Рубинер, Людвиг

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Людвиг Рубинер
Ludwig Rubiner
Псевдонимы:

Эрнст Людвиг Громбек

Дата рождения:

12 июля 1881(1881-07-12)

Место рождения:

Берлин

Дата смерти:

27 марта 1920(1920-03-27) (38 лет)

Место смерти:

Берлин

Гражданство:

Германия

Род деятельности:

поэт, критик, эссеист, переводчик

Годы творчества:

1904-1920

Направление:

экспрессионизм

Жанр:

поэзия, эссе, драма, перевод

Язык произведений:

немецкий

[rubiner.de .de]

Людвиг Рубинер (нем. Ludwig Rubiner; 12 июля 1881, Берлин, — 27 марта 1920, там же) — немецкий поэт, литературный критик и эссеист; представитель экспрессионизма.

К его важнейшим произведениям относятся манифест «Der Dichter greift in die Politik» (1912) и драма «Die Gewaltlosen» (1919). Его книга «Kriminal-Sonette» (1913) позволяет отнести Рубинера к предшественникам дадаизма.





Биография

Родился в еврейской семье, переехавшей из Галиции в Берлин. В 1902 году Рубинер окончил протестантскую гимназию и поступил на медицинский факультет Берлинского университета. Вскоре он перевелся на философский факультет, где до 1906 года изучал музыку, историю искусств, философию и литературу. В университетские годы он был членом «Берлинского вольного студенчества», где делал доклады о Толстом, Стриндберге и Ведекинде, а также участвовал в театральных постановках. Благодаря университетским связям он стал вхож в среду берлинских авангардистов, где примкнул к радикалам. В то время, как большинство превозносило Ницше, Рубинер выступил против его «цветистой сентиментальности», объявив книгу Макса Штирнера «Единственный и его собственность» (1845) «важнейшим манифестом века»[1].

Рубинер познакомился с многими писателями — среди которых были такие виднейшие представители экспрессионизма, как Эрих Мюзам, Пауль Шеербарт, Рене Шиккеле, Фердинанд Хардекопф, Вильгельм Херцог и Герварт Вальден. Дружба с Вальденом помогла ему начать свою журналистскую деятельность.

Первое стихотворение Рубинера «Zu den Höhen» вышло в 1904 году в анархистском журнале «Der Kampf». В 1906 году он начал печататься как критик и до 1911 года публиковал в журналах «Die Gegenwart», «Morgen», «Der Demokrat», «Das Theater», «Der Sturm» и «Pan» краткие заметки на литературные темы, эссе о писателях, композиторах и художниках, рецензии на литературные и музыкальные произведения, а также обзоры художественных выставок.

Рубинер рецензировал сочинения таких немецких писателей, как Эльза Ласкер-Шюлер, Макс Брод, Эрнст Бласс, Артур Холичер, Петер Хилле и Генрих Манн. Также он интересовался иноязычной литературой, особенно французской и русской, поскольку владел обоими этими языками. В статьях, посвященных музыке, он писал о Дебюсси, Пфицнере, Шёнберге, Рихарде Штраусе, Ферруччо Бузони и Джакомо Пуччини. В области живописи внимание Рубинера привлекли берлинский «Новый сецессион», Матисс и Анри Руссо.

В 1906 году Рубинер написал либретто оперы Вальдена «Ночной сторож», к которой попытался привлечь внимание Малера.

В 1907 году вышло его эссе о Жорисе-Карле Гюисмансе.

В 1908—1909 годах Рубинер путешествовал по Европе: полгода прожил в Италии (во Флоренции и Пизе), оттуда отправился в Веймар, а затем посетил Россию, Австрию и Швейцарию.

В 1908 году Рубинер познакомился с 29-летней уроженкой Мариамполя Фридой Ицхоки, которая стала помогать ему в переводческой деятельности, а в 1911 году вышла за него замуж.

