Роуз, Мозес

Луис «Мозес» Роуз (англ. Louis "Moses" Rose, 11 мая 1785 — 1850 или 1851), также известный как Льюис Роуз (англ. Lewis Rose) или Трус из Аламо (англ. The Coward of the Alamo), согласно техасской легенде, был единственным человеком, не переступившим так называемую «линию на песке», проведённую командиром гарнизона крепости Аламо Уильямом Тревисом, и таким образом избежавшего участи остальных защитников, павших во время штурма миссии мексиканской армией в марте 1836 года. За сей поступок он был прозван трусом.

Жизнь до Аламо

Согласно самой распространённой версии, Роуз был ветераном, в прошлом служившим в Великой армии Наполеона Бонапарта. С 1806 года он в составе 101-го полка быстро дослужился до лейтенанта, участвовал в неапольской, португальской, испанской кампаниях, а также во вторжении в Россию. В 1814 году за проявленный героизм был удостоен ордена Почётного легиона. После разгрома Великой армии и падения Наполеона, в 1820-х годах, иммигрировал в Накодочес, Техас, где и проживал на тогда ещё мексиканской территории до 51-летнего возраста, когда в 1835 году разразилась Техасская революция.

Пребывание в Аламо

По общепринятой версии, он был другом Джеймса Боуи, вместе с ним участвовал в осаде Бехара осенью 1835 года. Вместе с людьми Боуи он присоединился к гарнизону Аламо в конце января 1836 года. Впрочем, его имя не указывается в каких-либо учётных списках. Ни при среди участников осады Бехара, ни среди списков защитников Аламо, которые исполняющий обязанности командующего Джеймс Нейл составлял 31 декабря 1835 года и 1 февраля 1836 года, хотя сам Боуи в них значится. В то же время, человек по имени «Роуз из Накодочес» числится среди жертв Аламо в статье «Telegraph and Texas Register» от 14 марта 1836 года. Это была первая попытка составить список личного состава Аламо, предпринятая Джоном Смитом, последним курьером из крепости, и Джеральдом Наваном, который также мог быть курьером из Аламо. Выживший свидетель штурма — Сюзанна Дикинсон — в 1853 году и повторно в 1857 году утверждала, что единственный человек по фамилии Роуз, которого она знала в Аламо, был Джеймс Роуз, который прибыл вместе с Дэви Крокеттом, и который погиб.

Историк Томас Рикс Линдлей считает, что Роуз планировал сражаться в Аламо и присоединился к группе добровольцев, шедших 4 марта на помощь осаждённым. По исследованиям Линдлея, 50 или около того добровольцев успешно проникли в крепостной комплекс, оставшаяся часть была отброшена мексиканскими войсками. Роуз мог быть среди этой рассеянной группы, и либо видел как его товарищи вошли в Аламо, либо пришёл к такому выводу, что они смогли туда пробраться.

Линия на песке

По легенде, за два дня до падения Аламо командующий Уильям Тревис на всеобщем построении провёл клинком своей сабли линию на песчаном полу миссии, и предложил всем желавшим остаться (и наверняка погибнуть) в Аламо пересечь эту линию и стать рядом с ним. Луис Роуз, которому на тот момент шёл 51-й год, и который в своей жизни уже видел на практике уничтожение после тщетного и бесполезного сопротивления, был единственным защитником не перешагнувшим линию Тревиса, чтобы остаться в миссии. Была ли вообще в действительности эта «линия» проведённая на песке есть предмет споров, но наверняка всем был предоставлен шанс уйти или остаться. Также считается, что Мозес Роуз сам пересказывал историю о линии на песке.

Он покинул Аламо ночью 5 марта, ускользнув от мексиканских сил, готовившихся к штурму на следующее утро. Роуз отправился в округ Гримс, где нашёл приют и покой в семье поселенца Уильяма Зубера. Роуз не пытался скрыть правду о своих странствиях, мотивируя своё решение любовью к своей семье и детям, и желанием сражаться в любой другой день, чем участвовать в бойне, которые он видел не раз. Впрочем, в следующих сражениях он и не участвовал, вместо этого уклонился от дальнейшего хода революции. В конечном счёте, в 1842 году, он поселился в Логанспорте, штат Луизиана.

Образ труса

Луис Роуз обычно изображается трусом, несмотря на его разумное обоснование и предшествующий военный опыт на двух континентах. В значительной степени это происходит из-за техасской гордости за битву за Аламо, и ответной реакции против него в сравнении с другими защитниками, решившими остаться и умереть. Некоторые защитники Роуза ссылаются на другие примеры, включая Хуана Сегуина (который покинул Аламо в поисках подкреплений и считается героем обороны), уехавших из крепости во время битвы, наряду с другими как минимум 12 случаями тех, кто оставил форт в качестве курьера в период краткого перемирия предоставленного генералом Антонио Лопесом де Санта-Анной. Сторонники Сегуина и других солдат упирают на то, что все они уехали из Аламо повинуясь приказу и выполняя какое-либо задание, в то время как Роуз предпочёл бросить своих товарищей, чтобы спасти свою жизнь. Факты в том виде, в котором они дошли до нас, свидетельствуют об этом. Не говоря о том, что Хуан Сегуин действительно возвращался в Аламо, но гарнизон уже пал к моменту его появления.

Репутация труса сопровождала Роуза до конца его жизни, и сохранилась до сих пор, невзирая на то, заслуживал он её или нет. Дополнительным усугубляющим фактом послужило то, что накануне последнего штурма 32 добровольца пробрались в крепость и оказали поддержку её защитникам. И когда его много лет спустя спрашивали почему он не пересёк линию и не остался, он просто отвечал: «Ей-Богу, я не собирался умирать!» Такая позиция не способствовала реабилитации его доброго имени, особенно в Техасе.

В течение следующих лет Роузу приходилось часто контактировать с членами семей людей погибших в Аламо, пытавшихся таким образом подтвердить факт смерти своих родственников для разрешения земельных и имущественных споров. В некоторых существующих списках выживших из Аламо Роуз даже не включён, поскольку он ушёл перед финальным штурмом. В 1927 году его родственники передали мушкет Роуза в музей Аламо. Да и сам Роуз признавал, если спрашивали, что в сущности являлся «Трусом из Аламо».

Литература (на английском языке)

• Wallace O. Chariton. Exploring the Alamo Legends. — Dallas, TX: Republic of Texas Press, 1992. — 288 с. — ISBN 9781556222559.

• Thomas Ricks Lindley. Alamo Traces: New Evidence and New Conclusions. — Lanham, MD: Republic of Texas Press, 2003. — 320 с. — ISBN 1556229836.

См. также

• Человек из Аламо

Ссылки

• [www.tshaonline.org/handbook/online/articles/froav Биография на сайте Handbook of Texas Online]  (англ.)
• [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-5827:352 Биография на сайте «texashistory.unt.edu»]  (англ.)
• [jayssouth.com/texas/alamo/rose/ Биография на сайте «jayssouth.com»]  (англ.)
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=11142723 Луис «Мозес» Роуз] (англ.) на сайте Find a Grave
• [www.tsl.state.tx.us/mcardle/alamo/alamo37-02.html Письмо Ройбена М. Поттера МакЭрдлу с упоминанием о Луисе «Мозесе» Роузе и Аламо]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Роуз, Мозес

Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!