Ртищев, Максим Григорьевич

Максим Григорьевич Меньшой
Род деятельности:	полковой и городовой воевода
Отец:	Григорий Иванович Ртищев
Дети:	Даниил и Илья Ртищевы

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Максим Григорьевич Ртищев (ум. 1686) — русский государственный и военный деятель, дворянин московский, полковой и городовой воевода, старший сын постельничего и думного дворянина Григория Ивановича Ртищева.

Биография

8 октября 1647 года Максим Григорьевич Ртищев начал свою службу «по жилецкому списку» в Калуге, когда там на воеводстве находился его отец Григорий Иванович Ртищев. 17 февраля 1656 года дворянин московский М. Г. Ртищев был назначен на воеводство в Енисейск, где провел три года. В 1659 году по царскому указу вызван из Енисейска в Москву. Вскоре был назначен командиром особого полка, с которым отправлен «промышлять над шишами», то есть шпионами, «от Серпейска и от Мосальска».

В 1660 году был со своим отрядом послан в полк боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукова, действовавший в мстиславском и кричевском уездах, против «государевых изменников поветовой шляхты и черкас». Максим Ртищев соединился с полками Ю. А. Долгорукова перед битвой под Могилевом 24-26 сентября, во время которого были разгромлены польско-литовские войска под командованием Павла Сапеги и Стефана Чарнецкого. В одном из сових посланий царю Алексею Михайловичу главный воевода Юрий Алексеевич Долгоруков поместил имя Максима Ртищева ниже своих товарищей Осипа Сукина и Семёна Змеева. В ответ постельничий Григорий Иванович Ртищев, отец Максима, подал челобитную на царское имя, в которой, находя, что сын его тем обесчещен, он просил: «не выдай, государь, сынишка моего стольникам и воеводам Осипу Сукину и Семену Змееву, чтобы тем мне, холопу твоему, и сынишку моему от иных родов, кому я, холоп твой, в версту, в попреке и обесчещену не быть». В тот же день, 4 января 1661 года, «Государь пожаловал, — велел его челобитье записать; а быть ему с боярином и воеводою со князем Ю. А. Долгорукова, а товарищам, Осипу Сукину и Семену Змееву до него дела нет». Вскоре войска под командованием Ю. А. Долгорукова были распущены. Воевода Максим Ртищев 16 января получил приказ зимовать со своим полком на реке Басе. Под его командованием находилось 4 жильца, 429 касимовских и 289 кадомских рейтаров, в основном князей и мурз, и 208 солдат.

В декабре 1661 года воевода Максим Григорьевич Ртищев находился в Москве, где участвовал в разных придворных церемониях. Так, в качестве головы сотни московских дворян участвовал в торжественной встрече английского посла «князя Чарлуса Говорна».

В июне 1668 года назначен на воеводство в Тотьму, где сменил воеводу Пимена Савельевича Орлова.

В 1670 году участвовал в подавлении разинского восстания. Еще в июне 1669 года М. Г. Ртищев сообщал в Москву о появлении в тотемском и устюжском уездах отрядов мятежников, разоривших князя С. И. Козловского и других помещиков. Вскоре крестьянское восстания из Поволжья распространилось на луговую сторону Волги и охватило Заволжье.

В Козьмодемьянске было собрано 15-тысячное повстанческое войско, от которого отделился небольшой отряд под командованием кадомского казака и атамана Ильи Ивановича Пономарева. Это отряд выступил на Ветлугу, а оттуда на Унжу, рассылая по окрестным селам «прелестные грамоты», разоряя и сжигая дворянские поместья и вотчины. Отряд Пономарева, возросший за счет крестьян до 700 человек, превратился в большую силу. Повстанцы разделились на сотни и десятки, имели собственные знамена. 3 ноября 1670 года мятежники подошли к Унже, заняли посад, где освободили всех заключенных из тюрем, разграбили кружечный и таможенный дворы, захватили всею царскую «денежную казну» и перебили стрельцов. Затем повстанцы отступили за реку Шангу, но были настигнуты и разбиты в бою стольником и воеводой Василием Саввичем Нарбековым.

Унженский воевода В. С. Нарбеков отправил несколько отрядов для преследования отступающих мятежников. Однако лидеры мятежников Пономарев и Мумарин смогли скрыться. В. С. Нарбеков сообщил об их бегстве тотемскому воеводе М. Г. Ртищеву и галицкому воеводе С. М. Нестерову. В декабре Максим Ртищев отправил из Тотьмы отряд (100 чел.), который смог схватить самого Пономарева и пять его сообщников близ Усолья Леденского. М. Г. Ртищев приказал повесить всех пойманных мятежников на берегу р. Сухоны. В феврале 1671 года Ртищев сдал воеводство в Тотьме своему преемнику Андрею Непейцыну и отбыл в Москву.

1 января 1674 года, будучи в царском полку, в чине головы жильцов участвовал в торжественной встрече кызылбашских послов. В 1677 году назначен в полк князя В. В. Голицына и должен был принять участие в походе на Чигирин. По просьбе своего двоюродного дяди, окольничего Михаила Алексеевича Ртищева царь Фёдор Алексеевич разрешил Максиму Ртищеву остаться в столице. Он был вновь зачислен в царский полк и находился в Москве до смерти М. А. Ртищева в декабре 1677 года.

В 1680 году Максим Григорьевич Ртищев был уволен в военной службы. Его зачислили в походные дворяне, то есть в число дворян, сопровождавших цариц Наталью Кирилловну и Марфу Матвеевну в их «походах» по подмосковным монастырям и сёлам.

В 1681 году назначен на воеводство в Балахну, где его товарищем (заместителем) стал старший сын Даниил Максимович Ртищев.

Семья

Максим Григорьевич Ртищев был дважды женат. Дети: стольники Даниил Максимович Ртищев и Илья Максимович Ртищев.

Ссылки

• Ртищев, Максим Григорьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Ртищев, Максим Григорьевич

Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.