Рудра
Поделись знанием:
Он описывается могучим богом, вооружённый луком и чёрными стрелами, быстро летящий, носящим косу, сопровождаемый Марутами. Рудра считался приносящим болезни, а также тем, кто излечивал от них: к нему обращались с молитвами о здоровье и именовали «[Имеющим] успокаивающее целебное средство» (1.43.4), «[Обладателем] тысячи целебных средств» (7.46.3), «Самым исцеляющим из целителей» (2.33.4) — эта связь Рудры с болезнями и излечением уже в пуранический период отразилось в целом ряде эпитетов, например Вайдьянатха (санскр. वैद्यनाथ, vaidyanātha IAST)) — Владыка врачей.
В другом месте (РВ 2.33.9) Рудра именуется «Владыкой этого огромного мира» (īśānādasya bhuvanasya IAST)
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
|
|
Вайшнавизм · Шиваизм · |
|
Дхарма · Артха · Кама |
|
Веды · Упанишады |
|
Родственные темы
Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша |
|
|
Рудра́ (санскр. रुद्र, rudra IAST, яростный, ревущий, красный) — ведийское божество и одна из форм индуистского бога Шивы связанная с смертью, охотой, грозой, ветром, бурей, исцелением[1][2][3]. Рудра персонифицирует гнев, ярость.
Рудра в ведах
Целиком в Ригведе Рудре посвящено три[4] или четыре[5] гимна:
- I, 43. — К Рудре (и Соме)[6].
- I, 114. — К Рудре.
- II, 33. — К Рудре.
- VII, 46. — К Рудре.
Всего же в «Ригведе» можно найти около 75-ти обращений к Рудре[4], основным мотивом которых является просьба о милосердии:
|
मा नस्तोके तनये मा न आयौ मा नो गोषु मा नो अश्वेषुरीरिषः वीरान मा नो रुद्र भामितो वधीर्हविष्मन्तःसदमित तवा हवामहे |
|
|
|
mā nastoke tanaye mā na āyau mā no ghoṣu mā no aśveṣurīriṣaḥ vīrān mā no rudra bhāmito vadhīrhaviṣmantaḥsadamit tvā havāmahe |
|
|
|
Ни детям нашим (или) внукам, ни нашему сроку жизни, ни нашим коровам, ни коням не причини вреда! Не убей, о Рудра, рассвирепев, наших мужей! С жертвенными возлияниями мы всегда призываем тебя. (I, 114.)[7] |
|
«Ригведа» неоднократно называет Рудру «Гхора» (санскр. घोर, ghora IAST) — страшный, яростный, неистовый — и обращается к Рудре с просьбами о милости к молящимся ему[8]. Это слово, однако, имеет и другое, менее известное значение: Безупречный; Безукоризненный; Прекрасный[9]. Это значение напрямую перекликается с эпитетами Рудры как Верховного Управителя: РВ 6.49.10 называет Рудру Отцом мироздания (bhuvanasya pitaraṃ IAST)):
|
|
भुवनस्य पितरं गीर्भिराभी रुद्रं दिवा वर्धया रुद्रमक्तौ बर्हन्तं रष्वमजरं सुषुम्नं रधग घुवेम कविनेषितासः |
|
|
|
bhuvanasya pitaraṃ ghīrbhirābhī rudraṃ divā vardhayā rudramaktau bṛhantaṃ ṛṣvamajaraṃ suṣumnaṃ ṛdhagh ghuvema kavineṣitāsaḥ |
|
|
|
Этими хвалебными песнями отца мироздания Рудру днем я хочу усилить, Рудру - ночью! Могучего, высокого, нестареющего, очень благожелательного мы хотим призвать, как следует, вдохновленные поэтом.[7] |
|
|
|
सथिरेभिरङगैः पुरुरूप उग्रो बभ्रुः शुक्रेभिः पिपिशेहिरण्यैः ईशानादस्य भुवनस्य भूरेर्न वा उ योषद रुद्रादसुर्यम |
|
|
|
sthirebhiraṅghaiḥ pururūpa ughro babhruḥ śukrebhiḥ pipiśehiraṇyaiḥ īśānādasya bhuvanasya bhūrerna vā u yoṣad rudrādasuryam |
|
|
|
С твердыми членами, многообразный, грозный, бурый украсил себя яркими золотыми украшениями. От владыки этого огромного мира, от Рудры никогда ведь не отдаляется асурская сила![7] |
|
В одном из гимнов Ригведы «Двумя Рудрами» называются Митра и Варуна(5.70)[10].
