Рукопись «Канона врачебной науки» (1142/3)
| ||||
| Канон врачебной науки | ||||
| ||||
| Страница из рукописи | ||||
| Другие названия | Аль-Ганун Фи ат-Тибб | |||
| Автор(ы) | Ибн Сина | |||
| Дата написания | 1142/3 | |||
| Язык оригинала | арабский | |||
| Материалы | бумага | |||
| Коллекция | Средневековые рукописи по медицине и аптечному делу | |||
| Содержание | фармакология и медицина | |||
| Хранение | Институт рукописей, Баку, Азербайджан | |||
| Состояние |
хорошее | |||
Рукопись «Канона врачебной науки» знаменитого персидского учёного и врача Ибн Сины была переписана в 537 году хиджры (1142[1] или 1143 год[2][3]) в Багдаде[2][3] старым «насхом»[4], только через 104 года после смерти автора. Является известным трудом в области фармакологии и медицины. Хранится в Институте рукописей Национальной Академии Наук Азербайджана в Баку. Это старейшая рукопись «Канона» в Азербайджане и одна из старейших в мире[2]. Написана рукопись на толстой белой бумаге чернилами чёрного цвета. Заголовки написаны красными чернилами[2].
Содержание
Данная рукопись является рукописью второй книги «Канона» и посвящена главным образом фармакологии. Работа содержит фармацевтические описания сотен натуральных лекарств: растений, минералов и веществ животного происхождения[2]. Она содержит разъяснение действий лекарственных растений и их изготовление[1]. В конце книги даются некоторые названия лекарств, взятые из греческого и других языков, а также указаны меры веса, употреблявшиеся в ХII веке[4].
История рукописи
Рукопись очень хорошо сохранилась. Начиная с XIX века она бережно передавалась из поколения в поколение в семье азербайджанского медика Гаибова[1]. Так, после того, как рукопись была переписана в 1142/3 году в Багдаде, она попала в Исфахан. Известный азербайджанский врач XIX века Мирза Мухаммед Гаибов, когда учился в Исфахане, приобрел там эту книгу и привез её в Тебриз, и оттуда в Шушу. М. М. Гаибов был хакимбаши (главный врач) Хуршидбану Натаван — известной азербайджанской поэтессы XIX века. Впоследствии книга досталась внуку М. М. Гаибова — Г. Гаибову, который был врачом и работал в городе Шуше до 80-х годов. В тридцатые годы, когда преследовались любые проявления старой, «нереволюционной» культуры — Г. Гаибов был вынужден прятать эту книгу и многие другие рукописные труды. Лишь в 50-е годы Г. Гаибов передал их в республиканский фонд[3]. Так, в 1956 году рукопись была приобретена Республиканским фондом Академии наук Азербайджанской ССР. Наряду с ней была приобретена и рукопись «Канона», переписанная в 1259 году, также хранившаяся в семье Гаибова[1].
Значение рукописи
Второй том «Канона врачебной науки» был переведён на узбекский и русский языки в основном с данной Бакинской рукописи (Ташкент, 1980—1982 годы)[2]. По этому манускрипту переводятся IV и V книги «Канона»[5].
В 2005 году эта рукопись наряду с другими средневековыми рукописями, хранящимися в Институте рукописей в Баку, была включена от Азербайджана в реестр всемирного документального наследия «Памяти мира» ЮНЕСКО[2].
Напишите отзыв о статье "Рукопись «Канона врачебной науки» (1142/3)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Ютландов С. Г. Редкие рукописи по медицине // Советское здравоохранение, Том 17. — Государственное издательство медицинской литературы, 1958. — Т. XVII. — С. 63.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.unesco.org/new/ru/moscow/about-this-office/single-view/news/medieval_manuscripts_on_medicine_and_pharmacy/#.VTJxBtysVue Средневековые рукописи по медицине и аптечному делу.]. unesco.org (2006).
- ↑ 1 2 3 Геюшев Н. Документальная память истории // Литературный Азербайджан. — 1989. — С. 116.
- ↑ 1 2 Терновский В. Н. Ибн Сина (Авиценна) 980-1037. — М.: Наука, 1969. — С. 143. — 190 с.
- ↑ Салье М. А. Некоторые проблемы перевода памятников классической арабской литературы // Краткие сообщения Института народов Азии. — 1963. — С. 156.
При переводе третьей книги «Канона» в основу положена Лейденская рукопись XII в.; IV и V книги переводятся по столь же древнему манускрипту, хранящемуся ныне в Баку.
Отрывок, характеризующий Рукопись «Канона врачебной науки» (1142/3)
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
