Ротчев, Александр Гаврилович
| Александр Гаврилович Ротчев | |
 | |
| Род деятельности: |
писатель, путешественник, государственный деятель |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Место смерти: | |
Александр Гаврилович Ротчев (1806—1873) — русский писатель и путешественник, последний правитель колонии Форт Росс.
Содержание
Биография
Родился в 1806 году в обер-офицерской семье (по другим данным, в 1807 году в семье московского архитектора[1]). В середине 1820-х годов поступил в Московский университет, где был постоянным участником общественно-литературного кружка профессора С. Е. Раича, в прошлом члена «Союза благоденствия», издателя альманахов и журнала «Галатея». Среди участников кружка были А. И. Кошелев, М. А. Максимович, А. Н. Муравьев, А. С. Норов, Д. П. Ознобишин, М. П. Погодин, С. Д. Полторацкий, В. П. Титов. Бывали у Раича Н. А. Полевой и В. К. Кюхельбекер. На заседаниях кружка Раича читали стихи, спорили о русской истории, обсуждали философские произведения Канта, Фихте, Шеллинга. Здесь Ротчев читал свои первые стихи[2].
Первое опубликованное в печати произведение Ротчева — перевод пьесы Ж-Б. Мольера «Мнимый рогоносец» и стихотворения в альманахе «Урания» (1825 год). Публиковался также в «Северной Лире» (1826), «Театральном альманахе» (1830), «Невском альманахе» (1830), «Одесском альманахе на 1831 год». В дальнейшем стихи Ротчева печатались в «Невском альманахе» в 1836, 1846 годах.
В 1829 году Александр Гаврилович вынужден был оставить учёбу в университете, чтобы содержать семью, и переехал с семьёй в Петербург, где устроился копиистом и исполняющим должность переводчика при конторе Санкт-Петербургских императорских театров. За время работы переводчиком перевёл на русский язык ряд трагедий: «Вильгельм Телль» и «Мессинская невеста» Ф. Шиллера, «Макбет» У. Шекспира, «Гернани, или кастильская честь» В. Гюго. Весной 1835 года Ротчев перешёл на службу в Главное управление Русско-американской компании, а в августе того же года с семьёй отправился в Русскую Америку.
В августе 1838 года Ротчев был назначен управляющим («правителем») конторы селения Росс (Форт-Росс), самого южного поселения Русской Америки и занимал должность администратора колонии до конца 1841 года. Экономика Росса была убыточной и в конце 1841 года постройки и невывезенное движимое имущество колонии было продано мексиканцу швейцарского происхождения Джону Саттеру[3]. В конце жизни, вспоминая период жизни в Америке, Ротчев говорил: «Какая волшебная страна эта Калифорния!.. Я провел там лучшие годы моей жизни, благоговейно ношу воспоминания этих дней в душе…»[4].
Вернувшись в Санкт-Петербург, Ротчев продолжил литературную деятельность и в 1840-х годах опубликовал ряд книг и очерков: «Новый Эльдорадо в Калифорнии», «Несколько замечаний касательно владычества английской Ост-Индской компании в Индостане», «Ост-Индия: нравы, обычаи и памятники» и другие.
В 1851 году Александр Гаврилович вышел в отставку и вновь отправился в путешествие, которое продлилось до 1853 года. За это время он посетил Кубу, Центральную Америку, Калифорнию, Гавайские острова, Индию, Аден, Египет и Великобританию, на протяжении всего пути посылая в петербургские газеты свои стихи и путевые очерки о странах Америки, Азии и Европы. В Лондоне Ротчев общался с Ч.Диккенсом и А. И. Герценом[4]. После возвращения в Россию Ротчев опубликовал книгу «Правда об Англии и сказание о расширении владений её во всех частях света», в которой дал критическую оценку деятельности Британской империи в её колониях.
В 1868 году Ротчев отправился в путешествие по Туркестанскому краю, во время которого посетил Ташкент (где выступил одним из учредителей первой газеты в Ташкенте «Средняя Азия») , Самарканд, Голодную степь, озеро Балхаш и предгорья Тянь-Шаня. Через год в журнале «Русский вестник» были опубликованы его «Очерки торговли в Семиреченской области 1868—1869»[4].
В начале 1872 года саратовский полицмейстер и владелец газеты «Саратовский справочный листок» М. А. Попов пригласил Ротчева возглавить редакцию своей газеты. Александр Гаврилович редактировал газету на протяжении полутора лет, и за это время привлек к участию в газете местных молодых литераторов, в том числе Л. П. Блюммера, поддерживавшего связи с Герценом и Огарёвым[4].
20 августа 1873 года А. Г. Ротчев скончался в Саратове. От брака с княжной Еленой Павловной Гагариной оставил сына Михаила (1829—1907) и дочь Ольгу (1838—1914).
Напишите отзыв о статье "Ротчев, Александр Гаврилович"
Примечания
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Indien/XIX/1840-1860/Rotcev_A_G/pred.phtml?id=7978 А. Г. Ротчев «Он был человек…»]
- ↑ История русской литературы. От сентиментализма к романтизму и реализму. Т. 2. Л., 1982, с. 373.
- ↑ Россия в Калифорнии. Сост. А. А. Истомин, Дж. Р.Гибсон, В. А. Тишков. Т.I. М., 2005; Т.2. М., 2012
- ↑ 1 2 3 4 [elsso.ru/cont/ppl/53.html Летопись Саратовской губернии. Ротчев А. Г.]
Литература
- Петров В. Русские в истории Америки. Вашингтон, 1988.
Ссылки
- [elsso.ru/cont/ppl/53.html Летопись Саратовской губернии. Ротчев А. Г.]
- [america-xix.org.ru/library/barsukova/ Семья Ротчевых в истории России и Иркутска]
Отрывок, характеризующий Ротчев, Александр Гаврилович
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
