Роупер против Симмонса

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Roper v. Simmons
Верховный суд США
Прения состоялись 13 октября, 2004 Закрыто 5 марта, 2005
Полное название	Roper v. Simmons
Источник	543 U.S. 551 (ещё)
Мнения
Большинство	Кеннеди, присоединились Стивенс, Саутер, Гинзбург, Брейер
Совпавшее с большинством	Стивенс, присоединились Гинзбург
Особое мнение	О'Коннор
Особое	Скалиа, присоединилисьРенквист, Томас

Решением по делу Роупера против Симмонса Верховный суд США запретил применение смертной казни в качестве меры наказания к лицам, не достигшим 18 лет на момент совершения преступления. Повысило ранее установленный порог в 16 лет (Stanford v. Kentucky, 492 U.S. 361 1989) на два года.

Обстоятельства

Преступлением, за которое Симмонса приговорили к смертной казни, было убийство некой Ширли Крук. Он совершил по предварительному сговору вместе с двумя приятелями, оба были младше его самого. Они, как и было запланировано, забрались в дом жертвы, связали её и сбросили с моста.

Дело прошло все инстанции, каждая подтверждала приговор. Сославшись на прецедент, установленный решением Верховного суда по делу Аткинс против Виргинии (536 U.S. 304), отменившим смертную казнь для слабоумных, защита обратилась с ходатайством в Верховный суд Миссури, тот признал необходимым отменить смертный приговор и заменил его пожизненным заключением без права на досрочное освобождение.

Штат Миссури оспорил решение в Верховном суде. Дело в ВС Миссури рассматривалось как ходатайство о приказе о защите против произвольного ареста, поэтому в качестве ответчика выступал Дональд Роупер (англ. Donald P. Roper) — начальник изолятора, в котором содержался Симмонс.

См. также

• Совершеннолетие

Ссылки

• [www.supremecourt.gov/opinions/04pdf/03-633.pdf Решение суда] (англ.)
• [www.oyez.org/cases/2000-2009/2004/2004_03_633#argument Резюме и аудиозапись дебатов] (англ.)

Отрывок, характеризующий Роупер против Симмонса

Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!