Ружьё Пакла

Ружьё Па́кла — первое официально запатентованные работоспособное скорострельное огнестрельное оружие — прообраз пулемёта.

К началу XVIII века в Европе уже сложились определённые традиции в военном деле для тактики пехоты и кавалерии. В частности, линейная пехота, вооружённая кремнёвыми мушкетами весьма низкой скорострельности (из которых можно было успеть произвести не более 4-х выстрелов в минуту), была вынуждена действовать в плотном строю. Кроме того, такой строй (линии стрелков, выставленные в прямоугольник или каре) мог обеспечить в некоторой степени защиту от атак кавалерии, но, в любом случае, один стрелок обычно мог успеть выстрелить всего один раз до момента соприкосновения его подразделения с кавалерией противника. Оба эти момента предопределили дальнейшее направление развития огнестрельного оружия: разработка эффективных средств поражения плотного строя вражеской пехоты и защита собственной пехоты от атак кавалерии. Первыми технологическими прорывами в этом направлении было изобретение картечи для артиллерии и многоствольных пушек. Однако всех проблем это не решило — артиллерия была неповоротливым, тяжёлым родом войск. Кроме того, картечь быстро изнашивала стволы орудий. Требовалось нечто более лёгкое и более скорострельное.

Одним из первых удачных изобретений в этой области было сделано английским юристом из Лондона Джеймсом Паклом (англ. James Puckle). Своё новое изобретение он запатентовал 17 мая 1718 года как «ружьё Пакла». Оно представляло собой поставленное на треногу обычное одноствольное кремневое ружьё, но с 11-зарядным цилиндрическим барабаном. Каждый новый выстрел производился при повороте барабана, как в револьвере. После израсходования боезапаса барабана он заменялся на новый. Такая конструкция позволила добиться скорострельности в девять выстрелов в минуту. Боевой расчёт ружья составлял несколько человек. Ружьё предполагалось использовать на кораблях для обстрела абордажных команд.

На демонстрации оружия Пакл привёл два варианта исполнения: с обычными для тех лет сферическими пулями и с кубическими. Сферические предполагалось использовать против врагов-христиан, а кубические, которые, как считалось, должны были причинять больше увечий, — против врагов-мусульман (в том числе турок). Однако творение Пакла не впечатлило его современников.

Следует отметить, что до изобретения, с одной стороны, капсюлей и унитарных патронов, а с другой, до появления машинного производства оружия, все попытки создать скорострельное ручное оружие не оправдывали себя: такое оружие было дорого, сложно в производстве и конструктивно ненадёжно (в частности, ненадёжный запорный механизм у револьверов и переломных ружей); к тому же кремнёвая револьверная система не освобождала от необходимости после каждого выстрела подсыпать затравку на полку, что не давало возможности достичь настоящей скорострельности.

В дальнейшем для увеличения скорострельности индивидуального оружия инженерная мысль шла в основном в направлении совершенствования ружейного замка́ вплоть до появления капсюлей, а позже — унитарных патронов, когда на смену замку пришёл уже ударно-спусковой механизм.

Интересные факты

• В компьютерной игре Empire: Total War существует боевой юнит «Ружья Пакла», по конструкции, внешнему виду и применению соответствующий приведенному описанию за исключением того, что конструкция размещалась не на треноге, а на орудийном лафете.
• В игре Assassin’s Creed Rogue также применяются пушки Пакла, устанавливаемые на судно главного героя, "Морриган".

См. также

• Митральеза

Ссылки

• [www.wedmore.org.uk/puckle/James.htm James Puckle — Invented the Machine Gun 1718] (англ.). Wedmore.org.uk. Проверено 27 сентября 2010. [www.webcitation.org/670HiQ6lD Архивировано из первоисточника 18 апреля 2012].
• [www.mirf.ru/Articles/art2231.htm Эволюция. Автоматическое оружие]. Мир фантастики. Проверено 27 сентября 2010. [www.webcitation.org/670HizCrE Архивировано из первоисточника 18 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Ружьё Пакла

Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.