Роттек, Карл фон

Карл фон Роттек
нем.  Karl von Rotteck
Имя при рождении:	Karl Wenzeslaus Rodeckher von Rotteck
Род деятельности:	политик, историк, правовед
Дата рождения:	18 июня 1775(1775-06-18)
Место рождения:	Фрайбург
Дата смерти:	26 ноября 1840(1840-11-26) (65 лет)
Место смерти:	Фрайбург
Отец:	Карл Антон Родекхер фон Роттек
Мать:	Шарлотта Пуаро д’Ожерон
Супруга:	Катарина Морс
Дети:	Карл, Юлиус, Герман, Фанни, Густав

Карл фон Роттек (нем.  Karl von Rotteck, 18 июля 1775, Фрайбург — 26 ноября 1840, Фрайбург) — баденский политик, историк, правовед.

Биография

Мать Карла, Шарлотта д’Ожерон, француженка старинного лотарингского рода, происходила из семьи адвоката, обладала многочисленными талантами и была хорошо образована. В духовном развитии сына мать принимала живое участие. Она дала ему начальное образование: Карл хорошо знал французский язык и литературу. Роттек признавался, что многим обязан матери.

Отец Карла был профессором медицины и директором медицинского факультета Фрайбургского университета, а дядя основал во Фрайбурге анатомический факультет. Семья не принадлежала к дворянскому сословию. Юноше было 16 лет, когда отца не стало, и сын не продолжил его дела.

Индивидуально-психологические особенности Карла фон Роттека в значительной мере повлияли на его деятельность и теоретические знания: французское происхождение и интерес к французской культуре отчасти сказались на ориентации либерализма Роттека на французскую модель; развитое теоретическое мышление — на преимущественно идеологическом характере его деятельность.

Университетская деятельность

В 1790 Роттек поступил во Фрайбургский университет, где изучал сначала философские и филологические, а с 1792 — юридические науки. У Карла было твёрдое намерение продолжить традицию семьи по линии матери — стать адвокатом. На пути профессионального становления Карлу пришлось преодолеть немало трудностей: он не обладал крепким здоровьем, был хрупкого телосложения, обладал холерическим темпераментом, нередко бывал вспыльчив. Из-за постоянных проблем со здоровьем он нашёл спасение в занятиях сельским хозяйством.

В 1798 Роттек стал профессором кафедры всеобщей истории и был признан как мастер яркого и образного исторического рассказа, сумев побудить свой недуг (заикание). Преподавание поглощало его целиком, с беспрерывным усердием занимался он историческим и философским самообразованием: читал труды Фукидида, Плутарха, Геродота, Ливия, Локка, Смита, Филдинга, Монтескьё, Вольтера, Руссо, Макиавелли, Лессинга, Гердера.

С 1812 по 1829 публикуются все тома первого издания его «Всеобщей истории». Сочинение Роттека было очень популярно в Германии. Несмотря на то, что Роттек читал блестящие образные лекции по всеобщей истории, его мышлению был присущ теоретический характер.

В 1818 он оставил должность профессора истории и занял кафедру права. В юриспруденции Роттека интересовали не столько реальные правовые отношения, сколько идеальная естественно-правовая концепция. В 1819 опубликовано его сочинение «Идеи о государственных чинах», в котором он создал идеальную картину народного представительства.

В 1829—1836 Роттек издал 4-томный учебник по теории государства и права; это произведение выдержано в традициях рационализма XVIII века и изобилует абстракциями.

Политическая деятельность

Роттек является известным политическим деятелем германского либерального движения периода Реставрации. Спустя год после утверждения великим герцогом Карлом конституции Бадена (28 августа 1818) Роттек был избран своими университетскими коллегами в верхнюю палату баденского ландтага, с 1831 и до самой смерти был членом нижней палаты. Роттек считал себя народным представителем и примыкал к оппозиции, вскоре стал лидером парламентских либералов. Боролся за отмену десятины, за свободу печати, стремление устранить последние остатки абсолютизма и воплотить в жизнь идеи конституционализма.

С лета 1832 г. Роттек вновь занялся серьёзно литературным трудом. Известный экономист Фридрих Лист предложил Роттеку вместе с Велькером стать редактором «Государственного лексикона» — своеобразного политического словаря, призванного популяризировать либеральные взгляды. При работе над «Лексиконом» в полной мере проявились широта кругозора и запас знаний Роттека, культура исследователя. В этом труде Роттеку принадлежат статьи по праву, истории, экономике, вопросам религии и церкви (всего более 90 статей).

Напряжённая работа пошатнула здоровье учёного. Умирал Роттек тяжело, так как болезнь сопровождалась сильными болями, отсутствием аппетита. Последняя его фраза: «Я умираю умиротворённым!». Современники отмечали, что его смерть — трагедия не только для Бадена, но и для всей Германии: либеральное движение Германии потеряло лидера первого поколения либералов.

