Румыния во Второй мировой войне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
История Румынии

Древняя история

Доисторическая Румыния

Античная Румыния

Дакия

Княжества

Княжество Валахия Княжество Валахия

Молдавское княжество Молдавское княжество

Княжество Трансильвания Княжество Трансильвания

Объединённое княжество
Королевство Румыния
СР Румыния СР Румыния
Республика Румыния

Прочие образования

Цара-де-Жос
Цара-де-Сус
Государство Михая Храброго
Соединённые провинции
Республика Плоешти

Республика Банат
Портал «Румыния»

Королевство Румыния вступило во Вторую мировую войну на стороне стран Оси 22 июня 1941 года, одновременно с нападением Третьего рейха на Советский Союз.

Румынские войска принимали участие в боях на восточном фронте вместе с германскими. В 1944 году театр военных действий переместился в Румынию, после чего в стране произошёл государственный переворот. Ион Антонеску и его сторонники были арестованы, к власти пришёл молодой король Михай I. С этого момента Румыния встала на сторону антигитлеровской коалиции. После окончания войны, в 1947 году была провозглашена Народная Республика Румыния (Социалистическая Республика Румыния).





Содержание

Предыстория

Внешняя политика. Сближение с Третьим рейхом

Румыния вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты летом 1916 года, в мае 1918-го заключила сепаратный мир с Центральными державами, а за один день до капитуляции Германии вновь объявила ей войну, что позволило ей войти в число стран-победительниц. Французские и британские политики пошли на это, так как считали Румынию хорошим «прикрытием» от коммунизма в Юго-Восточной Европе. Румынские войска принимали участие в войне против советской Венгрии в 1919 году. Румыния также включила в свой состав Бессарабию, на которую позже претендовала Советская Россия.

Однако к 1939 году Версальская система международных отношений окончательно развалилась. Потерпевшая поражение в Первой мировой войне Германия, где к власти пришли национал-социалисты, стала проводить агрессивную экспансионистскую политику. Это повлекло за собой цепочку политических событий, обострявших ситуацию в Европе: аншлюс Австрии, ввод немецких войск в Чехословакию, установление прогерманских режимов в ряде стран Центральной Европы. Политика «умиротворения» Лиги Наций оказалась недостаточно эффективной. Подобная предвоенная ситуация складывалась и в Азии. Японская империя, аннексировав Корею, начала проникать вглубь континентального Китая, основав на его севере два марионеточных государства — Маньчжоу-го и Мэнцзян[1].

1 сентября 1939 года, в день начала Второй мировой войны, Румыния по-прежнему оставалась партнёром Франции. Начавшаяся 3 сентября «Странная война» не изменила отношения Румынии к её партнёрам в Западной Европе, хотя та сохраняла нейтралитет.

Подписанный Третьим рейхом и СССР за несколько дней до начала войны (23 августа 1939 года) договор о ненападении фактически разделил Восточную Европу на советскую и германскую «сферы влияния». Советский Союз хотел получить у Румынии Бессарабию, которая раньше входила в состав Российской империи. СССР на протяжении 22 лет безуспешно оспаривал принадлежность этого региона. В 1924 году в составе Советского Союза была сформирована Молдавская Автономная Советская Социалистическая Республика — «плацдарм» для создания Молдавской республики в составе Советского Союза[2].

Весной 1940 года Румыния оказалась в сложном положении. С одной стороны, союзная[3] ей Франция потерпела поражение от Германии, с другой — обострилась ситуация на советско-румынской границе. Там участились инциденты с применением оружия. Советские дипломаты несколько раз предъявляли румынским властям ноты с требованиями вернуть Бессарабию. Складывалась предвоенная ситуация.

Сверху: карта Великой Румынии (1924); снизу: карта Румынии после территориальных потерь (1941)

Поражение Франции, а также угроза войны с СССР склонили Румынию к сближению с Германией. Как казалось румынским властям, Третий рейх способен защитить страну от советской угрозы. Однако Адольф Гитлер, придерживаясь договора с СССР, не предпринимал активных действий по отношению к советской стороне. Германия уверяла румынское правительство и короля, что стране ничего не угрожает, но поставляла в Румынию трофейное польское оружие, в обмен получая нефть. 27 июня советские войска у румынской границы и созданная весной особым указом Дунайская флотилия были приведены в боевую готовность. В Румынии в ответ была объявлена мобилизация. Однако в ночь на 28 июня коронный совет Румынии решил передать Бессарабию Советскому Союзу без кровопролития. Утром румынские войска начали отход со всей территории Бессарабии. В полдень советские войска пересекли границу и начали занимать Бессарабию и Северную Буковину. 3 июля операция была завершена, и Бессарабия стала частью СССР. 2 августа того же года была образована Молдавская Советская Социалистическая Республика. В её состав вошла бо́льшая часть МАССР и две трети Бессарабии. Южная часть Бессарабии (Буджак) и остальная территория бывшей МАССР отошли к Украинской Советской Социалистической Республике[2].

Ещё одной крупной территориальной потерей для Румынии стала передача Северной Трансильвании в состав Венгрии 30 августа 1940 года после Второго Венского арбитража. Эта территория отошла Румынии в 1918 году, после распада Австро-Венгрии, и, согласно Трианонскому договору, находилась в составе Румынии. Передача части Трансильвании Венгрии вызвало румынско-венгерские противоречия, которыми воспользовалась германская сторона для усиления своего влияния в регионе. В случае начала беспорядков в Трансильвании Германия сохраняла за собой право ввести войска в нефтегазоносные области Румынии. Ф. Гальдер в своём дневнике писал[4]: «Гитлер колебался […] между двумя возможностями: или идти вместе с Венгрией, или дать Румынии гарантии против Венгрии».

Однако венгерско-румынский конфликт был улажен при посредничестве Германии. 7 сентября того же года Румыния лишилась ещё одной территории — Южной Добруджи (см. Крайовский мирный договор), полученной в 1913 году по итогам Второй Балканской войны. Южная Добруджа вошла в состав Болгарии. Несмотря на это, государство попадало во всё большую зависимость от Третьего рейха. 23 ноября Румыния присоединилась к Берлинскому пакту, одновременно начались переговоры с диктатором Италии Бенито Муссолини.

Приход к власти Иона Антонеску. Великая Румыния

После крупных территориальных потерь король Кароль II окончательно потерял доверие политиков и народа, который также разуверился в политике властей из-за процветающей коррупции. Этим воспользовались фашистские и националистические организации, желавшие восстановления Румынии в границах 1939 года — «Великой Румынии». Среди этих организаций выделялась «Железная Гвардия» во главе с Корнелиу Зеля Кодряну.

Корнелиу Кодряну в 1923 году стал одним из основателей LANC (Национальной Христианской Лиги), которая на парламентских выборах 1926 года набрала 120 000 голосов и получила 10 мест в парламенте. Несмотря на свои антиеврейские лозунги, антисемитизм не был положен в основу программы партии. В 1927 году Кодряну вышел из партии, так как считал программу LANC недостаточно проработанной и выступал за радикальные методы борьбы. В том же году он основал собственную националистическую организацию — Легион Архангела Михаила («Железная Гвардия»). Легион стал идеологическим противником LANC. В 30-х годах Легион приобрёл популярность среди избирателей и стал участвовать в парламентских выборах, получая с каждым разом всё больше мест в парламенте[5]. Тогда же Ион Антонеску установил контакт с легионерами[6].

В то же время отношения с королём ухудшались, и в 1938 году Легион был распущен, а по стране прокатилась волна обысков и арестов. Тогда же «Железная Гвардия» для борьбы со своими противниками организовала партию T.P.Ţ., или «Все для Родины» (рум. Totul Pentru Ţară [Тотул Пентру Царэ]). Кароль II разогнал легионеров только потому, что стремился подчинить себе эту фашистскую организацию, а для начала необходимо было её ослабить. С этой целью Кодряну был арестован, а его место во главе Легиона занял Хория Сима. Сима начал террор и милитаризацию организации. Также от политики был отстранён Антонеску, который попал под домашний арест[7]. Во время визита Гитлера в Румынию по стране прокатилась волна насилия на национальной почве, организаторами которой стали члены «Железной Гвардии».

В начале сентября 1940 года, после потерь огромных территорий, «Железная Гвардия» перешла к решительным действиям. 5 сентября под давлением радикалов Кароль II вынужден был отречься от престола в пользу своего девятнадцатилетнего сына Михая I и бежал с женой на поезде в Югославию. В Тимишоаре поезд был перехвачен легионерами, им противостояли верные Каролю II работники станции. Развязался бой, однако поезд вовремя покинул город и пересёк границу. 15 сентября было сформировано новое фашистское правительство, в котором преобладали члены «Железной Гвардии» и лидером которого стал Ион Антонеску. Вице-премьером был назначен Хория Сима. Михай превратился в марионеточного короля, подчинённого фашистскому правительству. Румыния была провозглашена «национал-легионерским государством». В ноябре 1940 года Антонеску подписал в Берлине договор о присоединении Румынии к Оси.

Придя к власти, «Железная Гвардия» начала проводить политику террора. Антонеску пытался управлять ситуацией, но легионеры действовали по-своему. Это привело к тому, что за несколько месяцев цены выросли в 3—4 раза, а ситуация в стране стала крайне нестабильной[8]. В ноябре по стране прошла ещё одна волна политических убийств и террора. В ночь на 26 ноября состоялись самые масштабные убийства. Сторонники «Железной Гвардии» проникли в тюрьмы, где находились арестованные идеологические противники и члены старого правительства, и убили их. Эти действия нашли поддержку у политических деятелей фашистской Германии. «Такая мера [убийства противников Гвардии] является единственной, поскольку это никогда не могло быть осуществлено при помощи обычного правосудия, которое ограничено параграфами и всегда зависит от формальностей параграфов» — писал Симе Генрих Гиммлер[8].

В январе 1941 года убийства полностью вышли из-под контроля правительственных кругов. 21 января легионеры восстали. Восстание началось в форме еврейских погромов 19 января, однако переросло в мятеж, также расцениваемый как путч. Восставшие проявляли жестокость по отношению к евреям, полицейским и войскам. Погромы прокатились по всем крупным городам Румынии. Хория Сима надеялся, что Гитлер поддержит его, однако тот встал на сторону Антонеску. 23 января бои в Бухаресте прекратились. Румынские войска подавили мятеж. «Железная Гвардия» и старое правительство были распущены. Вся полнота власти в стране перешла в руки Антонеску. Правительство и парламент состояли из его сторонников, а молодой король оставался марионеткой. Он объявил себя кондукэтором (фюрером) Румынии. В марте того же года Антонеску заявил, что вынужден пойти на союз с Германией, поскольку со стороны Великобритании Румыния не получит реальной поддержки, а союз с СССР невозможен «по моральным критериям»[9].

Румынские националисты пытались восстановить Великую Румынию. Вынашиваемые в Бухаресте планы по изменению румынских границ поддерживались Берлином. Однако Германия не собиралась возвращать румынскому государству Южную Добруджу и Северную Трансильванию. Она поощряла расширение румынских границ на восток. В Румынии начали появляться труды, согласно которым т. н. «Транснистрия» — историческая румынская территория, а её население — обрусевшие румыны[10]. Накануне Второй мировой войны румынскими радикальными политиками планировалось провести новую румынскую границу по Южному Бугу, но иногда высказывались предложения установить её по Днепру или ещё восточнее[11]. Позже в ходе войны доходило до абсурда — так, газета «Курентул» писала, что новую румынскую границу нужно провести по Уралу и обеспечить создание «Румынской империи до ворот Азии»[12], то есть создать «жизненное пространство» для румын.

Вторая мировая война

Вооружение и состояние армии

В начале Второй мировой войны румынская армия была сравнительно плохо вооружена. Не хватало бронетехники и по-прежнему широко применялась кавалерия, поэтому в первые месяцы войны пехота часто действовала самостоятельно. Из всех стран Оси Румыния обладала наибольшим контингентом кавалерии на фронте. Это были 1, 5, 6, 7, 8 и 9-я кавалерийские дивизии[13][a]. Все кавалерийские части делились на рошиоров и каларашей, однако из-за модернизации армии различия между этими видами кавалерии исчезли.

Из бронетехники, закупленной до войны за границей или изготовленной внутри страны по лицензии, румынские войска имели R-2, Рено FT-17, модифицированные LT vz.35, R 35[14]. Уже в ходе войны эти танки были заменены немецкими PzKpfw III и PzKpfw IV. Кроме них из Германии поставлялись StuG III. В румынской армии также использовалось трофейное оружие, захваченное германскими войсками во время различных кампаний. Это было польское, советское и американское оружие, в том числе танки M3 Lee, Т-38 и Т-60[15]. На базе Т-60 в Румынии выпустили небольшую серию САУ TACAM T-60, вооружённую трофейной 76-мм пушкой Ф-22[16], а на основе R-2 — TACAM R-2[14]. Из противотанковых орудий широко использовались Pak 40 и 37-мм пушка Бофорс[15].

Румынские ВВС, в основном, комплектовались продукцией авиазавода IAR Braşov в Брашове. Этот завод был одним из крупнейших в Юго-Восточной Европе, на нём работало около 5000 человек. На заводе собирали самолёты IAR 80, IAR 81, IAR 37, IAR 38, IAR 39, а также производили авиамоторы и комплектующие для этой техники. Завод покрывал более 50 % потребностей румынских ВВС. Остальные самолёты завозились из-за рубежа. Это польские PZL P.11, PZL P.24, PZL.23 Karaś, PZL.37 Łoś, французские Potez 25, Potez 540, Potez 630, британские Hurricane Mk I, Blenheim Mk I и прочие. Много самолётов было завезено из Германии: Heinkel He 111, Heinkel He 112, Henschel Hs 129, Messerschmitt Bf.109, Junkers Ju 87, Junkers Ju 88[14].

Накануне войны румынский флот имел 7 миноносцев и эсминцев, одну подводную лодку, 19 канонерских лодок и сторожевых, минных и торпедных катеров а также 2 вспомогательных крейсера[17]. К тому же, кроме истребителей, бомбардировщиков и самолётов остальных классов, румынская сторона обладала гидросамолётами итальянской компании Savoia-Marchetti[14].

Вторжение в СССР

Бессарабия и Буковина

Первые германские войска численностью 500 000 человек прибыли в Румынию ещё в январе 1941 года под предлогом защиты режима Антонеску от «Железной Гвардии». Также в Румынию был переведён штаб 11-й немецкой армии[18]. Однако немцы расположились возле нефтяных месторождений, так как боялись потерять доступ к румынской нефти в случае бо́льших бунтов легионеров. К тому моменту Антонеску успел заручиться поддержкой Третьего рейха в борьбе против легионеров. В свою очередь, Гитлер потребовал, чтоб Антонеску содействовал Германии в войне против СССР. Несмотря на это, никаких совместных договоров не было заключено.

К началу Великой Отечественной войны к румынско-советской границе были стянуты 11-я немецкая армия и части 17-й немецкой армии и 3-я и 4-я румынские армии общей численностью более 600 000 человек[19]. Румынское командование планировало захватить небольшие плацдармы на левом берегу Прута (реки, по которой проходит восточная румынская граница) и с них развернуть наступление. Плацдармы располагались на расстоянии 50—60 км друг от друга[20].

В 3:15 утра 22 июня Румыния атаковала СССР. Румынская авиация в первые часы боёв нанесла воздушные удары по территории СССР — Молдавской ССР, Черновицкой и Аккерманской областям Украинской ССР, Крымской АССР Российской СФСР. Одновременно с южного берега Дуная и правого берега Прута начался артиллерийский обстрел приграничных населённых пунктов. В тот же день после артподготовки румынские и германские войска форсировали Прут близ Куконешти-Веки, Скулен, Леушен, Чоры и в направлении Кагула, Днестр у Картал, а также попытались форсировать Дунай. План с плацдармами был реализован частично: уже 24 июня советские пограничники уничтожили все румынские войска на территории СССР, за исключением Скулен. Там румынская армия заняла оборону. Румынским войскам противостояли 9-я, 12-я и 18-я советские армии, а также Черноморский флот[21].

