Ротко, Марк

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Марк Ротко
Mark Rothko
Имя при рождении:

Маркус Яковлевич Роткович

Место рождения:

Двинск, Витебская губерния, Российская империя

Место смерти:

Манхэттен, Нью-Йорк, США

Работы на Викискладе

Марк Ро́тко (англ. Mark Rothko, имя при рождении — Ма́ркус Я́ковлевич Ротко́вич; 25 сентября 1903, ДвинскВитебская губерния, ныне Даугавпилс, Латвия — 25 февраля 1970, Нью-Йорк) — американский художник, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из создателей живописи цветового поля.





Биография и творчество

Родился и вырос в еврейской семье, где говорили как на идише, так и на русском языке. Глава семейства, Яков (Я́нкель-Бе́ндет Ио́селевич) Роткович, работал аптекарским помощником, но, несмотря на скромный доход, много внимания уделял образованию детей; мать, Хая Мо́рдуховна Роткович (урожд. Гольдина), была домохозяйкой. В возрасте 5 лет Маркус поступил в хедер, где изучал Пятикнижие и древнееврейский язык.

Эмиграция в США

Глава семейства Ротковичей, опасаясь того, что детей заберут на службу в царскую армию, решил эмигрировать в США, следуя примеру многочисленных еврейских семей, бежавших от погромов. В Америку уже уехали двое братьев Якова Ротковича, которые обосновались в Портленде, штат Орегон и занялись производством одежды. Маркус остался в России с матерью и старшей сестрой.

5 августа 1913 года пароход «Царь» вышел из Либавы. Среди пассажиров был и Марк с сестрой и матерью. Они присоединились к Якову и старшим детям позже, зимой 1913 года[1]. Через несколько месяцев отец Маркуса умер. Семья осталась без средств к существованию, и всем детям приходилось работать. Маркус помогал своему дяде, продавая газеты сотрудникам на складе.

В 1913 году Маркус поступил в общеобразовательную школу, и его перевели из третьего в пятый класс. В 17 лет он с отличием закончил школу Lincoln High School[en]. Он в совершенстве овладел английским (четвертый язык Марка) и стал активно участвовать в жизни местного еврейского сообщества, особенно в политических дискуссиях.

Марк поступил в Йельский университет, где первый год учился благодаря полученному за отличный аттестат гранту, а позднее, когда дотация закончилась, работал, чтобы оплачивать учебу. В университете Марк, вместе с товарищем Аароном Директором, выпускал сатирический журнал, направленный на разоблачения пороков университетского общества WASP («Белых англо-саксонских протестантов»). Вскоре Марк бросил университет, и вернулся туда только 46 лет спустя, получать почетную степень доктора.

Раннее творчество

Осенью 1923 года Ротко, навещая друга в школе искусств в Нью-Йорке[en], увидел, как художники рисовали модель. Как позднее говорил сам Ротко, в этот момент он родился как художник. Некоторое время спустя он поступил в «Новую школу дизайна» в Нью-Йорке, где одним из его преподавателей стал один из основателей «абстрактного сюрреализма» Аршиль Горки. Осенью того же года Ротко ходил на курсы в «Лигу студентов искусств Нью-Йорка» к Максу Веберу, влияние которого сказывается в ранних работах Ротко. Именно с тех пор он стал воспринимать искусство как инструмент эмоционального и религиозного самовыражения.

Круг общения

Переехав из Портленда в Нью-Йорк, Марк Ротко окунулся в бурную атмосферу художественной жизни большого города. Тогда молодого художника впечатлили сюрреалистические работы Пауля Клее и живопись Жоржа Руо. В 1928 году Ротко, с группой молодых художников, впервые выставил свои работы в галерее Оппортьюнити (Opportunity gallery). Темные экспрессивные полотна — изображения интерьеров и городские зарисовки — были хорошо приняты критиками и коллегами. Несмотря на этот скромный успех, Ротко все еще не мог целиком посвятить себя творчеству — ему необходимо было работать. В 1929 году он начал преподавать живопись и скульптуру в Центральной Академии (Center Academy); он проработал там до 1952 года. Именно тогда он встретил Адольфа Готлиба, который, вместе с другими молодыми художниками (Barnett Newman, Joseph Solman, Louis Schanker, John Graham), входил в круг учеников Мильтона Авери. Стиль Авери, его работа с цветом и текстурой оказали огромное влияние на Ротко: в его работах появились схожие мотивы и цвета (см. Купание или Сцена на пляже 1933/34).