Естественно-правовая концепция Роттека

Теоретической основой обширного наследия Карла фон Роттека была естественно-правовая доктрина. Исходным моментом рационалистических рассуждений Роттека о праве было естественное состояние человека. Роттек полагал, что не знающие границ жадность и себялюбие людей способны создавать ситуации, когда каждый становится врагом другого. Возникновение такой ситуации, по мнению Роттека, — одна из причин образования государства. Учёный определял собственность как фактическую связь вещи с определённой личностью, выделяя в ней три ступени: простое держание, владение и собственность.

В теории естественного права Роттек выделял два важнейших принципа: свободу и равенство. Под свободой он понимал возможность неограниченного выражения воли человека: с одной стороны, желать что-либо независимо от чужой воли, с другой — усмирять собственные желания, если они противоречат желаниям других. В первом случае — проявление внутренней свободы, а во втором — внешней. Причём сам Роттек понимал размытость этих понятий. Равенство, по мнению Роттека, это равная свобода, равные права. Естественное право в учении Роттека — это разумный идеал.

Политическая теория мыслителя

Для германских либералов центральным был вопрос о происхождении общества и государства. Из его решения они делали вывод о легитимности этих институтов. В «Лексиконе» Роттек определял государство как наиважнейшее из всех обществ, общество и государство появляются одновременно. Функция государства — охрана граждан. Общество учёный определял как основанное на праве объединение разумных личностей для реализации общей цели. Следовательно, государство есть объединение некоторого числа людей в целях соблюдения законов. Цель государства — гарантировать унаследованные и естественные права человека и максимальную свободу граждан. Важно отметить, что государство должно являться гарантом собственности, и любое причинение вреда имуществу должно строго караться, так как собственность — это переплетение гражданских и естественных начал. Никакие права и обязанности вне договора немыслимы. Вводит понятие «общая воля» — своеобразное объединяющее начало. Главная цель общей воли — общее благо. Идеальная общая воля — это высшая государственная власть, высший принцип, который помогает принять решение при возникновении каких-либо противоречий. Роттековская концепция избирательного права чисто либеральная, она отрицает сословный принцип формирования правительства, однако демократизация избирательного права представлялась ему довольно опасной. В его системе избирательным правом не обладали женщины, люди с запятнанной репутацией, слуги, служащие, связанные особыми обязательствами с правительством и др.

Роттек выступал против двухпалатной системы представительства, так как она нарушает гражданское и политическое неравенство.

Роттек обосновывал принцип разделения властей, однако он отрицал самостоятельность судебной власти. По его мнению, суды должны функционировать независимо как от законодательной, так и от административной власти, но эта независимость достигалась через лишение судебных органов государственного статуса.

Конституция, по мнению Роттека, это согласие князя принять конституционные ограничения своей власти, она должна регулировать отношения между правительством и народом. Идеальная форма государственной власти — республика, под которой он понимал такое государство, где через систему разделения властей обеспечивается господство общей воли. Таким образом, для мыслителя важна не форма правления, а республиканский дух.

К середине 30-х годов XIX века, не отказываясь от основ своего учения о государстве в принципе, Роттек главное внимание уделял конституционной монархии. Это позволяет говорить об эволюции его взглядов в направлении от рационализма к историзму. Таким образом, наилучшей формой правления для Германии была, по его мнению, конституционная монархия.

Семья

В 1804 г. 29-летний Карл женился на 15-летней Катарине Морс (1785—1872), брак был на редкость удачным. У них было 9 детей, среди которых:

• Карл (1806—1898), адвокат; после участия в восстании в Бадене 1848/49 эмигрировал в США;
• Юлиус (1812—1891), профессор медицины во Фрайбурге, женат на Бабетте Фрайин фон Хюгель (1815—1869);
• Герман (1816—1845), историк;
• Фанни (род. 1819), замужем за Карлом Пфайфером (ум. 1869), директором банка в Штуттгарте;
• Густав (1822—1893), доктор права, президент земельного суда во Фрайбурге.

Внучки:

• Лина (род. 1841), замужем за Юлиусом Баумгертнером (1837—1913), директором санатория в Баден-Бадене;
• Юлия (1869/71—1935), замужем за Карлом Эльбсом (1858—1933), профессором химии в Гисене.

Правнуки:

• Теодор Герцог (1880—1961), профессор ботаники в Йене.

Литература

• Ростиславлева Н. В. Зарождение либерализма в Германии: Карл фон Роттек. — М.: Изд. центр РГГУ, 1999. — 142 с. — ISBN 5-7281-0154-2.. [www.nlr.ru/poisk/ (источник — электронные каталоги РНБ)]

Ссылки

• Роттек, Карл Венцеслав // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кравченко Т.М. [www.nivestnik.ru/2001_2/24.shtml Н.В. Ростиславлева. Зарождение либерализма в Германии: Карл фон Роттек. М.: Изд. центр РГГУ, 1999. – 142 с.: [Рецензия]] // Новый исторический вестник. — 2001. — № 2(4).
• Friedrich M. [www.deutsche-biographie.de/sfz30948.html Rotteck, Karl Wenceslaus Rodeckher von] // Neue Deutsche Biographie. — 2005. — Т. 22. — С. 138–140.

Отрывок, характеризующий Роттек, Карл фон

– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.