23 июня авиация Черноморского флота предприняла ответный авианалёт на румынские города Констанца и Сулина. 26 июня удар по порту Констанца нанесла специально созданная ударная группа Черноморского флота в составе лидеров «Харьков» и «Москва». Их поддерживали крейсер «Ворошилов» и эскадренные миноносцы «Сообразительный» и «Смышленый». Корабли выпустили 350 снарядов 130-мм калибра. Однако ответным огнём 280-мм немецкая батарея накрыла лидер «Москва», который при отходе подорвался на мине и затонул.[20].

29 июня советские войска стали готовиться к выводу с территории Бессарабии, Буджака и Буковины. Одновременно румынские войска предприняли ещё одну попытку форсировать Прут и Днестр. На этот раз они захватили несколько плацдармов, а плацдарм у Скулен был расширен. Однако румынско-германские войска не могли форсировать Дунай, поэтому здесь постоянно вёлся обстрел северного берега реки. Румыны обстреливали Измаил, Килию и Вилково. Чтобы подавить батареи на южном берегу, советское командование решило провести наступление на север Добруджи. 25 июня генерал Д. Г. Егоров возглавил операцию по десантированию на румынской территории. В операции приняли участие 79-й погранотряд, 51-я и 25-я стрелковые дивизии. 26 июня в Румынии был захвачен плацдарм протяжённостью 76 километров[b]. Румынские войска попытались ликвидировать прорыв, однако это им не удалось. В итоге советские войска покинули румынскую территорию самостоятельно в ходе общего отступления в июле[20]. В то же время к концу июня на северо-западе Румынии скопилось большое количество немецких войск, и перевес в центре и на севере Бессарабии был на стороне Румынии.

Утром 2 июля 11-я немецкая и 4-я румынская армии перешли в наступление в районе Бельц. Советское командование предвидело такой поворот событий, но не смогло точно определить, где будет нанесён главный удар. Из-за этого советские войска были сосредоточены на могилёв-подольском направлении, в 100 километрах севернее Бельц. В первые часы наступления румынско-германские войска успешно атаковали противника на Пруте, нанеся два удара от Ясс. В итоге румынские войска прорвали советскую оборону на 10 км, приблизившись к Бельцам на линию Стольничени — Зайкани — Чучуля — Кулугар-Соч — Бушила. К 5 июля румынско-германские армии на Бельцком направлении прошли ещё 30 км, в тот же время развернув наступление на Черновцы. Части РККА не успевали передислоцироваться к Бельцам, и этим воспользовалось немецкое командование. К тому же советская сторона неправильно оценила силы противника. По её данным, на Бельцы наступало около 13 моторизированных и танковых, а также 40 пехотных дивизий. Однако эти данные были неверными. На этом участке фронта не было танковых дивизий, а численность пехоты была преувеличена в два раза. Советский командир И. В. Тюленев приказал частям отступить. 7 июля этот приказ был отменён Главным Командованием, а также было приказано провести контрнаступление[20].

3 июля советские войска покинули все оборонительные рубежи у Прута. В дальнейшем румынские войска заняли левый берег реки, продолжив наступление в Бессарабии[21]. 4 июля части 3-й румынской армии развернули наступление на Хотин, однако части РККА предприняли контрнаступление в этом регионе. 6 июля румынские войска вновь атаковали Хотин. 7 июля им удалось окружить город с юга и севера, а вечером город и соседние сёла был оставлены советскими войсками. После взятия города румынско-германские войска начали отрезать пути для отступления советским армиям. Для этого часть войск была направлена к Могилёву-Подольскому, а другая часть атаковала Сороки[22].

К тому моменту германско-румынские войска прекратили наступление. У них закончилось топливо, они понесли потери в 8000 человек убитыми. 10 июля советские армии остановили наступление румын. Вновь начались позиционные бои. Тем временем советская авиация наносила авиаудары по прифронтовым городам Румынии. Основными целями для флота и авиации стали Констанца и Плоешти, где находились нефтепромыслы и нефтехранилища[20].

В середине июля РККА покинула Северную Буковину, а также начала отвод частей из Молдавии и Аккерманской области, отойдя на 80 километров от Прута. На юге Бессарабии появился выступ фронта, на котором находилась 9-я советская армия. Вокруг неё — на юге и на севере — велось наступление румынских войск. 11 июля эта армия покинула Бессарабию, отойдя к Днестру, и открыла путь к Бендерам, Тирасполю и Одессе[23]. 12 июля румынские войска взяли под свой контроль Сороки, а 13 июля развязался бой за Кишинёв. Столица Молдавской ССР пала 16 июля, 21 июля советские войска оставили Бендеры, незадолго до этого взорвав мост через Днестр. Через два дня 23 июля румынские войска вошли в Бендеры[24]. Теперь вся Бессарабия и Буковина находились под контролем Румынии, а линия фронта переместилась к Днестру.

Битва за Одессу

После того как 9-я советская армия открыла путь на Заднестровье, в частности, на Одессу, Гитлер 27 июля попросил Антонеску, чтоб румынская армия содействовала Германии и за Днестром. 31 июля Антонеску дал согласие, хотя 3-я румынская армия форсировала реку севернее Тирасполя ещё 17 июля. После того как группа армий «Юг» заняла Подолье, Одесская область оказалась окружена с севера и запада. Фронт проходил по линии Чигирин — Вознесенск — Днестровский лиман. По мнению советского командования, это создавало угрозу для Одессы. 4 августа Ставка Верховного Главнокомандования распорядилась оборонять город, а 19 августа был создан Одесский оборонительный район. В этот район входили 25-я и 95-я стрелковые, а также 1-я кавалерийская дивизии в составе Приморской армии. К армии присоединились добровольцы, и численность советских войск в городе возросла до 34 500 человек. Началось сооружение трёх оборонительных рубежей[25], на работы по укреплению Одессы ежедневно выходило от 10 000 до 12 000 горожан. Кроме того, в самом городе было сооружено 250 баррикад. Однако армии, дислоцировавшиеся в Одессе, не успевали строить укрепления.

Для взятия Одессы была выделена 4-я румынская армия под командованием Николае Чуперкэ, численность которой с подкреплениями и союзными войсками составила 340 200 человек. Она форсировала Днестр у устья 3 августа, а 8 августа получила приказ разбить противника на южных подступах к городу. Однако Черноморский флот помешал румынским войскам развернуть наступление с юга. Поэтому 4-я армия 13 августа обошла город с севера, полностью отрезав его от сообщения с Советским Союзом по суше. Одесса оказалась в кольце. К тому моменту части РККА завершили работы по сооружению рубежей обороны и укреплению города[26].

15 августа части 4-й румынской армии развернули наступление на Одессу с севера в таком порядке: 3-й корпус и отдельные части 5-й дивизии в центре, оставшаяся часть 5-й дивизии на левом фланге. В резерве остались 9-я кавалерийская бригада и 1-я моторизированная дивизия. В конце августа к городу прибыли подкрепления: 8-я и 14-я пехотные дивизии[26]. Штурм города проводился в направлении Булдинки и Сычавки, но был безуспешным. 17 и 18 августа город был атакован повторно. На этот раз наступление велось по всему периметру Одессы. Советские войска были вынуждены оставить Карсталь и несколько пригородных районов. 20 августа румынские войска заняли Александровку и Гиндельдорф. 24 августа румынские войска преодолели сопротивление защитников города, прорвав советские оборонительные рубежи и подойдя вплотную к Одессе. Наступление было приостановлено. По городу начали наноситься авиаудары, всего за время блокады Одессы авиация стран Оси совершила 2405 боевых вылетов, из них 200 против флота. Румынская сторона и германские войска задействовали 7857 самолётов[27]. В первую очередь бомбился Одесский порт и морские подходы к городу, откуда советским войскам шла помощь. В бомбардировке приняли участие 27-я и 51-я бомбардировочные эскадры и 2-я группа 77-й истребительной эскадры люфтваффе, на город было сброшено 1974 тонн авиабомб. Однако снабжение германских военно-воздушных сил боеприпасами было недостаточным. Для борьбы с флотом требовались морские неконтактные мины, которыми не были обеспечены германские эскадрильи[25]. В связи с этим действия румынской и немецкой авиации против Черноморского флота были затруднены.

5 сентября наступление румынских войск было приостановлено. 12 сентября к ним подошли подкрепления. Сразу после этого была предпринята ещё одна попытка взять город. Румынское командование ставило перед собой цель выйти к Сухому лиману через Дальник, тем самым полностью отрезав город от сообщения с СССР, а также заняв новые позиции для обстрела Одессы.

22 сентября советские 157-я и 421-я стрелковые дивизии, а также 3-й полк морской пехоты контратаковали на левом фланге. Пехота атаковала Дофиновку, а морской десант был высажен у Григорьевки. Это временно изменило ситуацию. Теперь оборону заняли румынские войска, а 4-я румынская армия оказалась в критическом положении. Тем временем в Бухаресте шли переговоры румынской и германской сторон о целесообразности дальнейшей осады города. Румынская сторона требовала немедленно предоставить ей подкрепления, так как понесла большие потери в живой силе. Одновременно Ставка Верховного Главнокомандования СССР решила, что оборонять город смысла нет. Советские войска ушли далеко на восток, и Одесса потеряла стратегическое значение. 30 сентября Ставка Верховного Главнокомандования издала указ об отступлении из города. 16 октября засекреченная от румынских войск эвакуация частей РККА из города завершилась, при этом город был оставлен без потерь[28]. Одесса попала под контроль Румынии, став новой столицей Транснистрии.

Румынская армия потеряла ранеными, убитыми и пропавшими без вести 90 000 человек, из них 28,5 % — офицерский состав. В ходе операции румынские ВВС потеряли 40 самолётов, когда потери СССР составили 226 самолётов[27] и только 9 кораблей[26]. Безвозвратные потери СССР в живой силе составили 16 578 человек[29].

На территории Румынии были развернуты многочисленные лагеря для советских военнопленных: в Слобозии[30], в районе Брашова[31], Галаца[32], Васлуя[33], Александрии[34] и Тимишоары[35]. При этом, советских военнопленных «румынской национальности» предписывалось освобождать[36]. Румынская анкета военнопленного походила на немецкую: в неё заносились фамилия, имя и отчество пленного, его национальность, отпечатки пальцев, указывались род войск, гражданская профессия, приметы, состояние здоровья и перемещения из лагеря в лагерь[37].

О низких мужестве и дисциплине румынских солдат свидетельствовали даже официальные правительственные источники в Бухаресте[38]. По данным военного кабинета Румынии, отношения между румынскими и немецкими солдатами были «одними из худших», часто происходили избиения и даже убийства немцами румынских военнослужащих[39].

Оккупация Буковины, Бессарабии и междуречья Днестра и Буга

Гитлер дал согласие на присоединение Бессарабии, Буковины и междуречья Днестра и Южного Буга к Румынии. Эти территории попали под контроль румынских властей, на них были учреждены Буковинское губернаторство (под управлением Риошяну), Бессарабское губернаторство (губернатор — К. Войкулеску) и Транснистрия (губернатором стал Г. Алексяну). Столицей Буковинского губернаторства стали Черновцы, Бессарабского — Кишинёв, а Транснистрии — сначала Тирасполь, а потом Одесса.

Эти территории (в первую очередь Транснистрия) были необходимы Антонеску для экономической эксплуатации[40]. На них проводилась активная румынизация местного населения. Антонеску требовал от местных властей вести себя так, как будто «власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет»[40], и заявлял, что пора переходить к экспансионистской политике[40], которая включала в себя эксплуатацию всех видов ресурсов на захваченных территориях. Он говорил[40]:

Не секрет, что я не намерен упускать из рук то, что приобрёл. Транснистрия станет румынской территорией, мы её сделаем румынской и выселим оттуда всех иноплеменных. Во имя осуществления этой цели я готов вынести на своих плечах все тяжести…

Мы оказались перед фактом, что должны выводить людей на работу насильно. Вывели их насильно, и теперь они начали выходить, ибо мы в этом нуждаемся. Я попросил в одном из своих донесений, чтобы в отношении жандармерии Вы нам разрешили перестроить систему администрирования в Транснистрии. Сегодня мы остро нуждаемся в жандармах и армии, которые бы принуждали людей выходить на работу…

реплика Г. Алексяну в разговоре с И. Антонеску, 1942[40]

Румынская администрация все местные ресурсы, ранее являвшиеся государственной собственностью СССР, раздавала румынским кооперативам и предпринимателям для эксплуатации[41]. Проводилась мобилизация местного населения для обслуживания нужд румынской армии[42], что вело к ущербу для местного хозяйства из-за оттока рабочей силы. На занятых территориях активно использовался бесплатный труд местного населения[24]. Жителей Бессарабии и Буковины использовали для ремонта и строительства дорог и технических сооружений. Декретом-законом № 521 от 17 августа 1943 года румынской администрацией были введены телесные наказания рабочих. Также местные жители регионов вывозились в Третий рейх в качестве остарбайтеров. С подконтрольных Румынии территорий в Германию угнали около 47 200 человек[43].

В сельском хозяйстве использовался труд «трудовых общин» — бывших колхозов и совхозов[41]. Каждая община имела в распоряжении от 200 до 400 га земли и состояла из 20—30 семей. Ими выращивались сельскохозяйственные культуры как для своих нужд, так и для нужд румынских войск и администрации. В общинах и хозяйствах не занимались скотоводством, так как весь скот был экспроприирован румынской армией. Из всего произведённого в общине за год румынские власти разрешали оставлять на пропитание только по 80 кг зерна на взрослого и 40 кг на ребёнка, остальное конфисковывалось. В городах и прочих населённых пунктах, где не занимались сельским хозяйством, была введена карточная система покупки хлеба. За день один человек получал от 150 до 200 г хлеба[44]. В 1942 г. Антонеску издал распоряжение, согласно которому нормы выдачи продовольствия на территории Бессарабии сокращались до минимума (по видимому, таковым служил минимум по калориям, необходимый для физического выживания), при этом урожай собирался под надзором полиции и жандармерии, а сельскохозяйственные продукты, вплоть до отходов производства, передавались в ведение местных румынских инстанций[45].

В качестве денег в Транснистрии использовались оккупационные рейхсмарки, в Бессарабском и Буковинском губернаторствах — румынские леи. Румынскими властями был принудительно установлен курс: 1 оккупационная рейхсмарка = 60 румынских леев = 10 советских рублей. На чёрном рынке продолжали хождение советские рубли, которые почти исчезли из оборота в 1941—1943 годах. В 1944 году в связи с начавшимся контрнаступлением советских войск рубль вновь начал хождение, на этот раз его курс сильно возрос. Главной проблемой оккупированных регионов было отсутствие товаров первой необходимости. Туда, в основном, завозились предметы роскоши, поэтому на рынках процветала спекуляция[46].

Румынская администрация проводила политику румынизации в занятых регионах. Был принят ряд законов, вытеснявший русский, украинский и прочие языки не только из деловой сферы, но и из повседневной жизни. Так, из библиотек в обязательном порядке изымались все книги на русском языке, в том числе написанные на дореформенном русском. Также изымались книги на других языках Европы. С конфискованной литературой поступали по разному: часть сжигали на местах, часть вывозили в Румынию.[47].

Население оккупированных территорий было поделено на три категории — этнические румыны, национальные меньшинства и евреи, получавшие удостоверения личности разных цветов (румыны — белого, нацменьшинства — желтого, евреи — зеленого); всем представителям румынского государственного аппарата (включая работников в области образования и священников) предписывалось «доказывать населению, что они румыны»[48].

В отношении мирного населения осуществлялась репрессивная политика, затрагивавшая все сферы жизни. Согласно распоряжениям румынской жандармерии подлежали конфискации не только единицы оружия, находившиеся в частном пользовании, но и все радиоприемники частных лиц. Репрессии предусматривались даже за групповое пение на улице[49]. Следует отметить, что данные распоряжения во многом перекликаются с аналогичными немецкими, действовавшими на Украине[50]. Как признавали сами местные румынские инстанции, в реальности, проведение Румынией оккупационных мероприятий контролировали немцы, более того — во избежание нежелания румын воевать на стороне Германии немцы разворачивали так называемые «пункты по перевоспитанию румынских дезертиров», а за наступающими румынскими частями нередко следовали заградительные отряды СС[51].

