Руги
Руги (лат. rugii, ругии, роги) — восточногерманское племя эпохи Великого переселения народов[1][2][3].
Версия о славянском происхождении ругов[4][5] современной наукой отвергается, и утверждается, что этноним «руги» начал применяться в Европе по отношению к русам и Киевской Руси только в X—XI веках[6][7][8].
Содержание
История ругов
Античное время
Корнелий Тацит в трактате «Германия» локализовал местоположение племени ругиев на побережье Балтики, к востоку от Ютландского полуострова. Тацит сообщил, что они отличаются от других племён круглыми щитами, короткими мечами и покорностью царям[9]. Соседями ругов на востоке были балтские племена эстиев, считающиеся предками пруссов. Южнее ругов обитали готы (готоны по Тациту).
Александрийский географ II века Клавдий Птолемей составил обширный труд, в котором постарался дать места обитания народов и населённых пунктов с их привязкой к географическим координатам. Ругов Птолемей разместил в Великой Германии (Γερμανίας Μεγάλης) на побережье Балтики между реками Виадуа (Одер) и Истулой (Висла), называя их ругиклеями (Ῥουτίκλειοι, Rugiclei). В их землях Птолемей обозначил нахождение города Ругиума (Ῥούγιον)[10]. Примерно в тех местах в XIII веке возник город Rügenwalde (совр. польский Дарлово).
Проживание ругов в регионе возле Балтийского моря отмечено в топониме Рюген[11], острова недалеко от устья Одера. О рюгенских славянах становится известно впервые в источниках с VII в., а к VIII-IX вв. Рюген выдвигается в экономическом и культурном развитии на первое место среди городов прибалтийских славян[12], а к XV веку стал немецким.
Немецкий просветитель и краевед Филипп Меланхтон, а также некоторые другие представители лютеранского кружка, утверждают, что «…После вторжения войска крестоносцев и разграбления поселения балтийских славян, проживавших на территории острова, венды мигрировали с Рюгена и отправились на поиски новой территории для проживания. Таковой стала территория восточного побережья Балтийского моря, занимавшая берег залива, впоследствии получившего название Рижского» от чего ими выдвигается версия о вендском происхождении гидронима и топонима Рига.
В южной части Норвегии существовала прибрежная область под названием Rogaland в значении «страна/земля ругов» (теперь это современный Ругаланн)[13].
Великое переселение народов
Расселение под натиском готов
Готский писатель Иордан писал, что даны «пользуются среди всех племен Скандии славой по причине своего исключительного роста. Однако статностью сходны с ними также граннии, аугандзы, евниксы, тэтель, руги, арохи, рании»[14]. Иордан также назвал и «ульмеругов», что по мнению исследователей[15][16][17] означает «островные руги».
Согласно Иордану, готы, мигрируя с «острова Скандзы»[14], в котором большинство современных исследователей видят Скандинавию, вытеснили ульмеругов (или «островных ругов») с южного побережья Балтийского моря. На основании этого сообщения и сообщения Иордана об участии ругов в битве при Недао, предполагая тождественность ульмеругов и ругов, некоторыми исследователями делается предположение о том, что руги, под давлением готов, мигрировали с южного побережья Балтийского моря в Паннонию, где, якобы, попадают под власть Аттилы. По мнению[18] Э. Томпсона, большая часть Паннонии до 427 года находилась в руках гуннов, что отмечается поздними источниками. Иордан не уточняет[19] на чьей стороне воевали руги в битве при Недао.
Согласно[20] Иордану, после этого сражения руги испросили разрешения у Римской империи поселится в восточной Фракии, в поселениях Бицции и Аркадиополе[21], последнее из которых в 442 году было захвачено Аттилой[22]. Там же Иордан сообщает[20], что и побеждённые гунны избрали для своего поселения отдалённые места Малой Скифии и прибрежной Дакии.
По-видимому некоторые из ругов всё же остались на территории нижней Паннонии, где они отмечаются таким источником как «Житие святого Северина», который был написан его учеником Евгиппием и относится ко второй половине V века[23]. Руги короля Флакцитея осевшие на северном берегу Дуная вступили в союз с римлянами против остготов, которые, осевши на территориях Верхней Паннонии, не давали ругам прохода в Италию. Союзники, в 469 году, были разбиты остготами в сражении при реке Болии[24].
Примерно в 475 году вместо умершего Флакцитея королём ругов стал его сын Фелетей.
В 476 году начальник варварского войска Одоакр сверг последнего римского императора, став первым германским правителем Италии. По сообщению Иордана, Одоакр и сам был из ругов[25], но большинство исследователей склоняются к тому, что он, как и его отец Эдика, так же участвующий в сражении при реке Болии[24], происходил из германского племени скиров[26]. Однако, Приск Панийский сообщал[27], что Орест, отец последнего римского императора Ромула Августа, «только прислужник и писец Аттилы, а Эдекон», отец Одоакра, «как известный храбрец и природный гунн, многим превышает Ореста».
