Роттенберг, Сильке

Сильке Роттенберг
Сильке Роттенберг 24 августа 2008
Общая информация
Родилась	Ойскирхен, ФРГ
Гражданство
Рост	174 см
Позиция	вратарь
Информация о клубе
Клуб	завершила карьеру
Карьера
Молодёжные клубы
1976—1984	Энцен-Дуршевен
1984—1988	Ойскирхен
Клубная карьера*
1988—1991	Грюн-Вайсс Браувайлер
1991—2000	Шпортфройнде (Зиген)
2000—2003	Браувайлер 2000	64 (0)
2003—2006	Дуйсбург 2001	60 (0)
2006—2008	Франкфурт	25 (0)
Национальная сборная**
1993—2008	Германия	126 (0)
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза	Сидней 2000	футбол
Бронза	Афины 2004	футбол
Чемпионаты мира
Золото	США 2003
Золото	Китай 2007
Чемпионаты Европы
Золото	Норвегия/Швеция 1997
Золото	Германия 2001
Золото	Англия 2005
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Си́льке Ро́ттенберг (нем. Silke Rottenberg, 25 января 1972) — немецкая футболистка, голкипер. Выступала за сборную Германии. Двукратный чемпион мира (2003 и 2007), трёхкратный чемпион Европы (1997, 2001, 2005), двукратный бронзовый призёр летних Олимпийских игр (2000, 2004, 2008).

Карьера

Клубная

Сильке Роттенберг начала играть в футбол в возрасте четырёх лет в составе команды «Энцен-Дуршевен». Изначально выступала на позиции Либеро. Лишь в шестнадцатилетнем возрасте тренер посоветовал ей попробовать себя в качестве голкипера. В течение своей клубной карьеры выступала в таких клубах, как «Грюн-Вайсс Браувайлер» (ныне — «Кёльн»), «Шпортфройнде», «Дуйсбург 2001», «Франкфурт». Завершила профессиональную карьеру 10 декабря 2008 года из-за травмы.

В сборной

7 апреля 1993 года дебютировала в составе основной национальной сборной в матче против США. Последний матч в сборной провела 29 мая 2008 года против сборной Уэльса. В составе сборной стала двукратным чемпионом мира (2003 и 2007), трёхкратным чемпионом Европы (1997, 2001, 2005), двукратным бронзовым призёром летних Олимпийских игр (2000, 2004).

Достижения

Клубные

• Кубок УЕФА: победитель (1) 2007/08
• Чемпионат Германии: чемпион (4) 1993/94, 1995/96, 2006/07, 2007/08
• Кубок Германии: победитель (4) 1990/91, 1992/93, 2006/07, 2007/08

В сборной

• Чемпионат мира: победитель (2) 2003, 2007
• Чемпионат Европы: победитель (3) 1997, 2001, 2005
• Олимпийские игры: бронзовый призёр (2) 2000, 2004
• Кубок Алгарве: победитель (1) 2006

Индивидуальные

• Серебряный лавровый лист

Ссылки

• [www.silke-rottenberg.de/?111 Официальный фансайт]
• [fifa.com/worldfootball/statisticsandrecords/players/player=106 Статистика на сайте FIFA] (англ.)
• [www.dfb.de/index.php?id=131&no_cache=1&action=showPlayer&player=rottenberg_silke&lang=D&cHash=8ea898e679 Профиль Сильке Роттенберг на сайте Немецкого футбольного союза]

Отрывок, характеризующий Роттенберг, Сильке

– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.