Румынская кириллица
Поделись знанием:
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
| Кириллические алфавиты |
|---|
|
| Славянские: |
| Белорусский |
| Болгарский |
| Сербский |
| Македонский |
| Русский |
| Украинский |
| Неславянские: |
| Казахский |
| Киргизский |
| Монгольский |
| Таджикский |
| Исторические: |
| Старославянская азбука |
| Румынская кириллица |
| * Указаны только официальные алфавиты государств — членов ООН. Подробнее здесь. |
Старорумы́нская кири́ллица (старомолдавская кириллица, влахо-славянская азбука, романокириллица, молдаво-валашское письмо, азбука влахо-молдавских рукописей) использовалась для записи валашского и молдавского языков (старорумынский язык) в Валахии, Трансильвании, Молдавском княжестве и Бессарабии. В объединённой Румынии с начала 1860-х годов официально принят алфавит на латинской основе.
Варианты кириллического алфавита, употреблявшиеся для молдавского языка в Молдавской АССР в 1924—1932 и в 1938—1940 гг. (между 1932 и 1938 гг. официально использовалась латиница) и с 1940 по 1989 в Молдавской ССР (см. Молдавский алфавит), значительно отличаются от традиционной кириллицы и по сути представляют собой адаптацию русского алфавита для молдавского языка.
Перевод румынской письменности на латиницу был двухступенчатым: сначала (в 1830—1850-е годы) применялся так называемый «переходный алфавит», включавший как кириллические, так и латинские знаки, и лишь через несколько лет была введена собственно латиница.
Содержание
Алфавит
«Стандартный» вариант
Румынская кириллица была очень близка к современной ей церковнославянской; отличия в составе алфавита (на конец XVIII и XIX в.) таковы:
- литера ѕ применяется только как числовой знак, то есть фактически буквой не является;
- не используется ы, а в этом звуковом значении применяется большой юс ѫ;
- начальный слог [ын] ([ым] перед [б], [п], [м]) обозначается видоизменённой юсовой буквой «ын»;
- для звонкой аффрикаты [дж] применяется специально изобретённая буква џ.
Некоторые буквы (ъ, ѣ, щ, гласные со знаком краткости) имеют отличное от русского извода церковнославянского звуковое содержание, более близкое к болгарской фонетике.
Алфавитный порядок воспроизводится по букварю: Букоавнъ пентру ꙟвъцътура прунчилѡр де а се депринде атѫт ла куноащерѣ словелѡр, ла словеніе, ши ла четаніе.... Букурещй, 1826. Порядок букв не был строго фиксирован и в некоторых азбуках и букварях мог существенно отличаться от приведённого. Некоторые издания включают в состав алфавита букву Ѿ, которая, как и Ы, на письме никогда не использовалась, но употреблялось в Пасхалии. Иногда Ѿ мог писаться в начале церковных терминов, заимствованных из церковнославянского: ѿпу́ст.