Молодые художники много времени проводили вместе с Авери, путешествуя, работая вместе над картинами, обсуждая искусство. В 1932 году, во время поездки на Озеро Джордж, Ротко познакомился с Эдит Сахар, дизайнером ювелирных украшений. Вскоре они поженились.

В 1933 году состоялась первая сольная выставка в Музее Искусства Портленда, США. Там были представлены его рисунки и акварели, а также работы студентов Ротко из Центральной Академии Нью-Йорка. Семья художника не поняла его решения посвятить себя искусству. Из-за Великой Депрессии Ротковичи многое потеряли; родных Марка удивляло его безразличие и нежелание заняться более «перспективной» и «выгодной» работой, чтобы помочь матери.

Первая персональная выставка в Нью-Йорке

На первой персональной выставке в Нью-Йорке Ротко выставил 15 полотен, написанных маслом — в основном портреты, а также рисунки и акварели. На той выставке стало очевидным мастерство Ротко, который перерос влияние Авери: работа Ротко с цветовыми полями впечатлила критиков. В конце 1935 года Ротко объединился с Ильей Болотовским, Бен-Зион, Адольфом Готлибом, Лу Харрисом, Ральфом Розенборгом, Луисом Шейкером и Иосифом Сольманом. Они создали «Группу десяти» («The Ten» — Whitney Ten Dissenters), чья миссия (согласно каталогу выставки галереи «Меркюри» 1937 года) звучала так: «Протестовать против распространенного мнения о равенстве Американской живописи и буквальной живописи». Еще в 1950 году они считались радикалами, и консервативное жюри не приняло их картины на важную выставку современного искусства в Метрополитен-музее. В ответ они сделали групповое фото «Разгневанных» — все с суровыми лицами, ни тени улыбки. Особенно рассержен Марк Ротко. Стиль Ротко уже изменился, он приближался к знаменитым работам зрелого периода, однако, несмотря на интерес к изучению цвета, художник сконцентрировался на другой формальной и стилистической инновации, работая над сюрреалистичными изображениями мифологических историй и символов. Органические, полуабстрактные формы, рожденные его фантазиями и сновидениями, получили название биоморфных. В это время растет авторитет Ротко, особенно в среде Союза художников. Основанный в 1937 году, этот союз, в который входили также Готлиб и Сольман, ставил себе целью создать муниципальную галерею искусств, где можно было бы устраивать самостоятельные групповые выставки. В 1936 году группа Союза Художников устроила свою выставку в Галерею Бонапарт, во Франции (Galerie Bonaparte). В 1938 году еще одна выставка прошла в галерее Меркюри (Mercury Gallery). В тот период Ротко, как и многие художники того времени, начал работать в государственной организации, созданной для преодоления последствий Депрессии, которая привлекала художников и архитекторов для восстановления и реновации общественных зданий. В те времена на службе у государства работали многие известные художники, в том числе Авери, ДеКунинг, Поллок, Рейнар, Давид Смит, Луиз Невельсон, восемь художников из «Группы Десяти», и учитель Ротко — Аршиль Горки.