На мраморной плите сохранившейся в катакомбах «монашеской Горы» при костеле святого Петра в городе— крепости провинции Норик Ювавум (совр. Зальцбург) Одоакр называется «королём рутенов»[28]:
</td> | </td>
</td> </tr> </table>
Разделение ругов в войне с ОдоакромВ 487 году император Византии Флавий Зенон убедил Фелетея разорвать союз с Одоакром и вторгнуться в Италию. Не все поддерживали эту идею, и среди ругов разгорелась междоусобица: брат Фелетея Фердерук, сторонник мира с Одоакром, под предлогом мести за разграбление монастыря святого Северина был убит своим племянником Фридерихом[29]. В ответ на это Одоакр, нанося упреждающий удар, в 487 году напал на Норик, разбил войско ругов около Венского Леса и увёл в плен короля Фелетея с его супругой Гизо, которые после были казнены в Италии. Сын короля Фредерих возглавил ослабевших ругов. После ещё одного похода, предпринятого в 488 году братом Одоакра Гунульфом, придунайское государство ругов окончательно было уничтожено[30][31]. Спасаясь от Одоакра, оставшиеся руги присоединились к вождю остготов Теодориху. С ними Теодорих вошёл в Италию в 489 году, где захватил власть в 493 году, убив на пиру Одоакра. Места на Дунае (Rugorum patria), где проживали руги до их разгрома Одоакром, заняли лангобарды, как о том сообщает Павел Диакон в «Истории лангобардов». О том же повествуется в труде «Происхождение народа лангобардов» неизвестного автора первой половины VII века, где называется страна Ругиланд (Rugilanda). Руги под властью остготовРуги упоминаются Прокопием Кесарийским при событиях 541 года[32]:
В тот год руги провозгласили своего соотечественника Эрариха королём готского королевства в Италии после убийства прежнего короля Ильдебада. Процарствовав 5 месяцев, Эрарих был убит готами, и на освободившийся престол взошёл гот Тотила. После захвата Италии войсками византийского императора Юстиниана племя готов, а вместе с ними и руги, исчезли в Италии. В 558 году ругов упомянул в списке варварских племён в эпитафии, посвящённой святому Мартину Турскому, епископ Мартин Бракарский, уроженец Паннонии, где ещё жила память о племени ругов, обитавшем недалеко от тех мест[33]. В «Видсиде», древнейшем памятнике германской поэзии (IV—VI вв.), в списке наиболее известных племён Европы упоминаются руги и островные руги (хольмрюгги) без их географической локализации[34]. Историк Беда Достопочтенный упомянул в своей «Церковной истории народа англов» (начало VIII века) ругиев на побережье Балтики, причислив их к германским племенам. Отнесение ругов к славянамСовременной академической наукой отвергается версия о славянской природе ругов, и считается, что этноним «руги» начал применяться в латиноязычной литературе по отношению к русам только в X—XI веках[35]. Около 905 года издан «Раффельштеттенский таможенный устав», для взимания торговых пошлин с купцов от ругов и богемов (чехов), желающих торговать в Баварской Восточной марке на Дунае[36]. Современный историк и филолог А. В. Назаренко считает, что ругами здесь именовались купцы из Киевской Руси[37]. В «Продолжении хроники Регино из Прюма» Адальберта Магдебургского, в повествовании о миссии епископа Адальберта в 961—962 годах в Киев, Княгиня Ольга называется королевой ругов (reginae Rugorum) и русичи неоднократно именуются ругами. Английский священник Роджер в своей «Хронике» конца XII века, описывая события в Англии в 1-й половине XI века, пишет об Эдварде Изгнаннике: «бежал из этой земли в землю ругов, которую мы называем Руссией»[38]. Сведения о ругах (как жителях Руси) проникли также во Францию в связи с женитьбой французского короля Генриха I на Анне (1051 г.), дочери Ярослава Мудрого. Сообщая об этой свадьбе, Гийом Жюмьежский, автор истории норманнов, писал, что Генрих женился на дочери короля ругов. Некоторые авторы (Г. Ловмяньский) предполагают, что эти сведения были получены им из окружения Анны. Историк-славист дореволюционной России В. И. Ламанский считал руян и ругов одним племенем[39]. Историк А. Г. Кузьмин утверждает, что названия руги, роги, рузи, русы, руяне (rujanen, rani) относятся к одному и тому же народу, что объясняется вариативностью позиционных аллофонов g / j, j/z и прочтения букв j/i (сравн. ruth, ruz, rud (кельт. «красный»), roux, rousse — (совр. франц. «рыжий, рыжая»), rouge — (совр. франц. «красный»), серб. «руйан» — «темно-красный»[40]), также чередование звуков «г», «ж», «з» может происходить при склонении, как, к примеру, в русских словах друг, дружба, друзья, Например руг (единственное число), Ружана (остров) и рузи (множественное число) или руг, ружанин, и рузи.[41] В любительских трудах Е. Классена по истории, а также в современных неакадемических исследованиях на основе лингвистического сравнения и общего региона обитания выдвигаются гипотезы, в которых к ругами относятся также полабские славяне, населявшие в средние века остров Рюген (в синхронных источниках[42] жителей Рюгена называли ранами или руянами) и прибалтийское славянское Поморье от Эльбы до Одера. С. В. Перевезенцев в своих научно-популярных работах также отстаивает точку зрения о славянстве ругов[43] В археологииНекоторые исследователи указывают на ругов наряду с готами как на носителей оксывской археологической культуры (II в. до н. э. — I в.) в Польском Поморье (между Одером и Вислой)[44]. Епископы РугийскиеНапишите отзыв о статье "Руги"Примечания
Литература
|
Отрывок, характеризующий Руги
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.
В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.
По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