| буква | название | числовое значение |
переходный алфавит |
румынская латиница |
молдавская кириллица |
фонетическое значение |
примечания |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| А | Азь | 1 | а | a | а | /a/ | |
| Б | Бу́ке | б | b | б | /b/ | ||
| В | Ви́де | 2 | в | v | в | /v/ | |
| Г | Гла́голъ | 3 | g | g, gh | г | /g/ | |
| Д | До́бръ | 4 | d | d | д | /d/ | |
| Є, Е | Їе́сть | 5 | е | e | е | /e/ | Первый вариант начертания используется в начале слов, второй — в середине и конце. |
| Ж | Жуве́те | — | ж | j | ж | /ʒ/ | |
| Ѕ | Ѕе́ло | 6 | — | — | — | — | В ранних памятниках (Psaltirea Scheiană, XVI в.) использовалась для передачи аффрикаты /d͡z/, характерной для северных диалектов (Дм҃нꙋль ѕисѐ кътрѫ менѐ). Впоследствии вышла из употребления на письме, но использовалась как числовой знак. Соответствует букве ḑ в «этмологических» вариантах латинского алфавита, существовавших до 1904 г. В современном румынском языке используется буква z. |
| З, Ꙁ | Зе́млѣ | 7 | z, ḑ | z | з | /z/ | Начертание Ꙁ использовалось в середине и конце слов, а также для записи чисел. |
| І | И́же | 10 | i | i | и | /i/ | И и І в словах, заимствованных из греческого и через греческий, употребляются на местах эты и иоты соответственно, а в румынских словах и в славянских заимствованиях ставятся по тому же принципу, как в дореволюционном русском: І перед гласными, И перед согласными и в конце слова. Часто использовалась в форме Ї. |
| И | И | 8 | i, ĭ | i | и, й, ь | /i/, /j/, /ʲ/ | Символ И с краткой (Й) не считался отдельной буквой. Звуковое значение—неслоговое i (ĭ, й) и знак палатализации (ĭ, ь): май/maĭ/mai ("ещё"); окй/ochĭ/ochi. В поздних вариантах румынской кириллицы знак краткости использовался также над У и I. |
| К | Ка́ко | 20 | k | c, ch | к | /k/ | |
| Л | Лу́де | 30 | l | l | л | /l/ | |
| М | Мисле́те | 40 | m | m | м | /m/ | |
| Н | Нашь | 50 | n | n | н | /n/ | |
| Ѻ, О | Онь | 70 | o | o | о | /o/, /o̯/ | «Широкое» О использовалось в начале слова. |
| П | Поко́й | 80 | п | p | п | /p/ | |
| Р | Ри́це | 100 | р | r | р | /r/ | |
| С | Сло́вѡ | 200 | s | s | с | /s/ | |
| Т | Тве́рдѡ | 300 | t | t | т | /t/ | |
| У | Укь | — | ꙋ | u | у | /u/, /u̯/ | В традиционном варианте использовалось только гаммаобразное начертание. В поздних вариантах употреблялась с краткой (Ў) для обозначения неслогового /u/. |
| Ѹ | У | — | ɣ | u | у | /u/ | Диграф Оу использовался в начале слова, как позиционный вариант У |
| Ф | Фи́тъ | 500 | f | f | ф | /f/ | |
| Х | Хїе́рь | 600 | х | h | х | /h/ | |
| Ѡ | Ѡ | 800 | o | o | о | /o/, /o̯/ | Ѡ и О различаются не только в заимствованных, но и в собственно румынских словах. Наиболее последовательно Ѡ употреблялась в местоимениях и артиклях lor/-lor и o (лѡр/-лѡр; ѡ), а также в словах лѡк, вѡр и др. В некоторых текстах Ѡ использовалась в начале слов вместо Ѻ (чаще всего широкая омега, Ꙍ), рядом с гласными, а также на конце слов (ѡм, адаѡг, аколѡ). |
| Ц | Цѝ | 900 | ц | ț | ц | /t͡s/ | |
| Ч | Черфь | 90 | ч | c (перед e, i) | ч | /t͡ʃ/ | |
| Ш | Ша | — | ш | ș | ш | /ʃ/ | |
| Щ | Ща | — | щ | șt | шт | /ʃt/ | |
| Ъ | Їе́рь | — | ъ | ă | э | /ə/ | |
| Ы | Їѡ́рѵ | — | — | — | — | — | Буква Ы обычно включалась в состав алфавита, но фактически на письме не использовалась, цифрового значения не имела. |
| Ь | Ирь | — | — | — | — | — | В ряде текстов Ь употреблялся после согласных на конце слов. Его функция была аналогичной Ъ в церковнославянском и русской дореформенной орфографии. Иногда Ь по церковнославянской модели заменялся знаком паерок. |