Проводилась постепенная румынизация учебных заведений. В первую очередь это касалось Транснистрии, где проживало больше украинцев и русских, чем молдаван. В школы региона были направлены учителя румынского языка, которые прикреплялись к каждому классу. В Кишинёве был введён строгий закон, вообще запрещавший разговаривать на русском языке. Кроме того, администрация требовала употребления румынских эквивалентов славянских имён: Дмитрий — Думитру, Михаил — Михай, Иван — Ион и т. д. Местное население не подчинялось этим законам. По словам губернатора Кишинёва, «использование русского языка вновь становится обычаем». Для сопротивления румынским законам и сохранения самобытной культуры народов Бессарабии интеллигенцией создавались подпольные кружки. Эти общества преследовались полицией, так как проводили популяризацию и пропаганду нерумынских культур Бессарабии и Буковины среди населения[47].

Румынские почтовые марки времён Второй мировой войны с нанесёнными на них панорамами городов Бессарабии, которые даны в контексте «единой Румынии». Названия городов даны по-румынски
Сверху вниз: Четатя-Албэ (Белгород-Днестровский), Сорока (Сороки), Тигина (Бендеры)

Однако часть населения поддержала новую румынскую администрацию. В основном это были зажиточные крестьяне и настроенные против большевиков жители региона, а также бежавшие в 1940 году жители Бессарабии[52]. Германская и румынская администрация создали из них коллаборационистские национальные отряды специального назначения. В их обязанности входила охрана военных объектов, борьба с партизанами и десантом противника. Кроме них, ещё 20 000 местных жителей были призваны в румынскую армию и воевали против СССР. Из них 5000 погибло, а ещё 14 129 попало в советский плен[53].

На территориях, оккупированных Румынией, согласно директиве ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 29 июня 1941 года также действовали партизанские отряды. Они занимались диверсионно-разведывательными действиями и вели политработу. Наиболее крупными из них были «Советская Молдавия», «Журналист», «Партизанская искра», отряд имени Котовского и т. д.[19] В 1943 году в Бессарабию с Украины и из Белоруссии прибыли ещё два крупных отряда партизан — Первое молдавское соединение и Второе молдавское соединение. По пути они вступили в 39 крупных боёв, уничтожив большое количество живой силы и техники противника, а также пустили под откос 227 немецких эшелона, взорвали 185 автомашин, танков и бронемашин[19]. Местное население оказывало помощь подпольщикам. Румынские войска боролись с партизанским движением, для этого организовывались карательные отряды, а в Тирасполе была создана специальная тюрьма. Там погибло около 800 подпольщиков. В тюрьме 5 раз организовывались групповые побеги, а 5 апреля 1944 года состоялся бунт[44]. Во время наступления и форсирования Днестра советскими войсками партизаны оказали им помощь, самостоятельно выбив румынско-германские части из отдельных городов и сёл и обороняя их до прихода Красной армии[54].

Кроме коллаборационистских и партизанских формирований, на территории Буковины и Бессарабии действовали бандформирования численностью 5209 человек. Они не поддерживали ни советскую власть, ни румынскую администрацию[55].

Содействие германским войскам

Форсирование Днепра и вторжение в Крым

После того как была взята Одесса, бо́льшая часть населения Румынии посчитала войну завершённой. Теперь стране принадлежали потерянные в 1940 году Бессарабия и Буковина и, сверх того, Транснистрия. Однако румынское командование посчитало целесообразным направить на советский фронт свои войска, что в будущем сказалось на боеспособности армии[15]. 10 августа румынско-германские войска, приняв участие в сражении под Уманью, достигли Южного Буга. Это была 3-я румынская и 11-я германская армии. В первой половине сентября, несмотря на постоянные контратаки 18-й советской армии, войска достигли Днепра. За это время румынами было потеряно 19 800 солдат[56].

19 сентября командование группы армий «Юг» отдало приказ румынским войскам форсировать Днепр. Во время форсирования реки румынским частям было необходимо прикрывать 30-й корпус 11-й немецкой армии с флангов. Однако после того как передовые румынско-германские войска пересекли реку и вошли в Таврию, 24 сентября части 9-й и 18-й советских армий контратаковали. Это было предпринято для того, чтобы обезопасить отступление 51-й армии, которая в тот момент была блокирована в Крыму. В ходе боёв отдельные румынские войсковые соединения понесли потери более 50 % их состава. Для румынско-германских войск сложилась критическая ситуация, наступление было сорвано, а советские армии могли прорвать фронт. 3 октября ситуация стабилизировалась, а 7 октября румынская кавалерийская бригада совместно с 16-й немецкой танковой дивизией прорвали фронт, окружив 9-ю и 18-ю советские армии. Вслед за этим 3-я румынская армия совместно с частями 11-й германской продолжили наступление в направлении Приазовья[56].

После того как были разбиты советские войска на Южной Украине, 3-я армия осталась в тылу. Она охраняла морское побережье от десанта противника. Лишь некоторые её части были отправлены на фронт по требованию Эриха фон Манштейна. Это были две кавалерийские бригады рошиоров и артиллерийский батальон, а также три горных дивизии. 4-я румынская армия была надолго задержана боями под Одессой, поэтому дальнейшее наступление войск Германии на Южной Украине проводилось без её участия. Только в середине октября один румынский корпус, состоявший из двух бригад, прибыл в Крым. Он содействовал семи пехотным корпусам 11-й германской армии. 11-й армии и частям 3-й армии противостояли Черноморский флот и 51-я советская армия. Советская Приморская армия только начала эвакуацию из Одессы на полуостров, поэтому была плохо организована.

Подконтрольные Манштейну румынские части приняли участие в штурме Перекопа 19 октября, а 29 октября перешли в наступление на Крым. Из-за географических условий северной части Крыма и побережья Сиваша линия фронта была «разорвана». В некоторых местах её длина составляла всего 2 км[56]. Германское командование воспользовалось тем, что северная часть Крыма представляет собой степь, в связи с чем советским солдатам негде было закрепиться[57].

Румынские части должны были штурмовать Геническ. Кавалерия оказалась неприспособленной для такого сражения, поэтому город штурмовали горные дивизии. За первый день боёв они продвинулись на 1,5 км, несмотря на артиллерийскую поддержку и авианалёты на советские позиции. Исход сражения под Геническом разрешился во время наступления германских войск через Перекопский перешеек. Советские войска были вынуждены отступить из города, так как могли быть зажаты между Сивашом и наступавшей 11-й германской армией. 31 октября 1-я румынская горная дивизия на лодках переправилась на южный берег озера. Вслед за этим в тот же день с северного берега Сиваша на южный были сооружены понтонные мосты. Так как 8-я румынская кавалерийская бригада рошиоров под Геническом продемонстрировала недееспособность, был отдан приказ все кавалерийские бригады сгруппировать по две[56].

5 ноября 1-я горная дивизия вышла к Судаку. 10 ноября 8-я кавалерийская бригада совместно с 42-м немецким корпусом окружили советские войска на морском берегу и за два дня разбили их. 26 ноября по запросу германского командования из Румынии по Чёрному морю прибыла 4-я горная дивизия. Она должна была бороться с партизанами в Крымских горах, тем самым обезопасив немецкие тылы[56]. К тому моменту бо́льшая часть полуострова контролировалась Германией.

Битва за Севастополь, противодействие советскому десанту

10 ноября румынско-германские войска начали приготовления к нападению на Севастополь. 18 ноября 1-я горная дивизия была передислоцирована к Севастополю. 25 ноября эта дивизия атаковала советские позиции в направлении Севастополя, однако в связи с плохой погодой и сопротивлением советских войск была отправлена в тыл. 6 декабря её заменила группа лейтенанта Георге Динкулеску (23-й и 24-й батальон). Группа подверглась нескольким нападениям советских войск между 8 и 13 декабря, однако не оставила позиций[56].

17 декабря начался повторный штурм города. Из-за ошибок в плане операции румынские войска были вновь остановлены плотным огнём советских войск. Вслед за этим последовали миномётный обстрел румынских позиций и контратака советских войск. Группа Динкулеску в результате обстрела понесла серьёзные потери. 19 декабря румынские части попытались взять реванш. На этот раз при поддержке германской артиллерии советские позиции были взяты, и началось наступление в направлении реки Чёрной. 23 декабря, после затяжных боёв, все советские войска рядом с рекой были разбиты. К 25 декабря румынские войска, субординированные к 54-му немецкому корпусу и сражавшиеся на северном участке севастопольского фронта, вытеснили советские войска в город.

26 декабря 4-я горная дивизия и 8-я кавалерийская бригада румынской армии были подняты по тревоге в связи с десантом советских войск на Керченском полуострове. Им было приказано выдвигаться в направлении Феодосии и Керченского полуострова, однако в связи с ошибками в планировании операции и плохими погодными условиями они прибыли поздно. 30 декабря 8-я кавалерийская бригада не успела прибыть на позиции, поэтому левый фланг 4-й горной дивизии стал уязвимым. Советские войска воспользовались этим, и заставили дивизию отступить. 31 декабря советские части атаковали 4-ю дивизию возле Старого Крыма. В январе частями Красной армии было совершено ещё 7 атак на позиции румын и немцев. Впоследствии советские войска вновь заняли часть Крыма. Румынско-германские войска в начале 1942 года занялись укреплением позиций, не предпринимая масштабных попыток выбить противника с территории полуострова. Тогда же к 4-й горной дивизии прибыла 18-я румынская пехотная дивизия. Контрнаступление началось только 15 января, и 18 января Феодосия была взята повторно[58].

Однако в ночь с 15 на 16 января Черноморский флот провёл второе десантирование у Судака. 10 января румынско-германские войска контратаковали, но наступление было сорвано партизанами. 21 января была проведена операция по ликвидации партизанских отрядов, в результате погибло около 200 партизан. 28 января, после повторного наступления, румынские войска вошли в Судак. По словам немецкого командования, «солдаты 170-й немецкой дивизии были восхищены действиями румынских горных войск, которые не испугались мощных артиллерийских обстрелов». 27 февраля советские войска начали наступление на Керченском полуострове. На этом участке фронта сражались 8-я кавалерийская бригада и 18-я пехотная дивизия румынской армии. Главный удар советских войск пришёлся на 18-ю дивизию. В результате боёв обе стороны понесли большие потери и были истощены, однако к 3 марта советским войскам удалось взять под контроль небольшую территорию на северном участке фронта. В марте в Крым из Румынии прибыла 7-я дивизия, которая сменила 6-ю[58].

К тому моменту германское командование решило выбить советские войска из Крыма. Для этого была разработана наступательная операция «Охота на дроф». 8 мая германские войска атаковали советские позиции. После непродолжительных боёв Красная армия начала отступление к Керчи. В операции приняла участие 8-я кавалерийская бригада рошиоров и 7-я румынская дивизия. Их задачей был обманный манёвр на северном участке фронта. Позже кавалерийскую бригаду передислоцировали на юг. 19 мая операция завершилась, Красная армия покинула Керченский полуостров[58].

17 мая румынские войска во второй раз начали передислокацию к Севастополю. Город обороняло 106 000 человек, он был окружён сетью укреплений и труднопроходимой местностью. С моря город был защищён Черноморским флотом, который было трудно победить из-за нехватки кораблей на Чёрном море. Для штурма города германское командование привлекло большое количество артиллерии, в том числе орудия «Густав», «Карл» и «Дора»[c]. Поддержку с воздуха обеспечивали 600 самолётов. В операции должны были участвовать 54-й корпус (в его составе были румынские части), 30-й корпус и румынский горный корпус. В тылу находились 42-й корпус и 7-й корпус[58].

Штурму города предшествовал пятидневный артиллерийский обстрел Севастополя, начавшийся 2 июня. 7 июня в 2:30 началось наступление. Румынской пехоте с первого раза не удалось захватить предместья города, и только 11 июня 1-я горная дивизия заставила советские части отступить. 15 июня 4-я горная дивизия заменила 24-ю немецкую дивизию. На этом участке фронта шли тяжёлые бои, которые иногда становились рукопашными. 16 июня румынские части провели успешное наступление, а в последующие несколько дней ещё немного продвинулись вперёд. 18 июня немецко-румынские войска достигли берега гавани города, а 29 июня форсировали залив. 9 июля город был взят.

Командующий 4-й горной дивизией Георге Манолиу был раздражён тем, что немецкое командование не разрешило его подразделению триумфально войти в город наравне с немецкими войсками. Он считал, что 4-я дивизия достойна бо́льшего, и перед генеральным штурмом Севастополя выразил протест немецким командирам. В итоге он самостоятельно, без разрешения германского командования[d], приказал дивизии атаковать город[58].

В боях за Севастополь безвозвратные потери румынской стороны составили 2500 человек[59]. Всего во время осады города румынские войска потеряли около 8500 человек. Во время вторжения в Крым и боёв за Керчь и Феодосию было убито, ранено или потеряно без вести 19 000 румынских солдат.

Харьковская область, наступление на Сталинград

В январе 1942 года отдельные части 1-й румынской пехотной дивизии были переброшены к Харькову и принимали участие в боях. Румынские лыжные батальоны содействовали германской 17-й армии во время февральского наступления южнее города и возле Изюма. В начале марта лыжные батальоны были передислоцированы на 50 км южнее Харькова, где сражались вместе с венгерскими войсками. Один из венгерских эскадронов был временно подчинён румынской пехоте и 8 марта принял участие в наступлении. Отношения между румынскими и венгерскими войсками были сложными, поскольку Румыния и Венгрия имели серьёзные противоречия, однако операция прошла успешно. 28 марта румынские части были передислоцированы на западный берег реки Орлик, где заняла оборону[60].

Сама 1-я дивизия в январе находилась под Кривым Рогом. 21 января она прибыла в Днепропетровск, а 29 января была отправлена на фронт. Там она воевала совместно с 298-й немецкой дивизией. В феврале 1942 года румынская дивизия принимала участие в боях под Лозовой.

2-я румынская пехотная дивизия после боёв под Одессой была размещена возле Кировограда. Однако в конце февраля 1942 года она тоже была отправлена в Харьковскую область, где была прикреплена к 113-й немецкой дивизии. Позже на фронт из Транснистрии прибыла 4-я румынская дивизия, а также 20-я дивизия[e]. В итоге количество румынских солдат в Харьковской области возросло до 64 200 человек.

В начале весны ситуация на фронте сохранялась стабильная. Однако 12 мая затишье завершилось в связи с масштабным наступлением войск Красной армии. В ходе контрнаступления советские войска вышли к окраинам Краснограда, что создало угрозу румынскому контингенту. 15 мая Красная армия атаковала румынские части, однако была остановлена. 16 мая было предпринято ещё одно контрнаступление РККА, однако недостаточно сильное, чтобы заставить отступить румынско-германские войска. Впоследствии Красная армия оказалась в критическом положении, в особенности сложная ситуация сложилась у Изюма. Многие советские части ушли слишком далеко, и могли быть изолированы германскими войсками[60].

Этим воспользовалось германское командование, и 20 мая 17-я немецкая армия начала окружать советские войска у Изюма. Для помощи окружённым частям советское командование попыталось послать дополнительные войска, однако было поздно. В сражении у Изюма также приняли участие румынские войска. Особая роль отводилась 1-й дивизии, которая выступала в качестве авангарда. 25 мая военная операция завершилась. Румынские войска взяли в плен 26 400 красноармейцев, однако потеряли убитыми 1952 человека. В ходе сражения число раненых составляло 8335 и потерянных без вести — 1010[60].

22 июня германско-румынские войска атаковали в направлении Северского Донца. 4-я румынская дивизия должна была штурмовать село Червоный Шахтар Изюмского района. Румынским солдатам удалось войти в село, однако завязались продолжительные уличные бои, в которых 4-я дивизия понесла большие потери. Для того, чтобы подавить сопротивление, румыны сожгли всё село[60].