Собственный стиль

В 1936 году Ротко начал писать книгу, которая так и не была закончена, о сходных принципах детского рисунка и работ современных ему художников. По мнению Ротко, «тот факт, что художественная работа начинается с рисунка — уже академический подход. Мы начинаем с цвета» — писал художник, сравнивая влияние примитивных культур на модернистов с мимикрическими предпосылками детского творчества. Ротко считал, что модернист, как ребенок и человек примитивной культуры, повлиявшей на него, должен в идеальной и оптимальной работе, выразить внутреннее ощущение формы без вмешательства разума. Это физический и эмоциональный, не интеллектуальный опыт. Ротко стал использовать цветовые поля в своих акварелях и городских ландшафтах, именно тогда предмет и форма в его работах теряют смысловую нагрузку. Ротко сознательно стремился имитировать детские рисунки. C 1929 года более 20 лет он обучал детей в Еврейском центре Бруклина. В 1938 году он обратился за получением американского гражданства и начал работать под творческим псевдонимом Марк Ротко только в 1940-м году, укоротив Маркуса Ротковича. К началу 1950-х годов он еще более упростил структуру своих картин, создав серию «мультиформы» — картин, состоящих из нескольких цветовых плоскостей. Сам художник формулировал свою задачу как «простое выражение сложной мысли». Работы, уже тогда прославившие его, — это прямоугольные полотна большого размера с парящими в пространстве цветовыми плоскостями живописи «цветового поля».

При этом он говорил: «Не следует считать мои картины абстрактными. У меня нет намерения создавать или акцентировать формальное соотношение цвета и места. Я отказываюсь от естественного изображения только для того, чтобы усилить выражение темы, заключенной в названии». Но большая часть его абстрактных полотен не имели названия.

Критики считают наиболее значительной работой Ротко цикл из 14 картин для капеллы экуменической церкви в Хьюстоне в штате Техас[2].

Смерть

Весной 1968 года у Ротко была обнаружена артериальная аневризма. Игнорируя рекомендации врача, художник продолжал много пить, курить и отказался садиться на диету, однако послушался совета не браться больше за масштабные полотна размерами больше метра в высоту и начал работать в более компактных форматах. Его брак с Мелл Бейстл находился в это время в тяжелом кризисе; проблемы художника со здоровьем и, как следствие, с половой жизнью только усугубили положение дел. В первый день нового 1969 года они развелись, и Ротко переехал жить в свою студию.

25 февраля 1970 года Оливер Стейндекер, ассистент Ротко, обнаружил художника лежащим без сознания на полу собственной кухни со вскрытыми венами, в луже крови; бритва, которой он нанес себе порезы, лежала там же. На этот момент Ротко был уже мертв. Вскрытие показало, что перед самоубийством он принял огромную дозу антидепрессантов.

Останки Ротко были погребены на кладбище Ист-Мэрион на Лонг-Айленде. В 2006 году дети художника, Кейт Ротко-Притцель и Кристофер Ротко, подали прошение о перезахоронении останков отца на кладбище в Кенсико, рядом с их матерью. В апреле 2008 года судья Артур Г. Питтс дал разрешение на перезахоронение.

Памятник Марку Ротко

Памятник, посвящённый Марку Ротко, установлен на берегу реки Даугава (Западная Двина) в Даугавпилсе. 2003 г, автор Ромуальд Гибовский.[3]

Наследие и значимость

Марк Ротко является одним из самых известных и влиятельных американских художников второй половины XX века и ключевой фигурой послевоенного абстрактного экспрессионизма.

Вот уже долгое время Ротко входит в число самых дорогих художников. Его картина «Оранжевое, красное, жёлтое» в 2012 году стала самым дорогим произведением послевоенного искусства, когда-либо проданным на торгах (86,9 миллиона долларов).[4]

Тексты художника

  • Writings on art. New Haven: Yale UP, 2006

Марк Ротко в России

  • Впервые в России выставка Марка Ротко «Живопись и графика (1903—1970). К 100-летию со дня рождения» (из собрания Национальной галереи, Вашингтон) состоялась с 16 декабря 2003 года по 8 марта 2004 года в Государственном Эрмитаже.
  • Выставка Марка Ротко «Марк Ротко: В неведомый мир» открылась в апреле 2010 года в Центре современной культуры «Гараж» (Москва). Выставка охватывала двадцать лет творчества Ротко (1949—1969). Были представлены знаменитая картина «№ 12» (1954) и эскизы монументальных проектов — фресок для небоскреба Сигрем-билдинг, часовни Университета Святого Фомы (Хьюстон, штат Техас) и других, а также одно из последних произведений Ротко, в серых и черных тонах, датированное 1969 годом.