| Ѣ | Їѧ́ть | — | ea | ea | я | /e̯a/ | В ряде случаев буква Ѣ могла передавать звук /e/: путѣре (putere, "сила"). Непоследовательность употребления Ѣ была связана с традицией и особенностями разных диалектов. |
| Ѫ | Юсь | — | î | â, î | ы | /ɨ/ | |
| Ю | Ю | — | iɣ, ĭɣ | iu | ю | /ju/, /j/, //ʲ/ | В ряде случаев над Ю ставился знак краткой (ю̆). В этом случае её фонетическое значение было аналогично Й. Ю с краткой использовалась в том случае, если при изменении слова, имеющего в начальной форме на конце неслоговой "и" или мягкой согласный (как правило /r'/), прояснялся звук /u/: черю̆—черюрй ("небо—небеса"; ръзбою̆—ръзбоюлуй ("война"—"войны"). В некоторых диалектах на месте ю̆ присутствует призвук [u̯] или [ju̯]. |
| Ꙗ | ꙗ́ко | — | ia | ia | я | /ja/ | Буква использовалась в начале слова, как позиционный вариант Ѧ. |
| Ѧ | ꙗ́ | — | ia | ia | я | /ja/ | |
| Ѳ | Ѳи́та | 9 | t, ft | t, th | т | /t/, /f/, /θ/ | Используются для точной передачи греческого написания заимствованных слов (особенно имён и названий). |
| Ѯ | Ѯи | 60 | ks | x | кс | /ks/ | Используются для точной передачи греческого написания заимствованных слов (особенно имён и названий). |
| Ѱ | Ѱи | 700 | пs | ps | пс | /ps/ | Используются для точной передачи греческого написания заимствованных слов (особенно имён и названий). |
| Џ | Џа | — | џ | g (перед e, i) | ӂ | /d͡ʒ/ | |
| Ꙟ | Ꙟь | — | în, îm | în, îm | ын, ым | /ɨn/, /ɨm/, /ɨ/ | Внешне напоминает стрелку ↑. Использовалась для передачи предлога/префикса în, îm («в»). В начале слова может также означать /ы/ в словах ꙟшй ("себе"), ꙟль ("его") и т.д. Является видоизменением одного из юсов (вероятно, большого: Ꙟ пишется в начале слов, а Ѫ — в середине и конце). Добавлена в Юникод только с версии 5.1, коды U+A65E и U+A65F, и поэтому может некорректно отображаться в устаревших версиях шрифтов. |
| Ѵ | Ѵпсило́нь | 400 | i, ɣ | i, v | и, в | /i/, /y/, /v/ | Используются для точной передачи греческого написания заимствованных слов (особенно имён и названий). |
Примеры кириллицы
- Neacşu's letter.jpg
Письмо Някшу из Кымпулунга, самый старый из датированных документов на румынском языке (1521 г.)
- Alfbtranzitie.jpeg
Пример румынского текста переходным алфавитом
- Stavropoleos-evanghelie-1723-p02.png
Страница 2 «Священной и божественной книги псалмов» (1723 г.), отпечатанной в годы правления Николая Маврокордата.
- Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
Румынская кириллица, записанная гражданским шрифтом. Журнал «Луминъторюл» (1908 г.)
Поздний вариант
Румынская кириллическая письменность в последние годы своего существования (перед сменой на переходный алфавит и затем на латиницу) претерпела некоторые изменения, например:
- ударения и придыхания вышли из употребления; также перестал использоваться Ь и заменявший его паерок.
- буква И вышла из употребления, заменившись на I (соответственно, Й превратилось в Ĭ);
- Проявилась тенденция к исключению дублетных букв: омега заменилась на обычное О; Оу на У. Буквы Ꙗ и Ѧ вытеснялись сочетанием ЇА;
- Некоторые авторы предлагали писать ЕА вместо Ѣ и ĬУ вместо Ю;
- В светской литературе начали исчезать буквы Ѯ, Ѱ, Ѳ, Ѵ, Щ.
- буква «ын» стала обозначать только гласный звук [ы], а носовой согласный (Н или М) стали писать отдельно (см., например, обложку книги В. Поппа «Дісертаціе деспре тіпографііле Ромѫнещǐ ꙟн Трансілваніа…», 1838, воспроизведённую на стр. 472 энциклопедического словаря «Книговедение», М.: Советская энциклопедия, 1982);
- вошла в употребление буква «гаммаобразный ук с краткой» — предок нынешней белорусской буквы Ў.