Румынские войска вышли к реке Оскол и форсировали Северский Донец. После этого вплоть до 7 июля они заняли оборону. 8 июля наступление продолжилось, и 27 июля румынские части вышли к Дону. Возле этой реки румынские части совместно с немецкими войсками занялись подготовкой к переправе. 6 августа румынские войска пересекли Дон и углубились на 75 км. Вслед за ними в направлении Сталинграда шла 4-я немецкая армия. В последних числах августа дальнейшее наступление стало затруднительным, но уже 9 сентября румынско-германские войска вышли к южным подступам Сталинграда. Германское командование было впечатлено действиями румынских частей, поскольку те за два месяца прошли 800 км. После весенних боёв в Харьковской области и наступления на Сталинград часть румынских войск была истощена, поэтому её направили в Донбасс для борьбы с партизанами и охраны коммуникаций. В сентябре 1942 года эти войска были возвращены в Румынию.

Наступление на Кавказ

4 августа 5-я румынская кавалерийская дивизия пересекла Дон у Ростова, где разделилась на две части. 8-й полк рошиоров 9 августа атаковал Ейск, который играл важную роль в борьбе за Азовское море. 11 августа рошиоры вошли в Приморско-Ахтарск. Тем временем 6-й полк рошиоров, пройдя за 7 дней 500 км, занял оборону на Кубани. 23 августа 6-й полк атаковал Темрюк, но город удалось взять только на следующий день. 31 августа румынско-германские войска вышли к Анапе. По пути к городу были захвачены две советские батареи, которые были использованы при штурме Анапы. После взятия Анапы 5-я и 9-я румынские кавалерийские дивизии при поддержке 5-го немецкого корпуса направились к Новороссийску. 11 сентября город был взят[61].

Пока шёл штурм Анапы, 6-я кавалерийская дивизия разбила советские войска на Таманском полуострове и 9 сентября установила контакт с немецкими войсками в Крыму. Из Крыма через Керченский пролив на помощь дивизии прибыли немецкие и румынские части, в том числе 10-я и 9-я пехотные дивизии и 3-я горная дивизия. В результате наступления СССР потерял два важных морских порта — Анапу и Новороссийск. К тому же на Крымском полуострове расположились румынские ВВС[61].

5-я кавалерийская дивизия и штаб 3-й румынской армии были переведены к Сталинграду, где шли крупные бои. 22 октября 6-я кавалерийская, 9-я кавалерийская и 19-я пехотная дивизии начали наступление на Кавказ. В ходе наступления войска устали и были деморализованы. Тем более они не были приспособлены к войне в горах, поэтому несли большие потери. Кроме них на Кавказе действовала румынская 2-я горная бригада, которая была прикреплена к 3-му немецкому корпусу под командованием Эберхарда фон Макензена.

22 августа 2-я горная дивизия вышла к реке Баксан, где после трёх дней тяжёлых боёв заняла высоту 910. С высоты 910 можно было контролировать всю долину реки. Именно поэтому румынским войскам удалось удержать свои позиции во время советских наступлений. Однако 1 сентября дивизия покинула высоту в связи с угрозой прорыва в тылу. Часть спустилась непосредственно в долину реки, где заменила немецкие войска. На противоположном берегу Баксана находились укреплённые советские позиции, оборона которых длилась уже несколько недель. 2-я дивизия тоже не могла справиться с сопротивлением красноармейцев, однако в ночь с 17 на 18 октября на советских позициях происходила смена войск[f]. 2-я дивизия ворвалась на противоположный берег Баксана и без боя захватила позиции Красной армии.

Новой целью 2-й горной дивизии стал Нальчик. Утром 25 октября была проведена мощная артподготовка, после которой был взят Чегем. Нальчик пал после кровопролитных боёв 28 октября, а 3 ноября 2-я горная дивизия направилась к Алагиру. Однако 7 ноября советские войска провели удачное наступление, в ходе которого возвратили под свой контроль дороги Нальчик — Беслан — Орджоникидзе и Нальчик — Алагир — Орджоникидзе. 3-й немецкий корпус оказался окружённым под Орджоникидзе. 12 ноября румынская горная дивизия провела операцию, в ходе которой установила контакт с немецким корпусом. 3-й корпус отступил из Орджоникидзе, но румынская 2-я дивизия осталась в городе и заняла оборону. В ноябре Красная армия попыталась отбить город, однако это ей не удалось. Только 4 декабря 2-я дивизия покинула свои позиции в ходе общего отступления с Кавказа[61].

Сталинград

В сентябре 1942 года 3-я и 4-я румынские армии прибыли к Сталинграду, вместе с ними были части ВВС Румынии: 7-е звено истребителей, 5-е звено бомбардировщиков, 1-е звено бомбардировщиков, 8-е звено истребителей, 6-е звено истребителей-бомбардировщиков и 3-е звено бомбардировщиков. Эти звенья должны были обеспечивать поддержку с воздуха румынским армиям и 6-й немецкой. 3-я армия под командованием Петре Думитреску защищала немецкие позиции с Дона. К 19 ноября 1942 года эта армия насчитывала около 152 490 человек. 4-я армия под командованием Константина Константинеску заняла позиции южнее Сталинграда. В ноябре 1942 года эта армия насчитывала 75 580 человек[62].

Между 3-й и 4-й румынскими армиями расположилась 6-я немецкая армия под командованием Фридриха Паулюса. Также в этом регионе находились 4-я немецкая армия, 8-я итальянская армия и 2-я венгерская армия, которые вместе с румынскими войсками входили в группу армий «B». Им противостояли 51-я и 57-я советские армии.

19 ноября под Сталинградом состоялось первое крупное сражение при участии румынских войск. Оно началось с советской артиллерийской подготовки, вслед за которой Красная армия перешла в наступление. Румынские части оказались в затруднительном положении, поскольку в наступлении принимали участие тяжёлые советские танки. В связи с этим им пришлось отступить в Распопинское. В этом селе произошёл ещё один крупный бой, когда советские танковые части попытались освободить село. Румынским войскам удалось отразить атаку, однако Красная армия в двух местах прорвала сталинградский фронт возле 3-й румынской армии[62].

К концу 20 ноября фронт возле 3-й армии был прорван на 70 километров. В связи с этим штаб армии был переведён в поселение Морозовская, а 15-тысячная группа генерала Михая Ласкара попала в окружение. В тот же день 51-я и 57-я советские армии начали наступление на 4-ю румынскую, а вечером 1-я и 2-я румынские дивизии были разбиты. 21 ноября 22-я дивизия попыталась ослабить натиск на группу Михая Ласкара, однако по пути сама была втянута в бой. 1-я румынская дивизия попыталась помочь 22-й дивизии, однако во время контрнаступления по ошибке прибыла к советским позициям. Только 25 ноября остаткам 1-й дивизии удалось покинуть опасный район.

Вечером 22 ноября группа Ласкара попыталась выйти из окружения, однако по пути к немецким позициям Михай Ласкар попал в плен, а большинство солдат были убиты. 23 ноября эта группа была уничтожена. Также были окружены многие румынские части. 24 ноября Красная армия продолжила наступление, в результате которого румынские части понесли крупные потери. Из окружения удалось вырваться лишь 83 000 румынским солдатам. Сталинградский фронт теперь проходил по реке Чир[62].

В последующие дни ситуация на фронте только ухудшалась. 25 ноября 4-я румынская дивизия под натиском советских войск вынуждена была отступить. Однако 26 ноября румынско-германские войска взяли инициативу в свои руки, остановив советское наступление. 27 ноября, в ходе операции немецких войск «Винтергевиттер», наступавшие советские части были остановлены у Котельниково. Хотя наступление Красной армии было приостановлено, но в ходе операции 4-я румынская армия понесла потери более 80 % личного состава. 16 декабря советские войска начали операцию «Малый Сатурн», в результате которой румынские армии снова понесли тяжёлые потери. В ночь с 18 на 19 декабря 1-й корпус при попытке отступить был задержан 6-й советской армией и разбит. К югу от разбитой 3-й армии по-прежнему находились 4-я румынская армия и 8-я итальянская армия, которые совместно оборонялись и пытались установить связь с германскими войсками в Сталинграде. Итальянская армия потерпела поражение 18 декабря, а 26 декабря 4-я армия отступила, понеся серьёзные потери. 2 января последние румынские войска покинули реку Чир.

В ходе Сталинградской битвы румынские войска понесли общие потери численностью 158 850 человек, ВВС Румынии во время боёв потеряли 73 самолёта.[g] Из 18 румынских дивизий, дислоцировавшихся под Сталинградом, 16 понесли тяжёлые потери. Ещё 3000 румынских солдат попали в плен. 2 февраля 1943 года сражение под Сталинградом завершилось победой Красной армии[62].

Положение внутри Румынии

Политическая ситуация

Несмотря на подчинённость всех государственных структур Иону Антонеску, в стране продолжали действовать оппозиционные партии и организации. Глубоко в оппозиции к Антонеску находилась Коммунистическая партия Румынии, которая активизировалась в 1943 году. Также в оппозиции к кондукэтору находились Юлиу Маниу и Дину Брэтиану с национал-царанистской и национал-либеральной партиями. Однако они изначально симпатизировали Антонеску и фактически и не пытались его сместить, ограничиваясь меморандумами к лидеру страны относительно его методов управления страной[63]. Несмотря на это, в ситуации, сложившейся в 1944 году в Румынии, они примкнули к противникам режима.

Главной опорой Антонеску и его сторонников была армия и силы страны, в частности, сигуранца. Параллельно в ослабевавшей от войны Румынии шло развитие пацифистского и антифашистского движений. Король Румынии и его окружение тоже стремились к смещению Антонеску. Михай I стремился к выведению Румынии из войны и сближению с Великобританией и США, а также оккупации страны их войсками. В кулуарах велись переговоры с Коммунистической партией о возможном союзе против кондукэтора[63].

С наступлением советских армий в 1944 году политическая ситуация в Румынии становилась всё напряжённее. Иону Антонеску становилось всё сложнее управлять страной. В прессе всё чаще появлялись заявления о грядущем поражении румынских армий на Днестре. Одновременно внутри Румынии усилились позиции коммунистов, которые создали Единый рабочий фронт и начали переговоры с высокопоставленными лицами в армии. 20 июня того же года возник национально-демократический блок, в который вошли коммунисты, социал-демократы, национал-либералы и национал-царанисты. В такой ситуации румынские власти попытались отвлечь внимание населения от проблем на фронте развёртыванием политической борьбы с соседней Венгрией. В Венгрии к тому моменту к румынской границе были стянуты войска, и почти ежедневно случались перестрелки между пограничниками обеих стран. Адольф Гитлер продолжал строить свою политику в Румынии на этих противоречиях. Так, 24 марта 1944 года во время переговоров с Антонеску он пообещал вернуть Северную Трансильванию Румынии. Незадолго до этого он пообещал поддержать Венгрию в споре с Румынией. Герман Геринг во время разговора с Антонеску по этому поводу заметил: «в конце концов, зачем вы ссоритесь с Венгрией из-за Трансильвании, которая по существу больше немецкая, чем румынская или венгерская»[63].

После того как в стране в результате государственного переворота к власти пришёл Михай I, все старые лидеры были арестованы. Фактически власть перешла в руки к новому правительству во главе с Константином Сэнэтеску. Ион Антонеску был выдан СССР, однако позже был возвращён в Румынию и в 1946 году расстрелян. Период правления Михая I (19441947) иногда называют «социалистической монархией», а самого короля современники прозвали «королём-комсомольцем»[64].

Социально-экономическая ситуация

Мы несём жертвы, расходуя всю продукцию и весь наш импорт военного характера на содержание наших действующих частей, а также оккупационных и охраняющих побережье […] Говорят ли вам всегда правду относительно вклада Румынии в войну: что эта война стоит Румынии 300 000 000 000 лей; что за этот период мы дали Германии более 8 000 000 тонн нефти, угрожая своим национальным запасам и самим залежам…

Из письма Антонеску Гитлеру
15 ноября 1943[63]

В результате торгово-экономического договора 1941 года с Германией Румыния фактически превратилась в её аграрно-сырьевой придаток. Румынская нефть поставлялась в Германию, особенно активно этот процесс протекал после встречи Антонеску и Германа Геринга в Вене в марте 1941 года[18]. По словам Гитлера, «если бы не удалось во время вторжения русских в Румынию заставить их ограничиться одной лишь Бессарабией и они забрали тогда себе румынские нефтяные месторождения, то самое позднее этой весной они бы задушили нас»[h][65]. Важным источником сырья для Румынии стала Транснистрия, из которой вывозилось, в основном, аграрное сырьё. Также большое влияние на внешнеэкономическую политику Румынии оказывала Венгрия, к которой с Северной Трансильванией отошли важные экономические районы Румынии. Благодаря этому Венгрия могла оказывать давление на румынскую экономику и страну в целом[18].

Характерным для румынской экономики времён Второй мировой войны был приток иностранного капитала из Третьего рейха. Это было частью политики Германии по усилению своего влияния в Европе. Так, Дрезденский банк взял под финансовый контроль нефтяную румынскую промышленность. В государстве появились филиалы германских концернов «ИГ Фарбениндустри», «Крупп АГ», «Феррошталь» и пр.[18] Однако если в начале войны у Румынии хватало средств на содержание армии, а экономическая ситуация сохранялась относительно стабильная, то к 1944 году экономика пришла в упадок. Началась гиперинфляция, резко обесценивался лей. Его отношение к послевоенной румынской валюте составляло 20 000 к одному[66].

Румыния эксплуатировала оккупированные районы СССР (в первую очередь Транснистрию) для своих экономических нужд. Зерно из этих регионов вывозилось в Румынию, местное население насильно выгонялось войсками и жандармами на бесплатную работу. Некоторое время это обеспечивало страну необходимыми запасами продовольствия, однако к концу войны с потерей Транснистрии, Буковины и Бессарабии сельское хозяйство Румынии первым из всех отраслей экономики оказалось истощённым. Многие крестьяне не могли прокормить себя, в связи с чем отказывались выходить на работу. Несмотря на кризис, власти требовали от них неукоснительно выполнять обязанности. Про-правительственная газета «Универсул» писала:

Министр земледелия часто призывает крестьян к обработке своих земель, но эти платонические призывы остаются безрезультатными. Мы находим, что по отношению к упрямым крестьянам нужно применять драконовские меры…

Впоследствии из-за войны Румыния оказалась истощена. Германская эксплуатация нефтяных месторождений, огромные затраты на вооружения и людские потери на фронте привели к зарождению экономического кризиса, который охватил все отрасли экономики. Этот кризис удалось устранить только к концу 1940-х годов при поддержке СССР, который совершал поставки зерна в Румынию, Болгарию и другие страны Восточной Европы. Так, для проведения весенне-посевной кампании 1945 года советское командование в Румынии выделило из своих запасов 10 000 т семенного зерна и 21 000 т картофеля[67].

Во время отступления румынских войск из Транснистрии оттуда вывозилось всё, что представляло какую-либо материальную ценность. Из театров конфисковывались все декорации и даже костюмы, из музеев — картины и скульптуры. Из Одессы были вывезены трамвайные рельсы. Для этого румынской администрацией были созданы специальные команды. Также румынские войска забирали личные вещи местных жителей, которые затем перепродавались в Румынии. Общая стоимость имущества, вывезенного из СССР в Румынию, составляла 948 000 000 000 румынских леев. Одновременно с этим отступавшие немецкие войска «конфисковывали» румынское имущество. Кроме этого, часто происходили случаи вандализма и грабежей со стороны немецких войск. В городе Сучава была ограблена церковь Мирэуць, построенная при Петре I Мушате, а также разгромлены исторический музей и библиотека[63].

Евреи и цыгане

Ион Антонеску хотел видеть Румынию без национальных меньшинств, в первую очередь цыган и евреев[68]. Он говорил: «я ничего не достигну, если я не очищу румынскую нацию. Не границы, а однородность и чистота расы дают силу нации: такова моя высшая цель». Ещё в 1940 году началось нарушение прав румынских евреев. Были запрещены браки между румынами и евреями, а во время мятежа легионеров в Бухаресте и других городах страны произошли первые крупномасштабные погромы. С началом войны 27 июня в Яссах состоялся ещё один масштабный погром, в результате которого по данным румынской комиссии погибло 8000 и было арестовано и вывезено из Ясс 5000 евреев (по другим подсчётам, погибло 13 266 человек, включая умерших во время депортации из города). Этот погром впервые был устроен по инициативе властей. Поводом послужили обвинения ясских евреев в коллаборационизме и нападениях на румынских солдат[69]. Антонеску проводил жёсткую политику по отношению к нерумынам, в первую очередь евреям. Несмотря на это, ему противостояли Союз Евреев Румынии и Еврейская партия. Последняя даже отправляла гуманитарную помощь в концлагеря и гетто Транснистрии.