Прилагательное «шивам» (санскр. शिवं, śivaṃ IAST, благоприятный) впервые по отношению к Рудре встречается в «Ригведе» в 10.92.9:
|
|
सतोमं वो अद्य रुद्राय शिक्वसे कषयद्वीराय नमसादिदिष्टन येभिः शिवः सववानेवयावभिर्दिवःसिषक्ति सवयशा निकामभिः |
|
|
|
stomaṃ vo adya rudrāya śikvase kṣayadvīrāya namasādidiṣṭana yebhiḥ śivaḥ svavānevayāvabhirdivaḥsiṣakti svayaśā nikāmabhiḥ |
|
|
|
Направьте сегодня с поклоном вашу хвалу Рудре умелому, повелевающему мужами, (А также тем) стремительно движущимся, с которыми благожелательный, охотно помогающий следует с неба, прекрасный сам по себе - с ними, приверженными.[7] |
|
В «Яджурведе» Рудре посвящёно уже довольно большое количество гимнов и к моменту их кодификации эпитет «Шива» уже прочно занимает место если не основного имени, с которым обращаются к Рудре, то по крайней мере, становится одним из основных его эпитетов. На этот факт указывает использование эпитета в одном Рудра-сукте — одном из важнейших как для развившейся из культа Рудры религиозно-философских школ, шиваизма, так и для развившегося из ведизма смартизма.[4] По мнению Дандекара[11], Чакраварти, Чаттерджи и других, к моменту кодификации Рудра-сукты уже произошло слияние ведийского Рудры (санскр. красный) и прото-дравидийского божества Шивы или Сивы (дравидск.красный) из-за близости культов и имён[12] и эпитет стал превращаться в основное имя.
Хотя «Ригведа» даёт очень мало материала о доведийском культе Рудры, Дандекар на основе анализа текстов «Ригведы» и материала из раскопок Хараппской цивилизации сделал предположение о распространённости прото-культа ведийского Рудры и/или других, близких Рудре, божеств, чьи культы в дальнейшем были ассимилированы культом Рудры.
В ведийском брахманизме Рудре-Шиве не поклоняются, а просят удалиться и не вредить[13][14].
К эпическому периоду, к началу составления Махабхараты и Пуран, слово «Рудра» уже практически полностью превратилось из основного имени в один из наиболее употребляемых эпитетов. При этом первоначальное значение дравидийского слова «шива» забылось и на первый план вышло его санскритское значение — «благой».[11]
Рудра в типитаке
Руда под именем «Исана» (санскр. Ишана) отображен в палийском каноне, где он является одним из четырёх властителей мира Таватимсы, наряду с буддийскими Индрой, Варуной и Праджапати[15][16][17].
Рудра в пуранах
Согласно пуранам, Рудра произошел из чела Брахмы. Он явился воплощением всего самого разрушительного и устрашающего, что можно было найти в богах. Покинув место своего рождения, Рудра удалился ото всех богов на север Индии в горы. Данное божество было властелином над всеми животными, и как следствие, имело ещё одно имя — Пашупати, то есть Хозяин Зверей.
Изображался он в виде охотника, одетого в звериные шкуры, с чёрными волосами, стянутыми в узел. В этом облике он путешествовал по миру, охотился в лесах с помощью своего лука и чёрных стрел.
Женой Рудры была Сати, дочь властелина всех созданий Дакши. Сати безумно любила своего мужа и даже принесла себя в жертву, узнав, что при дележе жертв Рудре не выделили ничего.
От Рудры произошли на свет Рудры — ужасные, похожие на змей исчадия, которые всюду следовали за отцом и бросались на всех, кого видели.
Второе поколение, произошедшее от Рудры, было не таким ужасным. Это были Маруты, божества бури. Маруты произошли от связи Рудры с Землёй, причём Земля приняла облик пятнистой коровы, а Рудра — быка. Его сыновья стали армией и всюду сопровождали его в его славных подвигах и битвах с асурами и ужасными чудовищами.
Рудра Хираньявартани — стремительная сила и движение на пути света.
Рудра-шакти — сила Рудры.
Рудры — некие стремительные и свирепые; группа божеств, иногда идентифицируемая в Ведах с Марутами; впоследствии, 11 или 33 младших божества, ведомых Рудрой-Шивой.
Напишите отзыв о статье "Рудра"
Примечания
- ↑ О Рудре как о шторма см. Basham (1989), p. 15.
- ↑ 100 великих богов. Р. К. Баландин «Возможно, соединение Рудры и смерти объясняется тем, что слово „руд“ переводится как „рыдать“. В одном из гимнов Вед сказано: когда чувства и душа „покидают это умирающее тело, они заставляют рыдать [близких]. Они заставляют рыдать, потому они Рудры“. Вновь сказывается игра слов, созвучий. Так или иначе, но его называли „мужеубийцей“, может быть, в связи с кровавыми жертвоприношениями. Хотя считалось, что смерть он способен насылать самыми разными способами, и не только на людей, но и на домашний скот»
- ↑ Миф Шивы в зеркале философии: микрокосмический и макрокосмический аспекты. П. В. Хрущева. Пятые Торчиновские чтения, 2008 г. «В его [Рудры] руках, однако, находится не только лук, но также целебные средства (РВ I. 43. 4; II. 33. 2; VI. 74. 3; VIII. 29. 5; АВ II. 27. 6; VI. 57. 1-2), растения и вода жизни, ибо Рудра — благой (śiva) бог (РВ X. 92. 9)… Сами воды, озаренные его присутствием, обретают целительную силу (АВ VII. 87. 1; РВ X. 9. 6-7)»
- ↑ 1 2 3 Подробнее см.: Chakravarti, Mahadev (1994). The Concept of Rudra-Śiva Through The Ages.
