Руано Паскуаль, Вирхиния

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Руано Паскуаль, Виржиния»)
Перейти к: навигация, поиск
Вирхиния Руано Паскуаль
Место проживания Мадрид, Испания
Рост 169 см
Вес 60 кг
Начало карьеры 1992
Завершение карьеры 2010
Рабочая рука правая
Удар слева одноручный
Призовые, долл. 6 076 081
Одиночный разряд
Титулов 3 WTA, 4 ITF
Наивысшая позиция 28 (12 апреля 1999)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 1/4 финала (2003)
Франция 1/4 финала (1995)
Уимблдон 4-й раунд (1998)
США 3-й раунд (1998-99, 2001)
Парный разряд
Титулов 43 WTA, 10 ITF
Наивысшая позиция 1 (8 сентября 2003)
Турниры серии Большого шлема
Австралия победа (2004)
Франция победа (2001-02, 2004-05, 2008-09)
Уимблдон финал (2002-03, 2006)
США победа (2002-04)
Международные медали
Олимпийские игры
Серебро Афины 2004 парный разряд
Серебро Пекин 2008 парный разряд
Завершила выступления

Вирхиния Руано Паскуаль (исп. Virginia Ruano Pascual; родилась 21 сентября 1973 года в Мадриде, Испания) — испанская теннисистка.





Общая информация

Вирхиния — одна из трёх детей Хуана Мануэля Руано и Вирхинии Паскуаль; её брата зовут Хуан Рамон (играет в теннис за один из испанских клубов), а сестру — Марбелья (работает там же в администрации). Отец семейства — сотрудник компании Iberia Airlines.

Первоначально при написании фамилии Руано Паскуаль использовался дефис, но с 1998 года он официально опущен.

Спортивная карьера

Начало карьеры

Вирхиния Руано-Паскуаль провела свои первые матчи в профессиональных теннисных турнирах в 1989 году. Уже в августе того же года она дошла до финала турнира ITF в Ганджи (Италия) в паре с Неус Авилой, а до конца года побывала также в финалах турниров в Памплоне и Порту. В мае 1990 года она выиграла турнир ITF в португальском Кашкайше, где играла с соотечественницей Евой Бес, а в ноябре с той же партнёршей — турнир ITF в Лериде. На следующий год она победила в четырёх турнирах ITF в парном разряде, а в турнире WTA в Сан-Паулу в конце года вышла в четвертьфинал в одиночном разряде, победив 50-ю ракетку мира Федерику Бонсиньори.

В 1992 году в игре Руано наступает значительный прогресс. В марте она вышла в первый в карьере финал турнира ITF в одиночном разряде в Монкальери (Италия), а в июле помогла сборной Испании выйти в финал Кубка Федерации, взяв в полуфинале в паре с Аранчей Санчес-Викарио верх над соперницами из Австралии Дженни Бирн и Ренне Стаббс. Через несколько дней она завоевала первый титул ITF в одиночном разряде в Бильбао. На Открытом чемпионате США она в паре с Беттиной Фулко выбила в первом раунде из борьбы посеянных четырнадцатыми Катерину Малееву и Барбару Риттнер. Этот год она закончила вблизи первой сотни в рейтинге WTA в одиночном разряде. В 1993 году она провела три матча в паре с Кристиной Торренс-Валеро за сборную в Кубке Федерации, выиграв у соперниц из Индонезии и Нидерландов и проиграв в полуфинале француженкам. В одиночном разряде она нанесла на турнире в Кицбюэле поражение Барбаре Риттнер, на тот момент 29-й в мире.

После относительно проходного сезона в 1994 году на следующий год Руано нанесла ряд поражений в одиночном разряде соперницам из первой сотни рейтинга и наконец вошла в неё накануне Открытого чемпионата Италии. На Открытом чемпионате Франции она победила в третьем раунде Натали Тозья и дошла до четвертьфинала, где проиграла Кончите Мартинес. По итогам года она также стала со сборной Испании обладательницей Кубка Федерации, хотя проиграла все три своих матча за национальную команду, болгаркам, немкам и американкам. На следующий год она сумела удержать за собой место в первой сотне в одиночном разряде, а со сборной второй раз подряд вышла в финал Кубка Федерации, где на этот раз её команда уступила сборной США.

Первые победы

В 1997 году в Кардиффе Вирхиния Руано выиграла свой первый турнир WTA. Находясь на 108 месте в рейтинге, она последовательно обыграла пять соперниц из первой сотни (включая 54 ракетку мира Петру Лангрову). В июле, после выхода в четвертьфинал турнира в Палермо она впервые вошла в Top-50 рейтинга. В парах она дошла до четвертьфинала на Открытом чемпионате Австралии, обыграв с аргентинкой Паолой Суарес две посеянных пары и проиграв лишь посеянным четвёртыми Наталье Зверевой и Мартине Хингис. В 1998 году они уже выступали вместе практически весь сезон, выиграв три турнира WTA, в том числе Открытый чемпионат Италии, и дойдя до полуфинала на Открытом чемпионате США. После победы в Риме Руано наконец вошла в первую сотню рейтинга и в парном разряде, в одиночном же, выиграв турнир в Будапеште и дойдя до третьего раунда на Открытом чемпионате США, она сохранила место в числе 50 сильнейших.