Для реализации желаний Антонеску при его содействии был разработан специальный план по ликвидации всех евреев Румынии. Согласно плану, первыми должны были быть уничтожены евреи Буковины, Бессарабии, Транснистрии. Вслед за репрессиями против евреев Украины и Молдавии с перерывом в 5 лет должно было начаться массовое выселение евреев из центральной части Румынии. Всего в Румынии (с Бессарабией и Буковиной) проживало около 600 000 евреев. Непосредственно исполнение плана началось 17 июля. Тогда Антонеску, находясь в Бельцах, отдал приказ создать на оккупированных территориях гетто и концентрационные лагеря. Крупнейшими из лагерей стали Вертюжанский, Секуренский и Единцкий. Кроме того, в Кишинёве было образовано гетто[68].

Однако в концлагеря Буковины и Бессарабии первыми прибыли не евреи, а цыгане. В Румынии было арестовано 30 000 цыган, ещё 6100 было арестовано в Молдавии и на Украине. Большинство из них было депортированы в сформированное на оккупированной территории бывшей МАССР губернаторство Транснистрия и собраны в концлагерях под Тирасполем. Из 25 тысяч цыганских узников концлагерей погибло около 11 тысяч[70]. Вслед за ними в концлагеря Бессарабского и Буковинского губернаторств начали переводить румынских и местных евреев[68].

7 сентября Антонеску посчитал, что евреев нужно выселять за Днестр. Для таких массовых депортаций был разработан специальный план и маршруты. Все арестованные евреи должны были идти пешком (см. Марши смерти), а если кто-то отставал или не мог идти, подлежал расстрелу на месте. Для того, чтобы проводить подобные расстрелы, вдоль дорог на расстоянии 10 км друг от друга были вырыты ямы на 100 человек каждая. Расстрелянных сбрасывали в эти ямы. 9 декабря цыган и евреев полностью перевели из концлагерей Бессарабии и Буковины в концлагеря Транснистрии[68]. К ним присоединились местные евреи, в частности из Одессы, а также с левобережья Южного Буга[68].

Однако румынская администрация не ожидала такого большого количества заключённых. Лагеря Транснистрии были переполнены, в связи с этим конвои совершали переходы от одного лагеря к другому. В концлагерях часто не было построек и пропитания, в связи с чем часть евреев погибла от голода и холода. Особенно высокая смертность среди заключённых наблюдалась зимой 1941—1942 годов. Из-за голода и болезней многие из заключённых не доживали до казни. Умерших не хоронили, что приводило к новым вспышкам заболеваний[68]. В Транснистрии в жудеце (округе) Голта сложилась наихудшая ситуация. Этот жудец (округ) получил неофициальное название «королевство смерти», поскольку там располагались крупнейшие концентрационные лагеря Румынии. Это были Богдановка, Доманевка, Акмачетка и Мостовое. Зимой 1941—1942 годов в этих лагерях произошли масштабные массовые расстрелы евреев. На берегу Южного Буга всего за несколько дней расстреляли 40 000 узников, ещё 5000 было сожжено заживо в Богдановке[68].

Ситуация изменилась весной 1942 года. В гетто и концлагерях Транснистрии при содействии румынской администрации стали формироваться системы управления. Каждым лагерем или гетто управлял «президент общины», которому подчинялись строго структурированные социальные службы и кустарное производство. Кроме того, оставшиеся на свободе румынские евреи стали регулярно посылать в Транснистрию продовольственную помощь узникам концлагерей. Благодаря этому именно в Транснистрии уцелело около 70 % всех выживших во время оккупации СССР евреев[71].

По утверждениям румынской стороны, румынская администрация Буковины, Бессарабии и Транснистрии за всё время оккупации казнили в лагерях 270 000 человек. Когда советские армии пересекли Южный Буг и вступили на правый берег реки, Антонеску срочно отдал приказ выкапывать тела казнённых евреев и сжигать их[72]. В то же время по неточным данным только зимой 1941—1942 годов в отдельно взятой Транснистрии было казнено 250 000 евреев. В 1944 году на оккупированных Румынией советских территориях выжили 50 000 евреев[68] и 15 000 цыган. В самой Румынии в 1947 году насчитывалось 428 300 евреев, часть из выживших между 1944 и 1947 годами покинули страну[73].

Воздушные бомбардировки Румынии

Первые воздушные бомбардировки Румынии начались в июне 1941 года. Они были связаны с нападением Румынии на СССР и вскоре прекратились, так как советские войска покинули приграничные регионы, в связи с чем Румыния стала недосягаемой для советской авиации.

В 1943 году румынские нефтехранилища стали целью для американских бомбардировщиков. Операция по уничтожению очистительных заводов и нефтехранилищ получила название «Tidal Wave» («Приливная волна»). Бомбардировщики ВВС США вылетели 1 августа из Бенгази в Ливии. Главной целью бомбардировщиков стали города Плоешти, Кэмпина, Тырговиште и Бухарест. Часть самолётов вернулась на базу, ещё не достигнув цели. Воспрепятствовать бомбардировкам городов попытались силы люфтваффе и румынских ВВС, однако американским самолётам удалось нанести удары по целям[74].

4 апреля 1944 года американская авиация попыталась воспрепятствовать проведению операции «60 000» (эвакуации румынско-германских войск из Крыма). Налётам подвергались румынские транспортные суда и портовые города, а также Бухарест. Авианалёт длился два часа, за это время от бомб погибло 5000 человек. 15 апреля британские ВВС осуществили ещё один авианалёт на Бухарест. 23 августа того же года, во время государственного переворота Михая I, люфтваффе совершило одну бомбардировку Бухареста, однако германская авиация, расположенная севернее города, была вовремя уничтожена американскими и британскими ВВС.

Поражение румынских войск

Кубань и Таманский полуостров

В декабре румынские войска были разбиты под Сталинградом, а на Кавказе для 2-й горной дивизии сложилась тяжёлая ситуация. 2-я дивизия 4 декабря 1942 года получила приказ покинуть Северную Осетию. Отступление проводилось в сложных условиях, при низкой температуре и постоянных атаках советских войск. На Кубани уже находилась 17-я германская армия, в которой насчитывалось 64 000 румынских солдат[75].

11 января 1943 года 6-я и 9-я кавалерийские дивизии вместе с немецким 44-м корпусом преградили путь Красной армии к Краснодару. 16 января 9-я дивизия вступила в бой с тремя советскими дивизиями, в ходе которого смогла отразить атаку. 12 февраля войска Красной армии вошли в Краснодар, а затем предприняли попытку выбить германские армии с Кубани. 2-я румынская горная дивизия оказалась в тяжёлом положении, в связи с чем 20 февраля германская 9-я пехотная дивизия и 3-я румынская горная дивизия на время приостановили советское наступление и прорвались ко 2-й дивизии[75].

Одновременно происходила реорганизация кубанского фронта. Две румынские кавалерийские дивизии были направлены к Анапе и на черноморское побережье. Остальные румынские дивизии были прикреплены к германским войскам или разделены на несколько частей. 2-я горная дивизия осталась на прежних позициях. Эта реорганизация предшествовала советскому наступлению в направлении Таманского полуострова. Наступление началось 25 февраля 1943 года. 17-й немецкой армии удалось удержать позиции и отразить атаку, также на своих позициях оставались все румынские части. Несмотря на успешные действия румынско-германских войск, они понесли большие потери. Из-за этого 17-я армия сократила линию фронта, а 2-я горная дивизия покинула Кубань и отошла в Крым. 25 марта советские войска вновь попытались прорвать германскую оборону, но наступление снова завершилось неудачей. Во время боя отличился 1-й румынский батальон, который не позволил Красной армии окружить 17-ю армию. Во время третьего советского наступления в апреле 19-я дивизия была вынуждена отойти в тыл в связи с большими потерями. 26 мая началось четвёртое наступление, на этот раз главным направлением стало Анапское. В ходе боёв Красной армии к 4 июня удалось взять только высоту 121. К тому моменту 19-я дивизия вернулась на фронт[75].

В начале июня 1943 года интенсивность боёв в Кубани снизилась, во время перерыва 3-я горная дивизия была отправлена в Крым. 16 июля советские войска начали ещё одно наступление, однако были отброшены на исходные позиции. 22 июля два советских батальона прорвались к Новороссийску, все попытки отразить наступление были безуспешными. Во время боя за город румынско-германские войска понесли большие потери, отдельные части потеряли более 50 % личного состава. Тем временем эвакуация румынских войск в Крым продолжалась, румынские военно-воздушные части были отправлены в Керчь, 6-я кавалерийская дивизия тоже была отправлена в Крым. Ей на замену прибыла 4-я горная дивизия.

9 сентября началась Новороссийско-Таманская наступательная операция Красной армии. Для того чтобы не потерять контроль над Новороссийском румынско-германские войска бросили в бой все силы. Однако Красная армия провела 10 сентября десантную операцию, высадив в новороссийском порту 5000 человек. 15 сентября сражение за Новороссийск окончилось — немецко-румынские войска были выбиты из него. На севере Кубани также складывалась тяжёлая ситуация, в связи с чем румынские войска начали отступление.

С 4 сентября начали разрабатываться планы эвакуации румынско-немецких войск с Таманского полуострова, а в середине сентября после разгрома немецких войск в Новороссийске началась эвакуация. 1-я и 4-я дивизии покинули регион на самолётах 20 сентября. 24 и 25 сентября из Кубани в Крым отступили остальные румынские части, но 10-я пехотная дивизия попала в Крым только 1 октября. Отступление сопровождалось постоянными боями с советскими войсками. В итоге с февраля по октябрь румынские войска потеряли 9668 человек (из них 1598 убиты, 7264 ранены и 806 пропали без вести)[75].

Отступление из Крыма, операция «60 000»

Осенью 1943 года ситуация на восточном фронте для Румынии ухудшалась. Советские войска достигли Перекопа, и румынско-германские армии, только недавно эвакуированные с Кубани, оказались изолированы в Крыму. На полуострове находилась 17-я германская армия, румынский корпус (6-я и 9-я кавалерийские дивизии, 10-я и 9-я пехотные дивизии) и горный корпус (1-я, 2-я и 3-я румынские горные дивизии). Этих сил было недостаточно, чтобы обороняться по периметру всего полуострова, поэтому войска были сконцентрированы в наиболее важных стратегических пунктах[76].

1 ноября 1943 года 4-й Украинский фронт полностью перекрыл Перекопский перешеек, после чего войска фронта начали подготовку к переправе через Сиваш. Одновременно возле Керчи был высажен советский десант. В связи с этими событиями румынские части были срочно переброшены на север полуострова к Сивашу. 19 ноября начались бои за контроль над озером, попытки Красной армии прорваться вглубь Крыма были пресечены, но важные плацдармы для последующего наступления в Крыму она удержала. 12 декабря румынские войска вернулись на юг Крыма, их заменила 336-я немецкая дивизия.

Пока у Сиваша шли бои, на Керченском полуострове действовала румынская кавалерия. 4 декабря немецко-румынские войска попытались переломить ситуацию на Керченском полуострове в свою пользу, предприняв контрнаступление. В нём приняла участие 6-я румынская кавалерийская дивизия, которой удалось временно изменить ситуацию на правом фланге в свою пользу. 7 декабря произошло генеральное наступление на советские войска, румынская кавалерия смогла овладеть ключевой позицией — высотой 37. 11 декабря румынские войска атаковали 318-ю советскую дивизию южнее Керчи, в результате нападения погибло 1100 красноармейцев, а кавалерия вышла к Керченскому проливу[76].

В конце 1943—начале 1944 года в Крымских горах активизировались партизаны. Приказ подавить партизанское движение был отдан румынскому горному корпусу. Тот прибыл к Симферополю, и 29 декабря начались бои с подпольщиками. Численность румынских войск значительно превосходила численность партизан, несмотря на это кровопролитные бои южнее Симферополя длились до 4 января. Партизаны потерпели поражение, но в тылу у германских войск продолжали действовать другие отряды подпольщиков[76].

В начале 1944 года на фронте в Крыму наблюдалось затишье. Им воспользовалось советское командование, которое готовило войска к наступлению на Крым. В свою очередь, 17-я германская армия сооружала укрепления и готовилась к обороне. 4-й Украинский фронт на севере Крыма сосредоточил силы в 462 400 солдат, 5982 артиллерийских орудия, 559 танков и САУ и 1250 самолётов. СССР на этом участке фронта имел превосходство по численности войск: 2,4 к 1 в пехоте, 6 к 1 в артиллерии, 2,6 к 1 в танках и 8 к 1 в авиации. Германская сторона обладала меньшей численностью войск. Она выставила к бою 230 000 солдат, 1200 орудий и 200 танков и САУ, которые были расположены небольшими группами вдоль всей линии фронта[76].

7 апреля началось генеральное сражение за Крым с атаки советских войск на 33-й пехотный полк 10-й румынской дивизии. Полк в результате атаки оказался разделён на две части, но благодаря нескольким контрнаступлениям удалось восстановить фронт по прежней линии. 8 апреля началось общее наступление Красной армии, на этот раз через Сиваш на позиции 336-й немецкой и 10-й румынской дивизий. Оно сопровождалось авианалётами на позиции немецко-румынских войск. Утром 9 апреля советскими войсками был взят Армянск, а днём разбита 50-я немецкая дивизия. Её остатки начали отступление на юг. 10 апреля командование 17-й армии отдало приказ об отступлении к Севастополю. Но 10-я дивизия и 19-я дивизия не успели прибыть к городу, поскольку их опередили советские механизированные части. Им пришлось пробиваться сквозь войска противника. 11 апреля румынско-германские войска достигли Джанкоя, где их атаковали две танковые советские бригады. 12 апреля две румынские дивизии достигли Севастополя, пройдя 120 км за два дня и понеся большие потери. Однако румынские горные войска всё ещё находились на линии фронта, прикрывая отступавший через Крымские горы 5-й немецкий корпус. В ночь с 14 на 15 апреля румынские части, выполнив приказ и прикрыв германский корпус, начали отступление из Алушты, где находились при выполнении задания. К 20 апреля из двух батальонов, вышедших из Алушты, до Севастополя добрались только капитан и два солдата[76]. В ходе отступления в Севастополь румынские войска потеряли 17 650 человек[76].

В апреле началась операция «60 000» — операция по эвакуации немецко-румынских войск из Крыма, получившая такое название из-за предполагаемой численности румынского контингента на полуострове. Она состояла из двух фаз: с 12 апреля по 5 мая и с 6 по 13 мая. В операции принял участие почти весь флот Румынии, войска вывозились в Румынию и Херсон. Во время первой фазы были эвакуированы 22 770 румын и 28 390 немцев, во время второй фазы Крым покинуло 36 550 румын и 58 480 немцев, военнослужащие из словацкого контингента[76]. Было также вывезено некоторое количество находившихся в Крыму советских военнопленных.

15 апреля советские войска вплотную подошли к Севастополю. 5 мая 4-й Украинский фронт начал новое масштабное наступление на город, который был взят 9 мая, окончательное сопротивление немецко-румынских войск в Крыму было ликвидировано 12 мая.

Потеря контроля над Бессарабией, Буковиной, Транснистрией

Параллельно с боями в Крыму шло наступление советских войск на восток, в частности, в направлении Румынии. 13 марта 1944 года в ходе Днепровско-Карпатской операции 2-й Украинский фронт подошёл к Южному Бугу. Немецко-румынские войска предприняли попытку выстроить оборонительную линию вдоль реки. Считалось, что «Буг — это плотина, о которую разбиваются все атаки русских». Однако советские войска 18 марта прорвали оборону и начали операцию по глубокому охвату 1-й немецкой танковой армии. Для этого 40-я советская армия атаковала на севере Одесской области в направлении Днестра. Когда части этой армии дошли до реки, перед ними была поставлена новая цель — дойти до Прута. 17 марта Красная армия достигла Днестровского лимана, а также заняла Ямполь. 29-й советский танковый корпус при поддержке партизан вечером того же дня взял Сороки. В последующие несколько дней румынские войска и на остальных участках фронта были вынуждены отойти за Днестр[54].