В 1909 году Рубинер написал эссе о Фёдоре Сологубе, у которого перевел несколько стихотворений. Кроме того, перевел один из рассказов Поля Верлена и написал эссе о бельгийском писателе Фернане Кроммелинке. С русского языка Рубинером были переведены роман Михаила Кузмина «Подвиги Великого Александра» и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Николая Гоголя. Переводы Рубинера печатались в журналах «Zwei Herrscher», «Die Phantasie», «Die Gegenwart», «Die Schaubühne», «Das Theater» и «Der Demokrat».

В 1910 году под псевдонимом «Эрнст Людвиг Громбек» Рубинер опубликовал детектив «Индийский опал» (Die indischen Opale). В конце того же года совместно с Вальденом написал для справочника Шлезингера по оперным произведениям статью о «Мадам Баттерфляй» Пуччини.

В 1911—1918 годах работал в журнале Франца Пфемферта «Die Aktion».

В ноябре 1912 года переехал в Париж, где жил в маленькой гостинице вместе с писателем и критиком Карлом Эйнштейном, сотрудником журналов «Der Demokrat» и «Die Aktion». Вскоре Рубинер написал политико-литературный манифест «Поэт врывается в политику» (Der Dichter greift in die Politik), в том же году появившийся в «Aktion».

В Париже Рубинер выступил посредником между немецкой и французской литературами, регулярно публикуя в журналах «Die Schaubühne», «März» и «Die Aktion» статьи об актуальных французских литературных событиях. В колонии художников «Fleury», основанной голландским художником Кеесом ван Донгеном, Рубинер познакомился с Марком Шагалом. Шагал выставил свои картины на Первом немецком осеннем салоне (организованном Вальденом и проходившем с 20 сентября по 1 декабря 1913 года), и это стало поводом к установлению дружеских отношений между ним и Рубинером.

В 1913 году Рубинер опубликовал «Криминальные сонеты» (Kriminal-Sonette), написанные им совместно с состоятельным американским коммерсантом Ливингстоном Хэном и сотрудником журнала «Die Aktion» Фридрихом Айзенлором.

С 1914 года, ненадолго вернувшись в Берлин, Рубинер начал многолетнее сотрудничество с журналом «Die Weißen Blätter». В том же году он написал сценарий для немого фильма «Der Aufstand», который вошел в редактируемый Куртом Пинтусом сборник «Das Kinobuch».

После начала Первой мировой войны Рубинер, будучи радикальным пацифистом, вместе с женой уехал в Цюрих. Здесь он писал для газеты «Neue Zürcher Zeitung», а также стал душой сплоченной группы интеллектуалов. В 1916 году он опубликовал в журнале «Die Weißen Blätter» сборник стихов «Небесный свет» (Das himmlische Licht), который в том же году вышел отдельным изданием. Тогда же он опубликовал манифест «Преобразование мира» (Die Änderung der Welt) в журнале «Das Ziel».

1917 год стал очень плодотворным для Рубинера. Он возглавил журнал «Zeit-Echo» (всего вышло четыре номера), где опубликовал переписку Толстого под названием «Revolutionstage in Russland» («Революционные дни в России»). Туда вошли письма, которые Толстой писал своим ближайшим друзьям в последний период его жизни на тему событий русской революции 1905—1907 годов.

В «Aktion» Рубинер опубликовал программное произведение «Борьба с ангелом» (Der Kampf mit dem Engel), в редактируемом Пфемфертом сборнике «Das Aktionsbuch» — пять стихотворений «Призывы к друзьям» (Zurufe an die Freunde), и, наконец, выпустил антологию ранее опубликованных эссе «Человек в центре» (Der Mensch in der Mitte).

В 1918 году перевел вместе с женой дневники Толстого и опубликовал в журнале «Das Forum» манифест «Обновление» (Die Erneuerung). 24 декабря того же года получил в Цюрихе австрийский паспорт и через несколько дней был выслан из Швейцарии за поддержку Октябрьской революции. Через Мюнхен Рубинер вернулся в Берлин, где поселился в бывшей квартире Бузони.