В 1999 году Руано не добивалась существенных успехов в одиночном разряде, только в конце дойдя до третьего раунда на Открытом чемпионате США. В паре с Суарес она дважды играла в финалах, выиграв в Мадриде. В 2000 году они четыре раза дошли до финала, в том числе до первого в карьере Руано финала турнира Большого шлема на Открытом чемпионате Франции. Будучи посеяны десятыми, они победили по дороге две пары, занимающих более высокие места в посеве, а в финале уступили третьей паре турнира, Мари Пьерс и Мартине Хингис. Перед Уимблдонским турниром Руано уже занимала в рейтинге парных игроков 29-е место, а закончила год в двадцатке сильнейших, второй раз за карьеру проиграв в финале Кубка Федерации американкам. В том же месяце они с Суарес приняли участие в итоговом турнире WTA-тура, но выбыли в первом же раунде.

Пик карьеры

В 2001 году Руано и Суарес также пять раз доходили до финала турниров и одержали две победы, в том числе на Открытом чемпионате Франции. Они также дошли до полуфинала на Уимблдонском турнире и до четвертьфинала на Открытом чемпионате Австралии. Ещё в три финала Руано попала с другими партнёршами и два из них выиграла. Ещё один титул на Открытом чемпионате Франции она завоевала в смешанном парном разряде с Томасом Карбонеллом, причём в финале против неё играла Суарес с бразильцем Жайме Онсинсом. Меньше чем через месяц на Уимблдонском турнире Руано одержала сенсационную победу в первом раунде над первой ракеткой мира Мартиной Хингис, но уже во втором раунде уступила россиянке Лине Красноруцкой. В конце года Руано и Суарес, посеянные под четвёртым номером, вышли в полуфинал итогового турнира года, но вынуждены были отказаться от борьбы из-за травмы ноги у Суарес[1].

В 2002 году Руано из 21 турнира, в которых приняла участие в парном разряде, 19 сыграла с Суарес. Они одержали вместе восемь побед, в том числе выиграв Открытый чемпионат Франции и Открытый чемпионат США, и ещё дважды играли в финалах, в том числе на Уимблдоне. После Открытого чемпионата США Руано поднялась до второго места в рейтинге теннисисток в парном разряде, а к итоговому турниру года они с Суарес подошли в ранге сильнейшей пары мира, но неожиданно проиграли уже в первом матче Ай Сугияме и Рике Фудзиваре. Руано ещё раз дошла со сборной Испании до финала Кубка Федерации, выиграв все три своих матча на более ранних этапах и принеся с Кончитой Мартинес испанской команде решающее очко в победе 3-2 над австрийками. В финале, однако, испанки досрочно проиграли 3-1 словачкам, и матч пар не проводился.

В 2003 году Руано и Суарес девять раз играли в финалах турниров, выиграв четыре из них. Наиболее престижными были победы на Открытом чемпионате США (второй раз подряд) и итоговом турнире года. Они также побывали в финале всех остальных трёх турниров Большого шлема, дважды проиграв Ким Клейстерс и Ай Сугияме и один раз сёстрам Винус и Серене Уильямс. После победы на Открытом чемпионате США Руано впервые в карьере заняла первую строчку в рейтинге. В финале итогового турнира они с Суарес взяли реванш у Клейстерс и Сугиямы. В одиночном разряде лучшими достижениями Руано стали выход в четвертьфинал Открытого чемпионата Австралии и выигрыш турнира WTA в Ташкенте, третьего и последнего за карьеру.

В 2004 году Руано дошла до рекордных для своей карьеры 14 финалов в женском парном разряде. С Суарес они одержали шесть побед (в том числе на трёх турнирах Большого шлема в Австралии, Франции и США) и столько же финалов проиграли. Все три победы в финалах турниров Большого шлема они одержали над российской парой Светлана КузнецоваЕлена Лиховцева, а единственное поражение, в полуфинале Уимблдона, потерпели от Кары Блэк и Ренне Стаббс. Эта же пара заставила их сложить оружие в первом матче итогового турнира года, где они были посеяны первыми. Ещё дважды Руано играла в финалах с другой знаменитой испанкой, Кончитой Мартинес. Вместе они завоевали серебряные медали Олимпиады в Афинах. Они были посеяны под вторым номером и до финала отдали соперницам всего 15 геймов в четырёх матчах[2], но в финале неожиданно проиграли соперницам из КНР Ли Тин и Сунь Тяньтянь, посеянным только восьмыми. В июле, обойдя Суарес, Руано вернулась на первую строчку в рейтинге и оставалась на ней 64 недели подряд[1].

