Руман, Зиг
Поделись знанием:
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
| Зиг Руман | |
| Sig Ruman | |
 | |
| Имя при рождении: |
Зигфрид Альбон Руманн |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
14 февраля 1967 (82 года) |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Карьера: | |
Зиг Руман (Сиг Руман; Зигфрид Руманн; нем. Siegfried Albon Rumann; 11 октября 1884 — 14 февраля 1967) — немецко-американский киноактёр, прославившийся комическими ролями помпезных злодеев.
Ранние годы
Зигфрид Альбон Руманн родился 11 октября 1884 года в Гамбурге. Перед вступлением в немецкую императорскую армию, Зигфрид изучал электротехнику в Техническом университете Ильменау. Во время Первой мировой служил в армии. В 1924 году эмигрировал в США. Там подружился с режиссёром и сценаристом Джорджем Кауфманом и театральным критиком Александром Вулкотом. Принимал участие в бродвейских постановках. В кино дебютировал в 1928 году. Тогда ему было сорок три года.
Кинокарьера
Впервые появился на экране в фильме Lucky Boy в 1928 году. Ещё одна небольшая роль была У Румана в 1929 году. Активно сниматься Зиг Руман начал только в 1934. Ему было уже пятьдесят и главных ролей Руману не предлагали. Но ролей второго плана и эпизодов он сыграл более ста. Из-за его немецкого акцента во время Второй мировой Руману шли предложения съёмок в шпионских триллерах. Также снялся в нескольких фильмах Эрнста Любича.
За годы своей кинокарьере сыграл с абсолютным большинством знаменитостей. Среди них были Гари Купер, Хемфри Богарт, Генри Фонда, Стюарт, Джеймс (актёр), Кэри Грант,Фредрик Марч, Уильям Холден, братья Маркс, Анна Стэн, Кэрол Ломбард, Джанет Гейнор, Лоретта Янг, Рита Хейуорт, Барбара Стэнвик, Соня Хени, Ширли Темпл, Грета Гарбо. Работал с режиссёрами Билли Уайлдером, Энтони Манном, Джоном Фордом, Майклом Кёртицем. Всего снялся в 112 картинах.
Жизнь вне кино
Последние два десятилетия Руман, несмотря на плохое самочувствие, много снимался на телевидении, сыграл в нескольких сериалах, в том числе в «Семейке Аддамс» и «Маверик».
Умер Зиг Руман 14 февраля 1967 года от инфаркта миокарда.
Избранная фильмография
- «Мир движется вперед» (1932) — Барон фон Герхард
- «Под прицелом» (1935) — доктор
- «Брачная ночь» (1935) — мистер Ян Новак
- «Вечер в опере» (1935) — Герберт Готлиб
- «Принцесса пересекает океан» (1936) — инспектор Штайндорф
- «Седьмое небо» (1937) — Дюран
- «Майские дни» (1937) — Фанчон
- "Полуночное такси " (1937) — Джон Б.Рабб
- «Агент президента» (1937) — Гас
- «День на скачках» (1937) — доктор Леопольд Штайнберг
- «Тонкий лёд» (1937) — премьер-министр
- «Хейди» (1937) — капитан полиции (в титрах не указан)
- «Ничего святого» (1937) — доктор Эмиль Эггельхоффер
- «Суэц» (1938) — сержант Пеллерин
- «Большой вальс» (1938) — банкир
- «Гонолулу» (1939) — профессор Тиммер
- «Только у ангелов есть крылья» (1939) — Датчи
- «Ниночка» (1939) — Михаил Симонович Иранов
- «Помнишь?» (1939) — доктор Шмидт
- «Магическая пуля доктора Эльриха» (1940) — доктор Ханс Вулферт
- «Поезда проезжают ночью» (1941) — великий Хоффман
- «Быть или не быть» (1942) — Эрхардт
- «Перекрёсток» (1942) — доктор Алекс Дюброк
- «Отчаянное путешествие» (1942) — Преусс
- «Триумф Тарзана» (1943) — сержант
- "Песня Бернадетт " (1943) — Луис Бюриэтт
- «Это случилось завтра» (1944) — мистер Бекштайн
- «Летняя буря» (1944) — Кузьма
- «Дом Франкенштейна» (1944) — бургомистр Гассман
- «Королевский скандал» (1945) — генерал Ронский
- «Сестрички Долли» (1945) — Игнат Циммис
- «Ночь в Касабланке» (1946) — граф Пферман/Генрих Штубель
- «Императорский вальс» (1948) — доктор Звибак
- «Мир в его руках» (1952) — генерал Иван Ворошилов
- «Лагерь для военнопленных № 17» (1953) — Шульц
- «Гудини» (1953) — Шульц
- «Дева на крыше» (1953) — Майкл О’Нил
- «История Гленна Миллера» (1954) — Кранц
- «Прожигая жизнь» (1955) — доктор Эмиль Эдильхофер
- «Крылья орлов» (1957) — менеджер
- «36 часов» (1965) — Герман Гуард
- «Азарт удачи» (1966) — профессор Винтелхалтер
- «Гибель Дракулы» (1966) — бургомистр
Напишите отзыв о статье "Руман, Зиг"
Ссылки
Отрывок, характеризующий Руман, Зиг
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.