Кириллица в Бессарабии
Подробнее по этой теме см. Молдавский алфавит.
Орфографические новшества второй трети XIX века почти не нашли отражения в книгопечатной практике в Российской Бессарабии. Начиная с 60-х гг. в светских изданиях начинает использоваться гражданский шрифт. Так, молдавская версия «Кишинёвских епархиальных ведомостей» (1867—1871) печаталась «гражданной» с сохранением традиционных букв и гаммаобразного начертания У. Богослужебные книги Кишинёвской епархиальной типографии пользовались определённым спросом среди консервативно настроенного духовенства в Румынии, где издание книг на румынском языке «славянскими буквами» было прекращено.
В 80—90-е гг. XIX в. издание литературы на молдавском полностью прекратилось и возобновилось только в начале XX в. Для религиозной и околорелигиозной литературы использовался как церковнославянский шрифт, так и гражданский. В текстах, напечатанных гражданским шрифтом, практически исчезла буква Ѣ, которую заменяли на Я. В светских изданиях получила распространение практика употребления русского алфавита для записи молдавского языка, однако некоторые авторы продолжали использовать буквы Ъ вместо Э и Й после согласных вместо Ь.
После присоединения Бессарабии к Румынии начался процесс перехода на латинский алфавит и к началу 20-х гг. XX в. традиционная кириллица полностью вышла из употребления.
Сходство и различие с церковнославянской письменностью
Румынская кириллическая письменность развивалась параллельно с современной ей церковнославянской (особенно украинского варианта русского извода), сходство доходит до мелочей:
- Используется та же система диакритических знаков:
- над начальной гласной слов ставится тонкое придыхание (псили);
- отмечаются ударения (оксия, вария, камора), причём выбор одного из этих трёх знаков проводится в точности по ц.-сл. правилам;
- используются титла, простое и буквенные;
- над ижицей встречается кендема — снова в точности по ц.-сл. системе;
- единственное отличие от ц.-сл. диакритической системы — более широкое и буквальное применение краткой (не только над и, но и над ю, ѡ; в позднем варианте над у и i). Знак й не только служит обозначением звука [j], но и используется для обозначения мягкости конечных согласных.
- Как и в ц.-сл. орфографии, некоторые буквы (е, о, у, я) в начале слов имеют особую форму. Как и в украинской печати того же времени, особые начальные формы применяются дополнительно для букв д, з, с (в случае буквы с даже регулярнее, чем в ц.-сл. украинских изданиях).
- Пунктуация и использование прописных букв следуют ц.-сл. правилам.
- Обозначение буквами кириллицы чисел совпадает с ц.-сл. (в том числе и порядок букв в записи чисел второго десятка обратен позиционному: AI=1+10, BI=2+10 и т. д.), однако с маленькими типографскими отличиями:
- для числа 400 по более архаической системе используется ижица, а не у-образная литера «ик»;
- буква І, обозначающая число 10, сохраняет свои две точки.
- буквы, имеющие двоякое начертание для инициальной и иных позиций, используются в числах по-разному: для е, о, с берётся инициальное начертание, а для д и з — наоборот.
- Шрифты, использование киновари, техническое и художественное оформление книг (шпации, кустоды, колонтитулы, пагинация, оформление заголовков, сносок и маргиналий, буквицы, заставки и т. п.) совпадают с ц.-сл. изданиями.