19 марта Румыния в результате наступления советской армии потеряла контроль над Северной Бессарабией. Также части РККА заняли Могилёв-Подольский и Волынь. 20 марта началось форсирование Днестра. На реке все мосты были предварительно взорваны румынскими войсками, а построить понтонный мост не было возможности, поэтому передовые части пехоты переправлялась на правый берег на плотах и в бочках. После того как были отбиты небольшие плацдармы в Бессарабии, началось сооружение понтонных мостов. 21 марта через Днестр смогла переправиться бронетехника.[54]

Наступление Красной армии в Транснистрии вызвало панику среди румынской администрации в Бессарабии и на Буковине. Из Румынии полностью прекратились поставки продовольствия и товаров, на чёрном рынке резко обвалился курс лея по отношению к советскому рублю. В Бессарабском и Буковинском губернаторствах экономика всего за несколько недель пришла в упадок[46].

Одновременно войска 3-го Украинского фронта при содействии Черноморского флота атаковали румынские войска в направлении Одессы. 26 марта после артиллерийской подготовки 3-й Украинский фронт форсировал Южный Буг возле Николаева, попутно заняв город. 30 марта при поддержке матросов Черноморского флота был взят Очаков. В первые дни апреля начались бои непосредственно за Одессу, и 10 апреля город был взят[77].

После того как был форсирован Днестр, советские войска атаковали группу армий «Юг», которая в тот момент находилась в Северной Бессарабии. Южную Бессарабию (Буджак) удерживали две румынские и одна немецкая армии. Антонеску так описывал ситуацию на фронте в письме к Гитлеру, после того как прибыл из его ставки[54]:

Оказывается, германский фронт в этом районе отодвинут к югу намного дальше, чем это было представлено во время моего отъезда из ставки. В результате сильных атак, направленных против 1-й танковой армии, эта армия, по моему мнению, находится в весьма критическом состоянии. […] Мне кажется, что отступление 1-й танковой армии будет происходить в невыносимых условиях. Положение 8-й армии, находившейся в бреши, сделанной между Могилёвом и Каменкой, также очень ненадёжное…

На севере Бессарабии шли тяжёлые бои за Могилёв-Подольский. Окружённые здесь германские армии в результате советского наступления оказались глубоко в тылу противника, и им с трудом удалось прорваться к Карпатам. После того как германские армии покинули регион, северная Бессарабия целиком контролировалась советскими войсками. Сверх того, 27 марта 1944 года военные действия были перенесены на территорию Румынии, в запрутскую Северную Молдову. Несмотря на поражение на севере, румынские войска продолжали сопротивление на юге. С 20 по 29 марта шли бои за Балту, а к началу лета фронт стабилизировался на востоке по линии Днестра и на севере по линии Рэдеуць — Пашкани — Оргеев — Дубоссары. Наступление советских войск было приостановлено, обе воюющие стороны в ходе боёв за Бессарабию были истощены. На фронте временно установилось затишье[54]. Поражением румынских войск на севере Молдавии воспользовался СССР, предложив 12 апреля Румынии перемирие на своих условиях[78]. Румынские власти категорически отказались от мира с Советским Союзом, продолжив войну.

Летом 1944 года румынские войска укрепляли свои позиции в южной Молдавии и Аккерманской области. Они построили глубоко эшелонированную линию обороны, состоящую из 3—4 полос. При сооружении линии принимался во внимание ландшафт местности, труднопроходимость отдельных участков, водные преграды и возвышенности. Возле Кишинёва оборону заняли германские войска, а румынские армии расположились на флангах. Им противостояли войска 2-го и 3-го Украинских фронтов, а также Черноморский флот, находившийся в тылу[79].

20 августа началось наступление войск Красной армии, основными направлениями наступления стали фланги противника, где находились румынские войска. После мощной артиллерийской подготовки была полностью уничтожена первая линия обороны, а к середине дня советские войска заняли первую и в некоторых местах прорвали вторую линию обороны. 21 августа масштабные бои развязались под Яссами — там 6-я советская армия сражалась с четырьмя германскими дивизиями. В этот же день Красная армия овладела Яссами и ещё одним румынским городом — Тыргу-Фрумос[79].

На южном направлении 3-я румынская армия была изолирована от 6-й германской армии, что позволило их взять в кольцо. 22 августа началось отступление румынско-германских войск за Прут, но было поздно и все пути отступления контролировались советскими войсками. 24 августа 3-я румынская армия прекратила сопротивление (отчасти это было связано с государственным переворотом в Румынии), а 26 августа вся Бессарабия попала под контроль СССР[79].

Государственный переворот, переориентация внешней политики. Ввод советских войск в Румынию

23 августа 1944 года Ион Антонеску со своими советниками по совету верного Михаю I Константина Сэнэтеску отправился во дворец Михая I для того, чтобы доложить о ситуации на фронте и обсудить дальнейшие военные действия. К тому моменту в ходе Ясско-Кишинёвской операции на фронте был прорыв в 100 км, и Антонеску срочно прибыл к королю. Он не знал, что Михай I и Коммунистическая партия договорились о государственном перевороте, а коммунисты даже подготавливали вооружённое восстание. Ион Антонеску, прибыв во дворец, был арестован и отстранён от власти. Одновременно в Бухаресте военные части, возглавляемые коммунистами, и добровольческие отряды взяли под свой контроль все государственные учреждения, телефонную и телеграфную станции, лишив лидеров страны и германских командиров связи с Германией. Ночью Михай I выступил в радиоэфире. Во время своей речи он объявил о смене власти в Румынии, прекращении военных действий против СССР и перемирии с Великобританией и США, а также о формировании нового правительства во главе с Константином Сэнэтеску[63]. Несмотря на это, война продолжалась. Не все румынские офицеры знали о перемирии или поддерживали новую власть. Так, военные действия на юге Молдавии продолжались до 29 августа, но уже 31 августа советские войска заняли Бухарест.

Переворот не был выгоден Германии и германским войскам, находившимся на территории Румынии. Это была группа армий «Южная Украина», в которую входили 6-я немецкая армия, 8-я немецкая армия, 17-й армейский немецкий корпус и 2-я венгерская армия. Для того, чтобы подавить восстание в Бухаресте, туда были направлены германские части, которых остановили верные королю румынские войска. Немецкая авиация предприняла несколько бомбардировок Бухареста, румынские истребители вступали с ними в ожесточенные бои. Немецкие войска, которые находились на фронте у Прута, тоже немедленно направились в столицу Румынии, однако их окружила Красная армия. Одновременно румынскими войсками были атакованы немецкие военные части, расквартированные в Плоешти для охраны нефтяных месторождений. Эти части попытались отступить из Плоешти в Венгрию, но понесли большие потери и не смогли продвигаться дальше. В итоге в румынский плен попало более 50 000 германских солдат. Советское командование направило на помощь румынским войскам и восставшим 50 дивизий.

В румынской историографии принято считать, что румынский народ самостоятельно сверг Иона Антонеску и разбил германские армии, находившиеся в Румынии, а помощь СССР и прочие внешнеполитические факторы сыграли не самую значительную роль в государственном перевороте[80][81].

Ион Антонеску был выдан Советскому Союзу, поддерживавшая его служба сигуранца была распущена. Однако позже бывшего кондукэтора СССР вернул назад в Румынию, где тот по приговору трибунала был расстрелян вместе с некоторыми своими приближёнными.

Финальный период войны

Война в Трансильвании

Хотя Бухарест и часть Румынии были под контролем СССР, на остальной территории страны ещё находились германские и венгерские войска. Для окончательного освобождения от них территории страны советские войска 30 августа начали Бухарестско-Арадскую операцию. 2-й Украинский фронт продвигался в направлении Трансильвании, прямо через Карпаты. Там он встретил сопротивление на ключевых горных перевалах Кымпулунг-Молдовенеск, Онешти, Олтуз и Георгени. Другая часть фронта продвигалась по направлению к Югославии, по пути взяв под свой контроль Плоешти и Турну-Северин. От этого города можно было обойти горы с юга и проникнуть таким образом в Трансильванию и Венгрию. Одновременно 4-й Украинский фронт вёл наступление в Словакию, и ему необходима была помощь[63].

4 сентября в ходе наступления 2-го Украинского фронта на Трансильванию начались бои за Брашов. Город был укреплён германскими войсками, однако Красная армия обошла его с тыла, одновременно заставив отступить венгерско-германские войска из Восточных Карпат. К середине сентября 53-я армия, взяв Слатину, достигла Баната. Теперь Валахия полностью контролировалась новыми властями страны, а также советскими войсками. Военные действия были перенесены в Трансильванию. К тому моменту румынские армии завершали передислокацию с востока страны на запад. 4-я румынская армия сражалась в Южной Трансильвании возле реки Мурешул, однако прежде чем она успела развернуться, её атаковали венгерские войска. В такой ситуации 4-я и 1-я румынские армии, а также 4-й армейский авиационный корпус перешли в оперативное подчинение командованию 2-го Украинского фронта. Чтобы помочь 4-й армии, фронт срочно начал наступление на северо-запад, через Карпаты. Это в корне изменило ситуацию, и венгерско-германские войска начали отступление. К 15 сентября советско-румынские войска полностью контролировали территорию Румынии по периметру границы, установленную Венскими арбитражами. Кроме того, правый фланг 2-го Украинского фронта проник на 130 км на территорию Венгрии. С румынской территории советские армии вошли в Югославию и Болгарию[82].

Правое крыло и центр 2-го Украинского фронта продолжили наступление в Трансильвании. Они должны были взять ключевые города региона. Левое крыло фронта двигалось через Трансильванские Альпы на Арад и Югославию. Попытка развернуть новое масштабное наступление в Трансильвании встретила сопротивление со стороны венгерско-германский войск, и всю вторую половину сентября на 2-м Украинском фронте фронте шли ожесточённые затяжные бои. Ситуация осложнялась рельефом местности и климатическими условиями. Узкие горные тропы и дороги идеально подходили для обороны, именно поэтому темпы наступления уменьшились, а линия фронта была восстановлена противником[63].

На левом крыле фронта ситуация была другая. Здесь 53-я армия заняла Арад и успешно продвигалась на северо-запад. 24 сентября части 53-й армии вышли на довоенную границу Румынии с Венгрией в районе Мако. Это означало, что румынское правительство восстановило контроль над частью Северной Трансильвании и всей западной Румынией. Ситуация на фронте в результате наступления кардинально изменилась: если центр и правое крыло 2-го Украинского фронта не могли прорвать фронт, то левое крыло фронта находилось уже у старой венгерской границы в тылу у венгерско-германских войск, находящихся в Карпатах. В такой ситуации началась Дебреценская операция — 53-я армия вошла в Трансильванию и ударила по германским войскам с тыла. С 7 по 15 октября шло крупное танковое сражение рядом с Дебреценом, и 20 октября Красная армия овладела городом. Дальнейшие бои шли в районе города Ньиредьхаза, к концу октября советские войска овладели и этим городом.[63]. 25 октября 1944 года изгнание немецких войск из Румынии было завершено[83].

Румынские войска в союзе с Красной Армией

29 октября началась Будапештская операция, и военные действия перенеслись с территории Румынии в Венгрию. В боях в Венгрии наравне с советскими войсками принимало участие некоторое количество румынских войск, в том числе 1-й и 4-й румынские воздушные корпуса, прикреплённые ко 2-му Украинскому фронту, отдельный танковый полк и дивизия добровольцев имени Тудора Владимиреску[84].

Активнее всего действовала румынская авиация, которая после боёв в Румынии находилась в плачевном состоянии. После поражения германских войск в Трансильвании её перевели в Словакию, где румынские лётчики принимали участие в воздушном сражении над Римавской Соботой. Позже румынские авиационные части перевели обратно в Румынию, где с 12 января 1945 года они начали совершать налёты на Будапешт. После боев в Трансильвании румынские авиационные части были переведены в Венгрию для боёв у Праги[85]. Всего в августе 1944 — мае 1945 года румынские ВВС совершили 8542 боевых вылета против немецких войск, сбили 101 немецкий и венгерский самолет, собственные потери в воздушных боях и от зенитного огня, а также уничтоженными на аэродромах составили 176 самолетов.[86]

В конце 1944—1945 годах румынские сухопутные войска весьма активно сражались в составе советских фронтов. Кроме уже упомянутых Бухарестско-Арадской операции и Дебреценской операции румынские армии участвовали в Будапештской операции, в Западно-Карпатской операции, в Пражской операции. Общие потери румынских войск после августа 1944 года составили 129 316 человек, из них 37 208 человек погибшими, умершими от ран и пропавшими без вести, 92 108 человек ранеными и заболевшими.[87]

Последствия войны

Голод 1945—1947 годов. Экономика

В истощённой войной Румынии к 1944 году начался сильнейший кризис. В первую очередь он сказался на крестьянстве и сельском хозяйстве, а затем охватил и остальные отрасли.

Значительную роль в послевоенном восстановлении Румынии сыграл Советский Союз. Ещё в 1945 году, когда Румыния встала на сторону стран антигитлеровской коалиции, но ещё находилась в состоянии войны, советское командование впервые предоставило румынской стороне зерно и картофель для посева. В конце того же года советское командование согласилось предоставить Румынии 150 000 т пшеницы и 150 000 т кукурузы в порядке ссуды, которую необходимо было вернуть в 1946—1947 годах. Такое количество зерна на мировом рынке на тот момент стоило 35 000 000 долларов США, что разорило бы Румынию. Сама Румыния в 1945 году собрала всего 1 300 000 тонн зерна, когда в среднеурожайные годы урожай составлял около 3—4 миллионов тонн зерна[88]. По словам газеты «Виктория», «благодаря помощи Советского Союза […] мы избежали голода»[89]. Однако ссуда лишь временно облегчила положение в стране.

Власти Румынии не вернули ссуду. В 1946 году в стране произошла засуха, и ситуация в Румынии опять ухудшилась. Однако СССР, который тоже испытывал проблемы с продовольствием, вновь предоставил Румынии 100 000 т зерна. На этот раз было заключено торговое соглашение, поскольку Румыния не была в состоянии вернуть зерно. СССР продавал Румынии зерно по низким ценам. К примеру, на мировом рынке тонна кукурузы стоила 82 доллара США, когда советское зерно обходилось Румынии в 68 долларов. При этом оплата производилась сырьевыми поставками в СССР румынской нефти и лесостроительных материалов. Но в результате уборочной кампании того же года Румыния собрала значительно меньший урожай, чем планировалось. В 1947 году, на этот раз по просьбам румынского руководства, из СССР в Румынию было поставлено 80 000 т зерна. Премьер-министр Румынии Петру Гроза это расценил так[88]:

Годы засухи поставили нас в тяжёлое положение… Мы были вынуждены снова стучаться в двери наших друзей на востоке. Мы знаем, что у них была засуха и что, несмотря на это, они дали нам взаймы в прошлом году 30 000 вагонов зерна с доставкой на дом, не требуя взамен никаких гарантий, не требуя золота, а мы не смогли отдать этот долг. Несмотря на это, мы снова обратились к нашим друзьям, и они поняли нас и помогают нам снова…

Сами румынские власти, полагаясь на помощь извне, ещё в начале 1945 года провели аграрную реформу. У помещиков в пользу бедных и безземельных крестьян были конфискованы земли. В 19491962 годах в Румынии была проведена коллективизация по советскому образцу[90]. 8 мая 1945 года был подписан советско-румынский договор об образовании совместных предприятий — совромов. Эти предприятия прекратили существование только в середине 1950-х годов. Совромы занимались добычей природных ресурсов в Румынии для нужд СССР и в обмен совершали поставки в Румынию необходимого оборудования из Советского Союза[91].