- ↑ О четырёх ригведийских гимнах к Рудре подробнее см.: Michaels, p. 216 and p. 364, note 50.
- ↑ стихи 1-6 обращены к Рудре; стихи 7-9 обращены к Соме.
- ↑ 1 2 3 4 Перевод с санскрита Т. Я. Елизаренковой
- ↑ Flood (2003).
- ↑ [spokensanskrit.de/index.php?page=2 The online Sanskrit dictionary for spoken Sanskrit]
- ↑ Ригведа, перевод Т. Я. Елизаренковой
- ↑ 1 2 Р. Н. Дандекар. «От вед к индуизму. Эволюционирующая мифология.» Москва. «Восточная литература» 2002 ISBN 978-5-02-016607-3
- ↑ Гипотеза о происхождении имени Шивы от протодравидийского слова «красный» была впервые выдвинута в работе С. К. Чаттерджи «The Vedic Age». Эта гипотеза получила поддержку ряда учёных-индологов, но не стала общепринятой.
- ↑ К вопросу об эволюции образа Рудры-Шивы в текстах Шрути. А. Х. Мехакян «Он [Рудра] исключен из культа Сомы, но получает бали — подношение пищи, брошенной на землю, и остатки жертвоприношения (vāstu); отсюда его имя Vāstavya (Шбр I. 7. 3. 6-7). В упомянутых брахманах [„Каушитаки“, „Айтарее“ и „Шатапатхе“] приводится целый ряд ритуальных мер предосторожности и защиты от Рудры. Во время ритуала агнихотра („Каушитаки“ II. 1), когда жрец во благо себя и жертвователя приносит жертвы богам, ему предписывается два раза протянуть ковш для подношений к северной стороне, с тем чтобы умилостивить Рудру и дать ему уйти, сделать так, что бы не оказаться во владениях этого страшного бога»
- ↑ От Вед к индуизму. Эволюционирующая мифология. Р. Н. Дандекар «В „Шатарудрии“, этом необычном гимне, мы не найдем ни выражений, связанных с ритуалом, ни отсылок к священному обычаю. Рудра не занимает важного, почетного места в ритуалах шраута. Его либо „прогоняют домой“, как при жертвоприношении агни-хотра (АпастШрС VI.11.3), либо выделяют ему остатки ритуальных возлияний. Ритуалы шраута — ведийские „торжественные“ обряды общественного культа, совершавшиеся обычно жрецами по заказу царя; состояли главным образом в жертвоприношении сомы или возлияниях в жертвенный огонь топленого масла»
- ↑ [www.palikanon.com/english/pali_names/i_/iisaana.htm См.] He was in the battle of the devas against the Asuras and led a section of the deva host. Indra tells the devas that if, during the struggle, they felt faint-hearted, they should look at the crest of his own banner or at that of Pajāpati, Varuna or īsāna, and their fear would disappear (S.i.219). In the assembly of the gods, īsāna gets the fourth seat next to Varuna. He is in beauty and longevity equal to Indra (SA.i.262). īsāna is an older name for Rudra (Siva) (Böthlinck and Roth: Wörterbuch). The conception of him had so far changed by the time of Buddhaghosa that in Buddhaghosa’s accounts he is given a seat near Sakka and inferior to his. Perhaps he was one of the thirty-three gods of Tāvatimsa (KS.i.281, n.4).
- ↑ [suttacentral.net/define/%C4%ABs%C4%81na См.] He was in the battle of the devas against the Asuras and led a section of the deva host. Indra tells the devas that if, during the struggle, they felt faint-hearted, they should look at the crest of his own banner or at that of Pajāpati, Varuṇa or Īsāna, and their fear would disappear. SN.i.219
- ↑ [www.theravada.ru/Teaching/Canon/Suttanta/Texts/sn11_3-dhajagga-sutta-sv.htm#link2 См.] Комментарий поясняет, что Паджапати имеет такую же внешность, как и царь Сакка, и такой же срок жизни. Он занимает высокое положение в иерархии богов Таватимсы — идёт вторым по счёту после Сакки. Варуна и Исана идут третьим и четвёртым соответственно. Паджапати в древности считался повелителем, творцом, высочайшим богом над всеми Ведическими божествами. Варуна — один из древнейших Ведических богов, часто считался высочайшим среди них. Исана — одно из древних имён Шива-Рудры.
Литература
- Рудра // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Словарь эзотерических терминов, Санкт-Петербург, 1992 год. Автор перевода и составитель В. З. Кривченок.
- Мифы Древней Индии, Издание 2 переработанное, Э. Н. Темкин, В. Г. Эрман
- Р. Н. Дандекар. «От вед к индуизму. Эволюционирующая мифология.» Москва. «Восточная литература» 2002 ISBN 978-5-02-016607-3
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Рудра
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
