Рубль Дальневосточной республики

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Рубль ДВР»)
Перейти к: навигация, поиск
Рубль Дальневосточной республики

Рубль Дальне-Восточной республики

3 рубля
Территория обращения
Эмитент Дальневосточная республика
Монеты и банкноты
Монеты Не выпускались
Банкноты 1, 3, 5, 10, 25, 50, 500, 1000 рублей
Курсы и соотношения на конец 1921 г.
1 совзнак = 100 000 р. ДВР

Ру́бль Дальневосто́чной респу́блики — валюта существовавшего с 1920-го по 1922 год искусственно созданного буферного государства на территории Забайкалья и Дальнего Востока России.

25 января 1920 года состоялся I съезд Советов освобожденной части Забайкалья, который принял решение восстановить советскую власть во всех районах области, занятых партизанами. Во второй половине марта в Верхнеудинске возникло земское правительство, которое возглавляли большевики, 31 марта 1920 правительство земской управы объявило себя правительством Дальневосточной республики (или Дальне-Восточной в тогдашнем написании). В 6 апреля 1920 в Верхнеудинске прошел съезд трудящихся Забайкалья, упразднивший земскую власть и учредивший коалиционное Временное правительство Выполняя директивы ЦК РКП(б), Дальневосточный областной партийный комитет предложил правительству Приморской земской управы распространить свою власть на весь Дальний Восток: Приморскую область, полосу отчуждения КВЖД, Сахалин, Камчатку и Амурскую область. А 14 мая ДВР была признана Советским правительством[1]..

Одной из первостепенных задач Правительства стало упорядочивания денежного обращения на подконтрольных ему территориях.

К этому времени по ДВР ходили различные суррогатные денежные знаки, имевшие различный курс взаимного обмена, например, сибирские рубли, керенки, денежные знаки соседних государств, такие, как японские иены. Более других ценились рубли Российской империи, особенно пятисотенные купюры с изображением Петра Первого.





Начало обращения

Первоначально, ещё до провозглашения ДВР, Временная Земская власть Прибайкалья производила попытки упорядочить уже имеющееся денежное обращение. Так, аннулированные в РСФСР сибирские рубли оставались, тем не менее, в Прибайкалье средством платежа. Мало того, потерявшие всякую стоимость в Советской России сибзнаки в регионах к востоку от ДВР (в частности, в Харбине) всё ещё котировались, поэтому наводняли рынок и самой Дальневосточной Республики. Правительство Прибайкалья установило единый курс обмена совзнаков РСФСР 1918—1919 годов на сибирские рубли из расчёта 15 совзнаков за 1 сибзнак. В то же время изыскивалась возможность начать эмиссию собственных денег, о чём 26 марта 1920 года была достигнута договорённость с Москвой. К этому времени Земской власти уже удалось найти купюры для будущего рубля ДВР. Это были перехваченные в Иркутске Кредитные билеты Омского правительства американского производства достоинством в 25 и 100 рублей. Первоначально РСФСР хотела использовать купюры у себя, однако позднее они были переданы ДВР, после того, как на них был наложен типографским способом гриф «Временная Земская власть Прибайкалья». Эти купюры на сумму 228 425 950 рублей и стали первыми рублями ДВР, выпущенными в обращение.

Для вывода из обращения сибирских рублей был объявлен ограниченный обмен их на новые рубли в соотношении 100 сибзнаков за 1 рубль ДВР. Пропорция была установлена произвольно, первоначально планировалось девальвировать сибзнак в 10, а не в 100 раз. Обмен сибирских рублей на рубли ДВР начался 1 июля 1920 года и вёлся 10 дней. Устанавливались ограничения на обмен, в частности, сибзнаки принимались только от резидентов ДВР и в количестве не более 50 тысяч.

Верхнеудинская эмиссия

27 июля 1920 года было принято постановление Правительства ДВР об эмиссии новых денежных знаков «в целях замены обращающихся в республике денежных знаков различных образцов знаками, соответствующими по своему внешнему виду новым республиканским формам государственного строя Дальневосточной республики». Кредитные билеты Дальневосточной республики выпускались достоинством в 3, 10 и 1000 рублей. Вскоре были выпущены билеты в 1 рубль и 5 рублей. Печать банкнот осуществлялась на Иркутской фабрике государственных бумаг.

На всех кредитных билетах верхнеудинской эмиссии был изображён герб ДВР: сноп колосьев с перекрещенными, наподобие серпу и молоту, якорем и старательским одноконечным кайлом (кирка золотоискателя по кустарной добыче золота). Такой герб символизировал единение трёх основных регионов, входивших в республику: Приморье (якорь), Приамурье (сноп) и Забайкалье (кайло).