Также был национализирован Национальный банк Румынии, над кредитной сферой, производством и распределением товаров был установлен государственный контроль. В 1947 году в стране была проведена денежная реформа. Старые обесцененные деньги обменивались на новые по курсу 20 000 к 1. Лимит обмена леев для рабочих, служащих и крестьян составлял 3 000 000 лей, для прочих — 1 000 000 лей[66]. Кроме этих мер, государство установило монополию на внешнюю торговлю. В первые годы существования Социалистической Республики Румыния экономика развивалась быстрыми темпами[90].

Политика

В ходе военных действий на восточном фронте румынская сторона потеряла 630 000 человек, из них убитыми — 480 000. На западном фронте погибло 170 000 человек. Общие потери Румынии за войну составили 800 000 человек[92].

12 сентября 1944 года Румыния и СССР подписали перемирие. В октябре того же года в Москве состоялась англо-советская конференция, на которой обсуждалось будущее Балканского полуострова. В связи с наступлением Красной армии влияние СССР в регионе значительно возросло, и это обеспокоило Великобританию и её союзников. Предложение Уинстона Черчилля по временному послевоенному устройству Юго-Восточной Европы было таким[93]:

  • Румыния:
    90% территории под оккупацией СССР;
    10% — под оккупацией других стран антигитлеровской коалиции;
  • Греция:
    90% — под оккупацией Великобритании и США;
    10% — под оккупацией СССР;
  • Югославия:
    50% — под оккупацией СССР;
    50% — под оккупацией других стран антигитлеровской коалиции;
  • Венгрия:
    50% — под оккупацией СССР;
    50% — под оккупацией других стран антигитлеровской коалиции;
  • Болгария:
    75% — под оккупацией СССР;
    25% — под оккупацией других стран антигитлеровской коалиции;

Советская сторона согласилась с его предложением[93]. Таким образом, Румыния после 1944 года попала под советское влияние. В 1947 году был подписан Парижский мирный договор, благодаря которому Советский Союз установил неограниченное военное присутствие в Румынии. Все войска прочих союзников по бывшей антигитлеровской коалиции были выведены из страны. Общая численность советских солдат, находившихся в Румынии после 1944 года, разнится в различных источниках от 750 000 до 1 000 000[94].

Также согласно Парижскому мирному договору Венские арбитражи аннулировались, и Северная Трансильвания возвращалась в состав Румынии. Несмотря на это, Южная Добруджа осталась в составе Болгарии, а Бессарабия и Буковина (вместе с районом Герца) окончательно отошли к СССР. 23 мая 1948 года Румыния передала Советскому Союзу остров Змеиный и часть дельты Дуная (в том числе остров Майкан и остров Ермаков). 4 июля 2003 года Румыния отказалась от территориальных претензий к России как к правопреемнику СССР[95]. Несмотря на это, Румыния не признаёт государственной границы с Молдавией[96].

Первые парламентские выборы в послевоенной Румынии прошли в 1946 году. В них приняли участие почти все партии страны, однако после ареста коммунистами руководства партий национал-либералов и национал-царанистов эти партии были исключены из парламентского процесса. Фронт земледельцев прекратил существование, а Социал-демократическая партия Румынии была подвергнута чистке, после которой в 1948 году слилась с Коммунистической партией. После отречения в 1947 году короля Михая I от престола государство было провозглашено Народной Республикой Румыния (Социалистическая Республика Румыния), а Коммунистическая партия официально была провозглашена Румынской рабочей партией (РРП). Также была утверждена новая конституция 1948 года, выгодная коммунистам. После провозглашения СРР общество страны начало строиться по советскому образцу[90].

Ревизионизм истории

В 1997 году в Румынии разразился скандал, связанный с посмертной реабилитацией лидеров фашистской Румынии. Дело о реабилитации дошло до Верховного суда страны, однако было закрыто в связи с протестами Запада. Отдельные сенаторы из США в связи с процессом угрожали лишить Румынию поддержки при вступлении в НАТО и поставили под сомнение «приверженность страны западным ценностям»[97].

В 2001 году в Бухаресте был открыт первый в Румынии памятник Иону Антонеску. В церемонии открытия принимали участие лидер партии «Великая Румыния» Вадим Тудор и бывший лидер группы «Бужор», принимавшей участие в Приднестровском конфликте, Илие Илашку[97].

В 2006 году дело о частичной реабилитации Антонеску вновь дошло до суда. Прошение о его реабилитации подал сын бывшего губернатора Транснистрии Георге Алексяну Сорин Алексяну[98]. 5 декабря того же года Апелляционный суд Бухареста частично оправдал Иона Антонеску и снял с него ответственность за союз с Третьим рейхом и войну против СССР. Антонеску и его соратники, по мнению суда, невиновны в военных преступлениях против мира, а война на стороне Германии была превентивно-оборонительной и юридически оправданной ввиду «постоянного и неизбежного чрезвычайного положения» на советско-румынской границе. Операция «Мюнхен» была признана легитимной, по мнению суда она является «войной за освобождение Бессарабии и Северной Буковины»[99], а дальнейшие военные действия Румынии против СССР были предприняты для устранения советской военной угрозы. Однако уже в мае 2008 года Верховный суд Румынии признал решение Апелляционного суда Бухареста недействительным[100].

См. также

Напишите отзыв о статье "Румыния во Второй мировой войне"

Примечания и источники

Примечания

  1. </sup> До марта 1942 года все кавалерийские дивизии являлись бригадами[13]
  2. </sup> В 1941 году это было первым успешным наступлением Красной армии (и первым в ходе Великой Отечественной войны)
  3. </sup> Часть из этих орудий была применена первый и последний раз[101]
  4. </sup> Георге Манолиу удалось уговорить германское командование разрешить 4-й горной дивизии атаковать город, но дивизия атаковала Севастополь ещё до того, как приказ был подготовлен[58]
  5. </sup> Сначала планировалось 20-ю дивизию направить в Транснистрию для замены 4-й[60]
  6. </sup> По мнению румынской стороны, эти сведения 2-й дивизии сообщили два пленных красноармейца[61]
  7. </sup> Из 73 самолётов 23 были потеряны в бою, остальные — на земле[62]
  8. </sup> Адольф Гитлер имел в виду вступление РККА в Бессарабию и на Буковину в 1940 году; эта фраза им была сказана в 1942 году[65] </ol> </div>

    Источники

    1. Jowett, Phillip. Rays of The Rising Sun, Armed Forces of Japan’s Asian Allies 1931—45, Volume I: China & Manchuria. — Solihul: Helion & Co. Ltd., 2004. — P. 57.
    2. 1 2 Репин В. В. [www.newlocalhistory.com/bookshelf/?tezis=almanah6=100=105/html/ Территориальный спор о Бессарабии во взглядах советской и румынской политических элит (1918—1934 гг.)] // Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. — Ставрополь, 2004. — № 6 (специальный).
    3. [www.mos-edu.ru/referat/7306/1.php Внешняя политика Франции]
    4. Ф. Гальдер. Военный дневник, Т. 2, С. 111—115
    5. Нэги-Талавэра, Николас М. Зеленые рубашки и другие. — Стэнфорд, 1970. — С. 273.
    6. 1 2 Дж. Л. Мосс. Международный фашизм. — Лондон, 1979. — С. 328—321.
    7. Нэги-Талавэра, Николас М. Зеленые рубашки и другие. — Стэнфорд, 1970. — С. 174.
    8. 1 2 Нэги-Талавэра, Николас М. Зеленые рубашки и другие. — Стэнфорд, 1970. — С. 315—326.
    9. Giurescu D.C. Romania in the second world war (1939—1945). New York, 2000. P. 116—117.
    10. Nistor I. Unirea Bucovinei: Studiu si documente. — Bucuresti, 1928. — P. 15.
    11. Nistor I. Aspectele geopolitice si culturale din Transnistria. — Anal. Acad. Rom. Ser. III, 1942. — P. 32, 47.
    12. Лебедев Н. И. Крах фашизма в Румынии. — Москва, 1976. — С. 208.
    13. 1 2 [www.rkka.ru/tank-vs-tank/axis/romania/romania_cavalry.html Кавалерия Румынии] // Танковый фронт.
    14. 1 2 3 4 Dragos Pusca, Victor Nitu. [worldwar2.ro/ Romanian Armed Forces in the Second World War] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 26 мая 2009. [www.webcitation.org/614wtO7sa Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    15. 1 2 3 Bennighof, Mike. Romania on the Offensive: The Eastern Front, 1941—42 // Strategy & Tactics. — 2000. — № 206.
    16. Прочко Е. И. Лёгкие танки Т-40 и Т-60.
    17. Морской атлас. — Т. 3, часть 2. — С. 25.
    18. 1 2 3 4 [www.uniros.ru/book/ww2/index.php История второй мировой войны. 1939—1945]. — Воениздат, 1973—1976. — Т. 3.
    19. 1 2 3 Молдавская Советская Социалистическая Республика. — Кишинёв: Главная редакция Молдавской Советской Энциклопедии, 1979. — С. 138—145.
    20. 1 2 3 4 5 [www.biograph-soldat.ru/OPER/ARTICLES/006-bukovina.htm Оборонительная операция в Северной Буковине и Бессарабии] // Международный Объединенный Биографический Центр.
    21. 1 2 Совет Народных Комиссаров СССР. Документы 1940—1941 годов.
    22. Victor Nitu. [www.worldwar2.ro/arme/?article=5 Operation München — retaking Bessarabia and Northern Bukovina — 1941] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 3 мая 2009. [www.webcitation.org/614wuZ34D Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    23. История Республики Молдова. С древнейших времён до наших дней = Istoria Republicii Moldova: din cele mai vechi timpuri pină în zilele noastre / Ассоциация учёных Молдовы им. Н. Милеску-Спэтару. — изд. 2-е, переработанное и дополненное. — Кишинёв: Elan Poligraf, 2002. — С. 231—234. — 360 с. — ISBN 9975-9719-5-4.
    24. 1 2 Худяков В. В. В цветущих акациях город… Бендеры: люди, события, факты. — Бендеры: Полиграфист, 1999. — С. 136—147. — 464 с. — ISBN 5-88568-090-6.
    25. 1 2 [flot.sevastopol.info/history/ww2/ww2baseodessa.htm Черноморский Флот в Великой Отечественной войне] // Sevastopol.info.
    26. 1 2 3 Victor Nitu, Dragos Pusca. [www.worldwar2.ro/arme/?article=5 The Battle of Odessa — 1941] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 9 мая 2009. [www.webcitation.org/614wuZ34D Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    27. 1 2 М. Жирохов. [www.allaces.ru/cgi-bin/s2.cgi/rom/publ/01.dat Румынская авиация во Второй мировой войне]. — 2004.
    28. Axworthy, M., Serbanescu, H. The Romanian Army of World War 2. — Osprey Publishing, 1992. — P. 14. — ISBN 1855321696.
    29. [www.soldat.ru/doc/casualties/book/chapter5_10_1.html Таблица 142. Людские потери в самостоятельных фронтовых операциях: 2. Оборона Одессы (5.8—16.10.41 г.)], в: Кривошеев, Г. Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооружённых сил. Статистическое исследование («Олма-Пресс», Москва 2001, электронное издание на Солдат.ru, доступ от 27.1.2009)
    30. РГВА. Ф. 1512k, Оп. 1, Д. 1-3.
    31. Там же. Д. 4-5, 21-22.
    32. Там же. Д. 6-9.
    33. Там же. Д. 10-11.
    34. Там же. Д. 23-24.
    35. Там же. Д. 27-28.
    36. РГВА. Ф. 492k, Оп. 1, Д. 10, Л. 73.
    37. РГВА. Ф. 1512k, Оп. 1, Д. 18, Л. 2-3.
    38. РГВА. Ф. 492k, Оп. 1, Д. 18, Л. 30.
    39. Там же. Л. 31.
    40. 1 2 3 4 5 Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза. 1941—1945. — Кишинёв: Штиинца, 1976. — Т. 2. — С. 97—99.
    41. 1 2 Володимир Кубійович. Енциклопедія українознавства. — Париж, Нью-Йорк: Молоде Життя, 1954—1989.
    42. Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945 гг. Кишинев, 1970. Т. 1. С. 188.
    43. Полян П. М. [www.isras.ru/files/File/Socis/2002-05/Polian.pdf Советские граждане в рейхе: сколько их было?] // СоцИс. — 2002. — № 5.
    44. 1 2 История Республики Молдова. С древнейших времён до наших дней = Istoria Republicii Moldova: din cele mai vechi timpuri pină în zilele noastre / Ассоциация учёных Молдовы им. Н. Милеску-Спэтару. — изд. 2-е, переработанное и дополненное. — Кишинёв: Elan Poligraf, 2002. — С. 234—238. — 360 с. — ISBN 9975-9719-5-4.
    45. Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945 гг. Кишинев, 1970. Т. 1. С. 192, 197.
    46. 1 2 [www.grivna.org.ua/publikacii/statji/voennye-znaki-odessy-1941-1945.html Военные знаки Одессы (1941—1945)] // Гривна — сайт украинских денег. — 24.07.2008.
    47. 1 2 Шорников П. М. [www.russian.kiev.ua/material.php?id=11604185 Сопротивление политике запрета русского языка в годы фашистской оккупации Молдавии (1941—1944 гг.)] // Русская община. — 03 января 2009.
    48. Молдавская ССР в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945 гг. Кишинев, 1976. Т. 2. С. 52, 115.
    49. РГАСПИ. Ф. 17, Оп. 125, Д. 55, Л. 58.
    50. Запорожская область в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. Запорожье, 1959. С. 72; Сумская область в период Великой Отечественной войны. Харьков, 1963. С. 94.
    51. Семиряга М. И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. М., 2000. С. 440.
    52. V. Cooper. Nazi war against sowiet partisans. — New York, 1979. — P. 109.
    53. Андрей Фадеев. [www.rosbalt.ru/print/207912.html Два чёрных мифа о войне] // «Росбалт». — 2005-05-11.
    54. 1 2 3 4 5 Грылев А. Н. [militera.lib.ru/h/grylev_an/index.html Днепр — Карпаты — Крым]. — Москва: Наука, 1970.
    55. Документы, факты, комментарии. — Москва, 1992.
    56. 1 2 3 4 5 6 Victor Nitu, Dragos Pusca. [worldwar2.ro/operatii/?article=6 The 3rd Army in the Ukraine and Crimea — 1941] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 28 мая 2009. [www.webcitation.org/614wvX53M Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    57. [www.uniros.ru/book/ww2/index.php История второй мировой войны. 1939—1945]. — Воениздат, 1973—1976. — Т. 4.
    58. 1 2 3 4 5 6 Victor Nitu, Dragos Pusca. [worldwar2.ro/operatii/?article=10 Crimean Campaign — 1942] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 30 мая 2009. [www.webcitation.org/614wwO2xi Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    59. Sweeting, C. G. Blood and Iron: The German Conquest of Sevastopol, Brassey’s, 2004, ISBN 1-57488-796-3, P. 81
    60. 1 2 3 4 5 Victor Nitu, Dragos Pusca. [worldwar2.ro/operatii/?article=9 The 6th Corps in 1942] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 31 мая 2009. [www.webcitation.org/614wxJaln Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    61. 1 2 3 4 Victor Nitu, Dragos Pusca. [www.worldwar2.ro/arme/?article=11 The 3rd Army in the Caucasus — 1942] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 1 июня 2009. [www.webcitation.org/614wy5qRx Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    62. 1 2 3 4 5 Victor Nitu, Dragos Pusca. [www.worldwar2.ro/arme/?article=12 The Battle of Stalingrad — 1942] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 2 июня 2009. [www.webcitation.org/614wz8nf0 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    63. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [warmech.narod.ru/easteur/europ00.html Освобождение Юго-Восточной и Центральной Европы войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов 1944—1945]. — Москва: Наука, 1970.
    64. [www.runewsweek.ru/globus/8907/ Царь с горы] // Русский Newsweek.
    65. 1 2 Г. Пикер. Застольные разговоры Гитлера. — Смоленск: Русич, 1993. — С. 303.
    66. 1 2 [bse.sci-lib.com/article023286.html Денежные реформы] // Большая советская энциклопедия.
    67. Ajutorul economic dat Romaniei de URSS. — Buc, 1948. — P. 4.
    68. 1 2 3 4 5 6 7 8 Клара Жигня. [www.achievementsnews.co.uk/index.php?option=com_content&task=view&id=392&Itemid=57 Холокост бессарабских евреев] // Достижения.
    69. [www1.yadvashem.org/about_yad/what_new/data_whats_new/pdf/english/1.5_he_olocaustin_omania.pdf RICHR, Ch. 5], p. 22
    70. International Commission on the Holocaust in Romania. [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/Holocaust/Romania/execsum.pdf Executive Summary: Historical Findings and Recommendations] (англ.) (PDF). Final Report of the International Commission on the Holocaust in Romania. Yad Vashem (The Holocaust Martyrs' and Heroes' Remembrance Authority) (November 11, 2004). Проверено 17 мая 2012. [www.webcitation.org/67obQjpot Архивировано из первоисточника 21 мая 2012].
    71. Альтман И. Глава 3 // [history.pedclub.ru/shoa/hfond_111.htm Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР].
    72. Илья Кускин. [www.vestnik.com/issues/2002/0807/win/kuksin.htm Холокост в Румынии] // Вестник. — 2002. — № 16 (301).
    73. Ирма Фадеева. [www.e-slovo.ru/381/8pol1.htm Еврейские общины в Дунайских княжествах] // Еврейское слово. — 2008. — № 11 (381).
    74. [www.homeofheroes.com/wings/part2/09_ploesti.html The Ploesti Raid]. Wings of Valor. [www.webcitation.org/614wzyk89 Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    75. 1 2 3 4 Victor Nitu, Dragos Pusca. [www.worldwar2.ro/arme/?article=13 The Taman bridgehead — 1943] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 4 июня 2009. [www.webcitation.org/614x0zXhg Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    76. 1 2 3 4 5 6 7 Victor Nitu, Dragos Pusca. [www.worldwar2.ro/arme/?article=14 «Festung» Crimea — 1943/44] (англ.). WorldWar2.ro. Проверено 6 июня 2009. [www.webcitation.org/614x1p8Ki Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
    77. История второй мировой войны. 1939—1945. — М., 1977. — Т. 8. — С. 93—95.
    78. И. А. Ожог, И. М. Шаров. [old.ournet.md/~moldhistory/book1_4.html Краткий курс лекций по истории румын. Новейшая история]. — 1992.
    79. 1 2 3 История Республики Молдова. С древнейших времён до наших дней = Istoria Republicii Moldova: din cele mai vechi timpuri pină în zilele noastre / Ассоциация учёных Молдовы им. Н. Милеску-Спэтару. — 2-е, переработанное и дополненное. — Кишинёв: Elan Poligraf, 2002. — С. 240. — 360 с. — ISBN 9975-9719-5-4.
    80. George Ciorănescu, Patrick Moore. [files.osa.ceu.hu/holdings/300/8/3/text/53-1-49.shtml Romania’s 35th Anniversary of 23 August 1944], Radio Free Europe
    81. Florin Mihai. [www.jurnalul.ro/articole/106834/sarbatoarea-armatei-romane Sărbătoarea Armatei Române], Jurnalul Naţional, 25 октября 2007
    82. [www.warmech.ru/easteur_0/evrukr5-2.html 1944-1945 Освобождение Юго-Восточной и Центральной Европы войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов. Румыния. Глава пятая]
    83. Объекты военные — Радиокомпас / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1978. — С. 137. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 6).</span>
    84. Ервин Паулиак. [inosmi.rian.ru/world/20060530/227822.html Освобождение Словакии в 1944—1945 гг] // inoСМИ.Ru. — 2006.
    85. Михаил Жирохов. [www.airwar.ru/history/av2ww/allies/romania44-45/romania44-45.html Румынские ВВС 1944—45 гг] // Уголок неба.
    86. Зефиров М. Асы второй мировой войны. Союзники люфтваффе. Венгрия. Румыния. Болгария. Хорватия. Словакия. Испания. — М.:Издательство АСТ, 2002. — Стр. 269.
    87. Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. Под общей редакцией Г. Ф. Кривонеева. М.:ОЛМА-ПРЕСС, 2001. — Стр. 450.
    88. 1 2 Видрашку Ф. Петру Гроза. — М., 1976. — С. 282.
    89. Victoria. 1945. 18 sept.
    90. 1 2 3 [www.krugosvet.ru/enc/Earth_sciences/geografiya/RUMINIYA.html Румыния] // Кругосвет.
    91. Adrian Cioroianu. Pe umerii lui Marx. O introducere în istoria comunismului românesc («On the Shoulders of Marx. An Incursion into the History of Romanian Communism»), Editura Curtea Veche, Bucharest, 2005. ISBN 973-669-175-6 P. 70
    92. [eho-ua.com/2009/04/10/generaly_kotorym_ne_udalos_vzjat_odessu_nikolae_chuperkje.html Генералы, которым не удалось взять Одессу: Николае Чуперкэ] // ЭХО. — 10.04.09.(недоступная ссылка)
    93. 1 2 У. Черчилль. Вторая мировая война. Книга 3 (том 6). — М: Воениздат, 1991. С. 449.
    94. Sergiu Verona. Military Occupation and Diplomacy: Soviet Troops in Romania, 1944—1958, Duke University Press, Durham, NC, 1992, ISBN 0-8223-1171-2 P. 46—47
    95. [news.bbc.co.uk/hi/russian/russia/newsid_3044000/3044486.stm Би-би-си: Россия и Румыния: компромисс по истории]
    96. [focus.in.ua/foreign/40626 Президент Румынии не признает границы с Молдовой]
    97. 1 2 [www.nm.md/daily/news/2001/06/05.html В Румынии открыт памятник маршалу Антонеску] // Независимая Молдова. — 05.06.2001. — № Геннадий Абалов.
    98. [www.rri.ro/arh-art.shtml?lang=9&sec=223&art=390 Дело Антонеску] // Radio Romania International. — 2007-04-02.
    99. [www.ziua.ro/display.php?data=2007-02-20&id=216243&ziua=fb713611e9fc56de542262b59168ca42 Война против СССР была легитимной] = Razboiul anti-URSS a fost legitim // Ziua. — 20.02.2007. — № 3860.
    100. [www.mediafax.ro/justitie/reabilitarea-numelui-maresalului-antonescu-respinsa.html?4727;2616337 Reabilitarea numelui mareşalului Antonescu, respinsă] // Mediafax.ro. — 06.05.2008.
    101. Николай Семена. Доры, Карлы и Тяжёлый Густав // Зеркало недели. — 2002. — № 22 (397).
    102. </ol>

