Роч, Кевин
| Кевин Роч | |
| Kevin Roche | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Страна | |
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Работы и достижения | |
| Работал в городах | |
| Архитектурный стиль | |
| Важнейшие постройки | |
| Награды |
Притцкеровская премия (1982) |
Кевин Роч (иногда встречается транскрипция Рош; англ. Kevin Roche, р. 14 июня 1922, Дублин) — американский архитектор ирландского происхождения.
Окончил Дублинский университетский колледж в 1945 году, некоторое время работал в Лондоне. В 1948 г. Роч отправился в США, чтобы повысить квалификацию в Иллинойсском технологическом институте, где в то время преподавал Людвиг Мис ван дер Роэ. В 1950 г. Ээро Сааринен обратил внимание на молодого архитектора и пригласил в своё бюро. С 1954 г. Роч стал партнёром в фирме Сааринена и с тех пор принимал участие во всех проектах старшего товарища. После смерти Сааринена ему пришлось завершать его незаконченные проекты, в том числе Gateway Arch, 5 терминал аэропорта имени Кеннеди, главное здание аэропорта имени Даллеса.
В 1966 году на базе «Сааринена и товарищей» была создана фирма «Роч и Динкелоо». Первым крупным заказом стал «Музей Калифорнии» в Окленде. Однако более прославил Роча манхеттенский офис Фонда Форда (1967), ставший ярким примером атриумной архитектуры. Кабинеты расположились на 12 этажах вокруг большого сада[1].
В дальнейшем Роч построил ещё ряд примечательных зданий — 98-метровый дом «Рыцарей Колумба» в Нью-Хейвене (1969), комплекс офисных зданий «Пирамиды» в Индианаполисе (1972), штаб-квартиру Bouygues во Франции (1988) — «белоснежный, поистине имперский в своей монументальности квартал»[2]. Среди поздних работ зодчего — одно из высочайших сооружений США «Банк Америки-Плаза» в Атланте (1992) и конференц-центр в Дублине (2010), привлекающий внимание опрокинутым стеклянным цилиндром.
Напишите отзыв о статье "Роч, Кевин"
Примечания
Ссылки
- [www.krjda.com/flash.html Официальный сайт "Роча и Динкелоо"]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Роч, Кевин
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