За период верхнеудинской эмиссии было выпущено кредитных билетов на сумму в 1 906 891 200 рублей.

Читинская эмиссия

21 октября 1920 года части народной армии ДВР освободили от войск атамана Г. М. Семёнова город Читу, куда была перенесена столица. Конференция областей Дальнего Востока в ноябре 1920-го года избрала правительство республики во главе с А. М. Краснощёковым. Новым правительством было принято решение о скорейшем увеличении эмиссии, для чего Иркутская фабрика была преобразована в Экспедицию государственных бумаг и усилена типографским оборудованием и квалифицированными рабочими со всей республики. В новой эмиссии выпускались в основном 1000-рублёвые банкноты и новые кредитные билеты достоинством в 500 рублей.

За период читинской эмиссии было выпущено кредитных билетов на сумму в 2 050 666 600 рублей. Всего за периоды верхнеудинской и читинской эмиссий ДВР было введено в оборот кредитных билетов на сумму в 3 957 557 800 рублей.

Благовещенская эмиссия

Рубли ДВР быстрыми темпами обесценивались в течение всего периода обращения. К концу 1920 года выпускали в основном купюры в 500 и 1000 рублей. Однако для мелких платежей не хватало разменных денег. В результате руководство Амурской области в составе ДВР по согласованию с республиканским правительством приступило к печати в Благовещенске на мощностях бывшей частной типографии «Чурин и Ко» расчётных денежных знаков Дальневосточной республики. Расчётные знаки выпускались достоинством 25 и 50 рублей. Вследствие инфляции купюры меньшего достоинства для оборота уже не требовались.

Всего в Благовещенске было выпущено расчётных знаков на сумму в 89 417 050 рублей.

Вывод из обращения

В 1921 году инфляция достигла гигантских размеров. Как результат «буферки», так называли в народе дальневосточные рубли, практически потеряли и без того невысокую платёжную ценность. В июле 1921 года выпуск рублей ДВР был прекращён, а 15 ноября 1922 года валюта была официально выведена из обращения в связи с присоединением ДВР к РСФСР. К этому времени она уже фактически не использовалась. Покупательная способность дальневосточного рубля упала настолько, что уже в конце 1921 года фактическая стоимость кредитного билета 1000-рублёвого достоинства была менее одной российской копейки в золотом исчислении.

Напишите отзыв о статье "Рубль Дальневосточной республики"

Ссылки

  • [www.bonistika.net/library.php?par=3&id=78 Николаев Р. Временные рубли временного государства.]

Литература

  • Распоряжение Управляющего Делами Государственных Финансов, изданное на основании постановления Временного Правительства Дальнего Востока — Приморской Земской Управы от 7 июня 1920 года, за № 335.
  • П О С Т А Н О В Л Е Н И Е Врем. Правительства Дальнего Востока — Приморской Земской Управы

г. Владивосток, 5 июня 1920 г. № 252. О выпуске Государственных кредитных билетов и об обмене на них ныне имеющих обращение платежных знаков.

  • Погребецкий А. И. Денежное обращение и денежные знаки Дальнего Востока за период войны и революции (1914—1924)., Харбин: Изд. Общества изучения Маньчжурского края, 1924. [www.bonistikaweb.ru/KNIGI/pogrebetskiy.htm Текст книги на bonistikaweb.ru]
  • [www.bonistikaweb.ru/KNIGI/navoloch.htm Наволочкин Н. Д. Дело о полутора миллионах. Хабаровск: Книжное издательство, 1969].
  • Петин Д. И. Бумажные деньги как исторический источник по изучению денежного обращения Сибири в период Гражданской войны (на примере денежных знаков Временной земской власти Прибайкалья)// Третьи университетские социально-гуманитарные чтения 2009 г. : материалы. В 2 т. Т. 2. — Иркутск : Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2009. — С. 397—403 : ил.
  • Петин Д. И. Эмиссионная политика дальневосточного «буфера» в 1920 г.: новые факты // Новейшая история России. 2012 № 2.

Примечания

  1. А. Анисимов, Л. Потоцкая. Финансовые органы на дальнем Востоке России в 1920—1922 гг.// Россия и АТР, 2005-1 eps.dvo.ru/rap/2005/1/pdf/rap-143-149.pdf


Отрывок, характеризующий Рубль Дальневосточной республики

Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.