    Литература

    На русском

    • Объекты военные — Радиокомпас / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1978. — 678 с. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 6).</span>
    • История Великой Отечественной войны Советского Союза. 1941—1945 гг. — Москва, 1962. — Т. 4.
    • Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники Германии. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 492 с. — ISBN 5-271-07619-9.

    На румынском

    • Alesandru Duţu, Mihai Retegan, Marian Stefan. România în al doilea război mondial. — Magazin istoric, 1991.
    • Dutu A., Dobre F., Loghin L. Armata Romana in al doilea razboi mondial (1941—1945). — Dictionar Enciclopedic, Editura Enciclopedica, 1999.

    На английском

    • Cristian Craciunoiu; Mark W. A. Axworthy; Cornel Scafes. Third Axis Fourth Ally: Romanian Armed Forces in the European War, 1941—1945. — London: Arms & Armour. — ISBN 1-85409-267-7.
    • David M. Glantz. Red Storm over the Balkans: The Failed Soviet Invasion of Romania, Spring 1944 (Modern War Studies). — Lawrence: University Press of Kansas. — ISBN 0-7006-1465-6.

    Ссылки

    Внешние ссылки

    • [www.opoccuu.com/rumynwwii.htm Обмундирование и знаки различия румынской армии во время войны]
    • [www.hrono.info/sobyt/1941rum.html Мятеж «Железной гвардии» 1941 года] (рус.)
    • [www.nm.md/daily/article/2003/04/18/0303.html Чтобы помнили… (евреи Румынии в годы Второй мировой войны)] (рус.)
    • [www.allaces.ru/cgi-bin/s2.cgi/rom/publ/01.dat Румынская авиация во Второй мировой войне] (рус.)
    • [www.rri.ro/art.shtml?lang=9&sec=338&art=4150 Участие русских-липован Румынии во Второй мировой войне] (рус.)
    • [worldwar2.ro/ Вооружённые силы Румынии во Второй мировой войне] (англ.) (рум.)
    • [tankfront.ru/axis/romania/romania.html Бронетанковые войска Румынии во Второй мировой войне] (рус.)

    Карты

    • [www.worldwar2.ro/images/content/harta_basarabia.jpg Румынская карта, на которую нанесены действия румынско-германских войск в Бессарабии (1941)] (рум.)
    • [www.victory.mil.ru/war/maps/004.jpg Оборона Одессы, советская карта] (рус.)
    • [web.archive.org/web/20070116153727/www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/009/001/227752956.jpg Битва за Севастополь (1941—1942)] (рус.)

    Видео

    • [www.youtube.com/watch?v=V_zLlPcXBXo&feature=related Манифестация «Железной Гвардии»]
    • [www.youtube.com/watch?v=okT1kGjVFOM&feature=related Операция «Мюнхен»]
    • [www.youtube.com/watch?v=RISvReunZ3U Оборона Одессы (1941)]
    • [www.youtube.com/watch?v=i979v3hPvCQ&feature=related Вторжение румынско-германских войск в Крым (1941—1942)]
    • [www.youtube.com/watch?v=is9P5gNF8eg&feature=related Участие румынских войск в операции «Уран»]
    • [www.youtube.com/watch?v=rj2teH-mRgA&feature=related Воздушная бомбардировка Плоешти]
    • [www.youtube.com/watch?v=nsXDDa-t6kw&feature=related Румынские войска переходят Карпаты (1944)]
    • [www.youtube.com/watch?v=0KkNPotGxjc&feature=related Румынский фильм об участии Румынии во Второй мировой войне]
    • [www.youtube.com/watch?v=Dq3GsuQsg3s&feature=related Румыния во времена режима Антонеску (часть1)]
    • [www.youtube.com/watch?v=6-px2UHrgTw&feature=related Румыния во времена режима Антонеску (часть 2)]
    • [www.youtube.com/watch?v=8E8tdGl9a8o&feature=related Румыния во времена режима Антонеску (часть 3)]
    • [www.youtube.com/watch?v=tZxhwM_np14&feature=related Судебный процесс над Ионом Антонеску (1946)]
  9. Отрывок, характеризующий Румыния во Второй мировой войне

    «Тщетны россам все препоны,
    Храбрость есть побед залог,
    Есть у нас Багратионы,
    Будут все враги у ног» и т.д.
    Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


    Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
    Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
    «Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
    – Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
    – А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
    – Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
    – Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
    – Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
    – Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
    – За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
    Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
    Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
    – Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
    Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
    – Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
    – И ты спокоен? – спросил Ростов…
    Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
    На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
    Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
    – Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
    – Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
    – Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
    – Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
    – Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
    Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


    – Ну, начинать! – сказал Долохов.
    – Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
    – Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
    – Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
    – Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
    – Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
    – Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
    – Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
    – 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
    Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
    – Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
    – Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
    Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
    Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
    – Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
    – Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
    – Кто? – спросил Ростов.
    – Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
    Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


    Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
    Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
    «Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
    «Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
    «А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
    «Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
    Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
    И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
    Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
    «Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
    «Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
    Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
    Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
    Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
    – Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
    Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
    – Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
    – Я? что я? – сказал Пьер.
    – Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
    – Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
    – Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
    – И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
    – Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
    – Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
    – Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
    – Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
    Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
    – Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
    Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
    Элен не выбежала из комнаты.

    Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


    Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
    «Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
    Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
    Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
    – А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
    Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
    – Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
    – Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
    Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
    – Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
    – Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
    – Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
    – Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
    Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
    – Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
    Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
    Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
    – Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
    – Что с тобой, Маша?
    – Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
    – Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
    – Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
    – Так ничего?
    – Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


    – Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
    – Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
    – А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
    – Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
    – И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
    – Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
    – Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
    – Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
    Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
    – Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
    – Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
    – Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
    – Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
    Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
    Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
    – С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
    – Ах как я рада, няня.
    – Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
    В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
    – Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
    – Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

    Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
    Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
    Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
    – Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
    – Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
    – Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
    Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
    – Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
    – Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
    Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
    – Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


    Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
    – Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
    – Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
    Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
    – Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
    – Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
    «Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
    «Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

    Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

    Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

    Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
    Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


    Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
    – Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
    Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
    – Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

    Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
    В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
    В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
    – Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
    – Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
    – Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
    – Какие глупости…
    – Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
    Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
    Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
    Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
    С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

    ХI
    На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
    Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
    – Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
    – Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
    – Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
    – А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
    – Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
    «Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
    – А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
    Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
    – Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
    «Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
    – Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
    – А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
    – Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
    – Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
    – Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
    Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
    – Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
    Соня перебила его.
    – Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
    – Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
    Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
    – Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
    – Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
    – Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
    – Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
    – Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
    – Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


    У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
    Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
    Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
    – Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
    Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
    – Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
    – Кто?
    – Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
    – И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
    – Да про кого ты говоришь?
    – Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
    Ростов усмехнулся.
    – Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
    – Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
    – О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
    Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
    – Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
    – Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
    Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
    – Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
    – Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
    – Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
    – Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
    – Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
    – Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
    Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


    Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
    Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
    – Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
    – Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
    Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
    Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
    – Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
    Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
    – А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
    «Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
    – Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
    Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
    – Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
    – Со мной денег нет, – сказал Ростов.
    – Поверю!
    Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
    – Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
    Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
    – Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
    Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
    Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
    – Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
    Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
    – Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
    – Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
    – Ну, мечи же! – сказал Ростов.
    – Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
    – Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
    – Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


    Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
    Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
    «Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
    «Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
    Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
    Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
    – Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
    – Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
    «Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
    – Ну, еще одну карточку.
    – Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
    – Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
    Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
    – За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
    – Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
    Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
    Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
    – Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
    – Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
    «О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
    – Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
    – Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
    – Так когда получить? – спросил Долохов.
    – Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


    Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
    Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
    Волшебница, скажи, какая сила
    Влечет меня к покинутым струнам;
    Какой огонь ты в сердце заронила,
    Какой восторг разлился по перстам!
    Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
    – Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
    «У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
    – А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
    – Папенька дома? – спросил он.
    – Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
    – Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
    – Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
    – Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
    Графиня оглянулась на молчаливого сына.
    – Что с тобой? – спросила мать у Николая.
    – Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
    – Папенька скоро приедет?
    – Я думаю.
    «У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
    Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
    Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
    «И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
    Соня взяла первый аккорд прелюдии.
    «Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
    Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
    «Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
    Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
    «Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
    «Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
    «И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
    Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
    «Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
    О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


    Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
    – Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
    «Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
    – Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
    – Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
    – Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
    – Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
    – Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
    – Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
    – Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
    Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
    – Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
    – Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

    В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
    – Мама!… Мама!… он мне сделал…
    – Что сделал?
    – Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
    – Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
    – Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
    Графиня пожала плечами.
    – Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
    – Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
    – Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
    – Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
    – Ну, так так и скажи ему.
    – Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
    – Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
    – Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
    – Ну всё таки надо отказать.
    – Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
    – Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
    – Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
    – Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
    – Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
    – Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
    – Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
    Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
    – Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
    – Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
    Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
    – Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

    На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
    После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
    Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
    Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



    После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
    – Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
    Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
    Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
    Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
    Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
    Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
    Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
    – Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
    Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
    Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
    – Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
    Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


    – Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
    – Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
    Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
    – Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
    – Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
    – Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
    – Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
    – Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
    – Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
    – Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
    – Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
    – Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
    – Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
    – Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
    – Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
    Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
    – Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
    – Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
    – Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
    Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
    – Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
    Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
    – Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
    – Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
    – Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
    Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
    – Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
    – Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
    – Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
    – Да, да, – подтверждал Пьер.
    – Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
    – Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
    – Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
    Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
    – Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
    – Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
    – Нет, вели закладывать.
    «Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
    – Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
    – Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
    Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
    – Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
    Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


    Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
    – Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
    Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
    – Да, я желаю, – сказал Пьер.
    Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
    Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
    – В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
    – В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
    Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
    Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
    Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
    – Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
    Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
    При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
    Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
    – Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
    В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
    – Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
    – Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
    – Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
    – Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
    – Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
    – Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
    – Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
    – Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
    – Да, да, – подтвердил Пьер.
    Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
    – Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
    – Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
    Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
    – В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
    «Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
    В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
    – Я готов на всё, – сказал Пьер.
    – Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
    Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
    – Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
    – Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
    – То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
    Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
    – В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
    – И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
    – Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
    – То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
    Пьер помолчал, отыскивая.
    «Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
    – Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
    – Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
    Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


    Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
    Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
    – Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
    – А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
    Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
    Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
    «В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
    Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
    Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
    Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.


Навигация