империи.

В 1570 году Османская империя объявила войну Венеции и захватила Кипр. В битве при Лепанто объединённые европейские флоты разбили османскую эскадру, но не воспользовались плодами победы, в результате чего Османская империя смогла восстановить флот, и Венеция была вынуждена заключить мир, признав османские завоевания. В 1573 году Хуан Австрийский с испанской помощью отвоевал Тунис, но в 1574 году османы вновь завоевали Тунис. В том же году Султан Селим II умер.

Правление Мурада III

После восхождения на трон в 1574 году Мурад III продолжил агрессивную политику Селима II в Северной Африке и Западном Средиземноморье. При военной поддержке Османской империи удалось отстранить от власти правителя Марокко из династии Саади и поставить на его место другого члена семейства, сделав его зависимым от империи. Благодаря этой победе османы получили контроль над всем побережьем Северной Африки, что привело к соперничеству с португальцами не только на восточных, но и на западных рубежах Османской империи. В 1578 году португальцы вторглись в Марокко, но король Себастьян был убит в битве при Алькасаре; хотя марокканский правитель тоже погиб, османам удалось добиться того, что преемником стал его брат. В 1580 году был заключён мирный договор между Османской империей и Габсбургами.

Тем временем на восточных рубежах империи в 1578 году началась новая война с персами. В результате 10 лет боевых действий Османская империя захватила Закавказье, что было закреплено Стамбульским договором. В условиях эйфории, вызванной успехами на восточной границе, в 1583 году Османская империя начала очередную войну с Австрией, но уже в 1595 году султан Мурад III скончался.

Правление Мехмеда III

Мехмед III унаследовал государство, находившееся в полном расстройстве. Чтобы поднять престиж султана и империи, было решено, чтобы молодой султан лично возглавил армию. В 1596 году войска под руководством султана одержали победу над австрийцами в Керестецкой битве, после чего султан решил, что с него достаточно, и, передав командование великому визирю Дамаду Ибрагим-паше, вернулся в Стамбул. На австро-турецком фронте завязалась позиционная борьба, истощающая силы обеих сторон. В 1603 году Мехмед III скончался.

Завершение эпохи роста

Воспользовавшись смертью Мехмеда III и истощением Османской империи в войне с австрийцами, сефевидская Персия объявила войну и начала наступление в Закавказье. Заключённый в 1606 году Житваторокский мир между Габсбургами и Османской империей ознаменовал остановку турецкой экспансии.

Источники

• Финкель Кэролайн. История Османской империи. Видение Османа. — М.: АСТ, Мидгард, 2010. — 848 с. — 3 000 экз. — ISBN 978-5-17-043651-4.

Отрывок, характеризующий Рост Османской империи

– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!