В 1919 году начал работать редактором в потсдамском издательстве Verlag Gustav Kiepenheuer. Он выпустил второе издание сборника «Человек в центре», затем две антологии «Товарищи человечества. Стихи к мировой революции» (Kameraden der Menschheit. Dichtungen zur Weltrevolution) и «Сообщество. Свидетельства духовного всемирного перелома» (Die Gemeinschaft. Dokumente der geistigen Weltwende), а также драму «Без насилия» (Die Gewaltlosen), написанную им в Швейцарии в 1917—1918 годах. В том же году Рубинер также опубликовал эссе «Место актера в культуре» (Die kulturelle Stellung des Schauspielers) в журнале «Freie Deutsche Bühne».

Весной Рубинером вместе с Артуром Холичером, Рудольфом Леонгардом, Францем Юнгом и Альфонсом Гольдшмидтом был основан в Берлине Союз пролетарской культуры. Он строился по советскому образцу, однако к Коммунистической партии не примкнул. Союз поддерживал борьбу революционных масс за освобождение от буржуазной экономической и образовательной монополии. В том же году Рубинер участвовал в создании берлинского «Пролетарского театра» — передвижного театра для рабочих, чьи выступления проходили, в частности, на фабриках. Его деятельность завершилась 14 декабря 1919 года премьерой драмы Герберта Кранца «Свобода» (Freiheit). В 1920 году из-за разногласий участников Союз пролетарской культуры распался, так и не осуществив задуманную постановку «Без насилия».

В последний период своей жизни Рубинер работал вместе с женой над переводами Вольтера. Годом ранее он опубликовал в «Die Weißen Blätter» эссе «Вольтер-поэт» (Der Dichter Voltaire), которое использовал как предисловие к сборнику.

В ночь с 27 на 28 февраля 1920 года Рубинер умер после шестинедельной болезни легких в берлинской частной клинике. Несколькими днями ранее общество «Молодая Германия» присудило ему почетное звание в знак признания его литературной деятельности. 3 марта он был похоронен в Вайсензе. С прощальными речами выступили Франц Пфемферт и Феликс Холлендер.

В том же году вышла переведенная Рубинером автобиография Эжена Франсуа Видока, к которой Рубинер также написал предисловие.

Переводы на русский язык

На русском языке были опубликованы в переводе Марии Карп четыре стихотворения Рубинера: «Рождение», «Город», «Танцовщик Нижинский» и «Пришествие»[2].

Напишите отзыв о статье "Рубинер, Людвиг"

Примечания

  1. Portmann, Werner. Die wilden Schafe. Max und Siegfried Nacht. — Münster: Unrast-Verlag, 2008. — S. 45. — ISBN 978-3-89771-455-7.
  2. Сумерки человечества. Лирика немецкого экспрессионизма. / сост. В. Топоров. — М.: Московский рабочий, 1990. — С. 125—135.

Литература

  • Lexikon deutsch-jüdischer Autoren. — Bd. 18. — Berlin: de Gruyter, 2010. — S. 413—420.
  • Weidermann, Volker. Das Buch der verbrannten Bücher. — Köln: Verlag Kiepenheuer & Witsch, 2008. — S. 91-93. — ISBN 978-3-462-03962-7.

Ссылки

В Викитеке есть тексты по теме
[[|Рубинер, Людвиг]]
  • [expressionism.academic.ru/568/Рубинер%2C_Людвиг Людвиг Рубинер в Энциклопедическом словаре экспрессионизма]
  • [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/lea/lea-0612.htm?cmd=2&istext=1 Людвиг Рубинер в Литературной энциклопедии]
  • [www.deutsche-biographie.de/sfz108596.html Walter Fähnders. Rubiner, Ludwig. // Neue Deutsche Biographie. — Bd. 22. — 2005. — S. 156—157]  (нем.)
  • [www.rubiner.de Ludwig Rubiner — Ein Dichter des Expressionismus]  (нем.)
  • [www.zeno.org/Literatur/M/Rubiner,+Ludwig Произведения Людвига Рубинера в электронной библиотеке Zeno.org]  (нем.)
  • [gutenberg.spiegel.de/autor/ludwig-rubiner-500 Людвиг Рубинер на сайте Projekt Gutenberg-DE]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Рубинер, Людвиг

– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.