Переходные алфавиты
Начиная с 1830-х годов и заканчивая официальным принятием латинского алфавита в 1862 году не было чёткой регламентации письменности и использовалось несколько кириллических и латинских алфавитов. В таблице показана часть алфавитов, бывших в употреблении в этот период.
| До 1830 | 1833[t2 1] | 1838[t2 2] | 1846 (1)[t2 3], 1848[t2 4] |
1846 (2)[t2 5] | 1858[t2 6] | 1860[t2 7] |
|---|---|---|---|---|---|---|
| А а | А а | А а | А а | А а | A a | A a |
| Б б | Б б | Б б | Б б | Б б | B b | Б б |
| В в | В в | В в | В в | В в | V v | В в |
| Г г | Г г | Г г | Г г | Г г | G g | Г г |
| Д д | Д д | Д д | D d | Д д | D d | D d |
| Є є, Е e | Є є | Є є | E e | Ε ε | E e | E e |
| Ж ж | Ж ж | Ж ж | Ж ж | Ж ж | J j | Ж ж |
| Ѕ ѕ | Ѕ ѕ | Дз дз | Ḑ ḑ | Дз дз | Dz dz | Dz dz |
| З з | З з | З з | Z z | З з | Z z | Z z |
| И и | И и | I i | I i | І і | I i | I i |
| І і | Ї ї | I i | I i | І і | I i | I i |
| К к | К к | К к | K k | К к | K k | K k |
| Л л | Л л | Л л | Л л | Л л | L l | L l |
| М м | М м | М м | M m | М м | M m | M m |
| Н н | Н н | Н н | N n | Ⲛ ⲛ | N n | N n |
| Ѻ Ѻ, О o | О о | О о | O o | О о | О о | O о |
| П п | П п | П п | П п | П п | П п | П п |
| Р р | Р р | Р р | Р р | Р р | R r | Р р |
| С с | С с | С с | S s | С с | S s | S s |
| Т т | Т т | Т т | T t | Т т | T t | T t |
| Ѹ ѹ | У у (начальное), Ꙋ ꙋ (в середине и в конце) |
Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ |
| Ꙋ, ȣ | У у (начальное), Ꙋ ꙋ (в середине и в конце) |
Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ | Ꙋ ꙋ |
| Ф ф | Ф ф | Ф ф | Ф ф | Ф ф | F f | Ф ф |
| Х х | Х х | Х х | Х х | Х х | Х х | Х х |
| Ѡ ѡ | Ѡ ѡ (только «(-)лѡр») | О о | O o | О о | О о | О о |
| Щ щ | Щ щ | Щ щ | Щ щ | Шт шт | Шt шt | Шt шt |
| Ц ц | Ц ц | Ц ц | Ц ц | Ц ц | Ц ц | Ц ц |
| Ч ч | Ч ч | Ч ч | Ч ч | Ч ч | Ч ч | Ч ч |
| Ш ш | Ш ш | Ш ш | Ш ш | Ш ш | Ш ш | Ш ш |
| Ъ ъ | Ъ ъ | Ъ ъ | Ъ ъ | Ъ ъ | Ъ ъ | Ъ ъ |
| Ы ы | Ꙟ ꙟ (начальное), Ѫ ѫ (в середине и в конце) |
Ꙟ ꙟ (начальное), Ѫ ѫ (в середине и в конце) |
Ꙟ ꙟ | Ꙟ ꙟ | Î î | Î î |
| Ѣ ѣ | Ѣ ѣ | Ѣ ѣ | Ea ea | Εа εа (лигатура — только строчные буквы) | Ea ea | Ea ea |
| Ю ю | Ю ю | IꙊ iꙋ (лигатура) | IꙊ Iꙋ iꙋ (ligature) | IꙊ Iꙋ іꙋ (лигатура — только строчные буквы) | IꙊ iꙋ (ligature) | Ĭꙋ ĭꙋ |