В 2005 году Руано завоевала пять титулов, три из них с Суарес (включая Открытый чемпионат Франции) и ещё два с Мартинес, с которой также три раза проигрывала в финалах и в полуфинале Открытого чемпионата США и вышла в итоговый турнир года, шестой за свою карьеру и первый раз без Суарес. В итоговом турнире, однако, они проиграли первый же матч Лизе Реймонд и Саманте Стосур.

Последние годы карьеры

В 2006 году Руано возобновила сотрудничество с Суарес. Хотя они впервые с 2001 года не выиграли ни одного турнира Большого шлема за сезон, они победили в трёх турнирах более низкого ранга и дошли до финала на Уимблдоне. Весь сезон они оставались среди лидеров в соревнованиях женских пар, но в итоговый турнир, также впервые с 2001 года, всё-таки не прошли.

С января 2007 года Руано в основном выступала с молодой испанкой Анабель Мединой-Гарригес. Вместе они выиграли турнир в Стокгольме и проиграли три финала. Их лучшим результатом на турнирах Большого шлема стал выход в четвертьфинал Открытого чемпионата Франции. Руано также в последний раз сыграла за сборную в Кубке Федерации. В групповом турнире она с Нурией Льягостерой-Вивес нанесла поражение чешской паре, но в её отсутствие команда проиграла россиянкам и в следующий раунд не вышла.

В следующем сезоне Руано и Медина-Гарригес одержали уже три победы в турнирах, в том числе выиграв в Париже девятый за карьеру Руано турнир Большого шлема. Ещё два раза они доходили до финала, в том числе и на Олимпиаде в Пекине, где они были посеяны четвёртыми. На этот раз испанкам удалось сломить сопротивление соперниц из КНР в полуфинале, но в финале они не смогли противостоять сёстрам Уильямс, ставшим двукратными Олимпийскими чемпионками. Они дошли также до полуфинала на Открытом чемпионате Австралии (проиграли будущим чемпионкам Алёне и Катерине Бондаренко) и Открытом чемпионате США (проиграли Уильямс). В конце года Руано после двухлетнего перерыва приняла участие в итоговом турнире сезона, но их с Мединой-Гарригес сразу вывели из борьбы Кара Блэк и Лизель Хубер.

За 2009 год Руано и Медина-Гарригес только дважды дошли до финала, но один из этих двух раз пришёлся на Открытый чемпионат Франции, победительницей которого в женских парах Руано стала уже в шестой раз. В полуфинале им удалось победить первую пару мира, Блэк и Хубер, а в финале они обыграли Викторию Азаренко и Елену Веснину. После этого они вышли в полуфинал на Уимблдоне, но проиграли австралийкам Стаббс и Стосур. По итогам года Руано осталась в десятке сильнейших, но в финальный турнир они с Мединой-Гарригес не попали.

В ноябре 2009 года было объявлено об уходе Руано Паскуаль из активного спорта[3], но она вернулась на корт в новом году. В 2010 году новой партнёршей Руано стала Саня Мирза из Индии. После нескольких неудач она сменила партнёршу и стала выступать с Меганн Шонесси, с которой за четыре года до этого дважды доходила до финалов. Новая пара сумела выиграть турнир в Варшаве, но в целом и её результаты были далеки от блестящих. В мае Руано снова объявила об окончании карьеры[4] и завершила выступления после Уимблдонского турнира.

Выступления на турнирах

Напишите отзыв о статье "Руано Паскуаль, Вирхиния"

Примечания

  1. 1 2 [www.wtatennis.com/player/virginia-ruano-pascual_2257889_6855 Вирхиния Руано Паскуаль] на сайте WTA (англ.)
  2. [www.itftennis.com/olympics/drawsheets/printabledrawsheet.asp?event=1100058335 Турнирная сетка Олимпийского турнира 2004 года в женском парном разряде] на сайте ITF (англ.)
  3. Walker, Karen. [www.tennisearth.com/news/tennisNews/Ruano-Pascual-retires-from-Professional-Tennis-394067.htm Ruano Pascual retires from professional tennis] (англ.), TennisEarth.com (November 21, 2009). Проверено 31 января 2011.
  4. [womenwhoserve.blogspot.com/2010/05/ruano-pascual-retires-from-professional.html Ruano Pascual retires from professional tennis] (англ.), women Who Serve (May 14, 2010). Проверено 31 января 2011.

Ссылки

  • [www.wtatennis.com/players/player/ Профиль на сайте WTA]  (англ.)
  • [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid= Профиль на сайте ITF]  (англ.)
  • [www.fedcup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Федерации] (англ.)


Отрывок, характеризующий Руано Паскуаль, Вирхиния

– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.