Роуд-муви

Ро́уд-му́ви (англ. road movie — букв. «дорожное кино») — фильм-путешествие, герои которого находятся в дороге. Зачастую в форму роуд-муви облекаются фильмы с ярко выраженной жанровой принадлежностью (комедия, вестерн), но иногда роуд-муви выделяется киноведами и в качестве самостоятельного жанра.

Структурно роуд-муви, как правило, распадается на ряд эпизодов, в каждом из которых главному герою (героям) предстоит преодолеть то или иное испытание. Например, в конце фильма герой может остаться в пункте назначения, а может вернуться домой. Некоторым фильмам-путешествиям присущ открытый финал, намекающий на то, что дорога бесконечна. Иногда героя в пути настигает смерть.

Неотъемлемая часть путешествия — движение по ландшафту, непродолжительное взаимодействие с людьми, местами и предметами. Место назначения не имеет значения и зачастую определяется произвольно. Вечное путешествие воспринимается как поиски своего места в мире. Естественно, эти поиски никогда не заканчиваются — для завершения пути героям не хватает времени, пространства или веры.

— Дэйв Кер

Со времён «Одиссеи» и «Энеиды» путешествие в повествовательном искусстве отягощено символической нагрузкой, сопоставляющей перемещение в пространстве к определённой цели с жизненным путём главного героя. В связи с многообразной философской проблематикой, стоящей за темой дороги, некоторые режиссёры (например, Вим Вендерс и Джим Джармуш) предпочитают работать практически исключительно в жанре роуд-муви.

Фильмом, определившим каноны жанра в малобюджетном («независимом») американском кино, стал «Беспечный ездок» Денниса Хоппера (1969). Затем последовали «Дуэль» (1971) и «Шугарлендский экспресс» (1974) Стивена Спилберга. Наивысшего расцвета жанр достиг в 1980-е годы, когда на экраны вышли такие эталонные образцы роуд-муви, как «Париж, Техас» Вима Вендерса (1984), «Вне закона» Джима Джармуша (1986), «Дикие сердцем» Дэвида Линча (1990), «Мой личный штат Айдахо» Гаса Ван Сента (1991), «Тельма и Луиза» Ридли Скотта (1991) и другие.

Я ценитель дорог. Всю свою жизнь дегустирую дороги. Этот путь никогда не закончится. Наверное, он опоясывает весь мир.

Герой Ривера Феникса в фильме «Мой личный штат Айдахо»

См. также

• Бадди-муви

Литература

• Cohan S., Rae Hark I. [books.google.com/books?id=psoE7HMP9a4C&dq=%22road+movie&as_brr=0 The Road Movie Book]. — Taylor & Francis, 2002. — 400 p. — ISBN 0-415-14937-1.
• Kehr D. [books.google.ru/books?id=ZGgPCODtVZsC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false When Movies Mattered: Reviews from a Transformative Decade]. — University of Chicago Press, 2011. — 290 p. — ISBN 9780226429410.
• Laderman D. [books.google.com/books?id=e1w-WaLQeRMC&dq=%22road+movie&as_brr=0 Driving Visions: Exploring the Road Movie]. — University of Texas Press, 2002. — 322 p. — ISBN 0-292-74732-2.

Отрывок, характеризующий Роуд-муви

Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.