Ротко в современной культуре

Порча картины Ротко в октябре 2012 г.

7 октября 2012 года неизвестный мужчина зашел в один из залов лондонского музея современного искусства Tate Modern и написал черными чернилами в углу картины Ротко «Черное на коричневом» (Black on Maroon) "Vladimir Umanets '12, a potential piece of yellowism" («Владимир Уманец'12. Потенциальное произведение желтизма»[6]). Позже выяснилось, что Владимир (Володзимеж) Уманец - гражданин России, временно проживающий в Польше. Уманец заявил: «Я уверен в том, что если кто-то отреставрирует полотно (Ротко) и сотрет мою подпись, цена картины снизится. Однако через несколько лет стоимость картины возрастет именно благодаря тому, что я сделал»[7].

См. также

Напишите отзыв о статье "Ротко, Марк"

Примечания

  1. Weiss et al., p. 333.
  2. NEWSru.com: [www.newsru.com/cinema/13may2008/rotko.html Christie’s выставляет на торги холст Марка Ротко и рассчитывает на рекордную цену]
  3. Памятник, посвящённый Марку Ротко, установлен на берегу реки Даугава в Даугавпилсе. 2003 г, автор Ромуальд Гибовский.
  4. [www.lenta.ru/news/2012/05/09/rotko/ Установлен рекорд стоимости на торгах послевоенным искусством]
  5. [artinvestment.ru/news/artnews/20100308_play_about_mark_rothko.html В Нью-Йорке покажут пьесу о Марке Ротко] // ARTinvestment.RU. — 2010. — 8 марта.
  6. [www.gq.ru/blogs/revizor/22535_desyat_faktov_o_zheltizme_ili_kto_eti_lyudi_razrisovavshie_kartinu_marka_rotko.php Десять фактов о желтизме, или Кто эти люди, разрисовавшие картину Марка Ротко] (8 октября 2012 года). Проверено 7 июля 2014.
  7. РИА Новости: Россиянин признался в порче картины Марка Ротко в лондонской галерее www.ria.ru/culture/20121008/768996578.html#ixzz28mlAGtLr[www.ria.ru/culture/20121008/768996578.html#ixzz28mhsF000]

Литература

  • Mark Rothko, 1903—1970: a retrospective/ Diane Waldman, ed. — New York: H.N. Abrams, 1978.
  • Chave A.C. Mark Rothko, subjects in abstraction. — New Haven: Yale UP, 1989.
  • The art of Mark Rothko, into an unknown world/ Marc Glimcher, ed. — London: Barrie & Jenkins, 1992.
  • Breslin J. E. B. Mark Rothko: a biography. — Chicago: University of Chicago Press, 1993.
  • Davis J. Mark Rothko: The Art of Transcendence. — Kidderminster: Crescent Moon, 1995.
  • Golding J. Paths to the absolute: Mondrian, Malevich, Kandinsky, Pollock, Newman, Rothko, and Still. — Princeton: Princeton UP, 2000.
  • Ottmann K. The essential Mark Rothko. — New York: Wonderland Press; Harry N. Abrams, 2003.
  • Бааль-Тешува Я. Марк Ротко. — М.: Арт-Родник, 2006. — ISBN 5-9561-0192-X

Ссылки

[smotretonline.ucoz.org/news/mark_rotko_smotret_onlajn_dokumentalnyj_film_tvorchestvo_biografija_zhizn_khudozhnika/2016-10-10-5856 Документальный фильм Марк Ротко - великий художник современности]

Отрывок, характеризующий Ротко, Марк

Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.