| Ꙗ ꙗ | Ꙗ ꙗ (начальное), Ѧ ѧ (в середине и в конце) |
Ꙗ ꙗ | Ꙗ Iа (лигатура) ꙗ | IА Iа ꙗ | Ĭa ĭa | Ĭa ĭa |
| Ѥ ѥ | Йє йє | Ĭe ĭe | Ĭe ĭe | Ĭε ĭε | Ĭe ĭe | Ĭe ĭe |
| Ѧ ѧ | Ꙗ ꙗ (начальное), Ѧ ѧ (в середине и в конце) |
Ꙗ ꙗ | Ꙗ Iа (лигатура) ꙗ | IА Iа ꙗ | Ĭa ĭa | Ĭa ĭa |
| Ѫ ѫ | Ꙟ ꙟ (начальное), Ѫ ѫ (в середине и в конце) |
Ꙟ ꙟ (начальное), Ѫ ѫ (в середине и в конце) |
Ꙟ ꙟ | Ꙟ ꙟ | Î î | Î î |
| Ѯ ѯ | Кс кс | Кс кс | Ks ks | Кс кс | Ks ks | Ks ks |
| Ѱ ѱ | Пс пс | Пс пс | Пs пs | Пс пс | Пs пs | Пs пs |
| Ѳ ѳ | Т т | Т т | T t | Ѳ ѳ | T t | T t |
| Ѵ ѵ | И, Ꙋ | I, Ꙋ | I, Ꙋ | І, Ꙋ | I, Ꙋ | I, Ꙋ |
| Ꙟ ꙟ | Ꙟн ꙟн Ꙟм ꙟм | Ꙟн ꙟн Ꙟм ꙟм | Ꙟн ꙟн Ꙟм ꙟм | Ꙟⲛ ꙟⲛ Ꙟм ꙟм | În în Îm îm | În în Îm îm |
| Џ џ | Џ џ | Џ џ | Џ џ | Џ џ | Џ џ | Џ џ |
- Примечания к таблице
- ↑ Геѡргїє Вїда. [books.google.ro/books?id=oNwTAAAAYAAJ&pg=PP1 Грамматикъ практїкъ романо-францозаскъ]. Буда, 1833
- ↑ [books.google.com/books?id=JTsQAAAAYAAJ&pg=PP1 Філософіче ші поліtіче пріn fabule înвъцъtȣrĭ морале]. Bucuresti, 1838
- ↑ [books.google.ro/books?id=kvgRAAAAYAAJ&pg=PP1 Magazinu istoriku пentrȣ Dacia], Тоmȣл 2, 1846
- ↑ [books.google.ro/books?id=B90TAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Біографіа лꙋі Віліам Г. Шекспір dꙋпе Le Fourneur ꙋрmатъ dе Ромео кꙋ Жуліетта ші Отело. Траџеdіĭ ꙟn кѫте чінчĭ акте]. Бꙋкꙋрещĭ, 1848
- ↑ [books.google.ro/books?id=S7IMAAAAIAAJ&pg=PP1 NOꙊЛ ТЕСТАМЕNT AЛ ДОМNꙊЛꙊІ ШІ МꙞNЕꙊІТОРꙊЛꙊІ NОСТРꙊ ІІСꙊС ХРІСТОС.] 1846
- ↑ George Ioanid. [books.google.ro/books?id=uPsFAAAAQAAJ&pg=PP1 Istoria Moldo-Romănieĭ]. Bucurescĭ, 1858.
- ↑ O. Dumitrescu. [books.google.ro/books?id=amQUAAAAYAAJ&pg=PP1 Cîntece naționale: Tipărite cu fondul d-lor librarĭ Pusu i Petriu]. Bicurscĭ, 1860
- Stamp Moldavian Cap de bour 1858.jpg
Первая почтовая марка княжества Молдавия
(первый выпуск, 1858) - Timbru cap de bour 1858.jpg
Почтовая марка второго выпуска княжества Молдавия (1858)
См также
Напишите отзыв о статье "Румынская кириллица"
Ссылки
- [digitool.dc.bmms.ro:8881/R/58D8GJCDV3TRFM992NR1QE54GJT7XSKCKCSEYI6GJ6UK8TESHN-01796?func=collections-result&collection_id=1126 Коллекция румынских старопечатных книг] в электронной библиотеке «[www.dacoromanica.ro/ Dacoromanica]»
- [documente.bcucluj.ro/patrimoniu.html Transsylvanica] — коллекция трансильванских книг и манускриптов, в т.ч. на румынском языке.
- Гинкулов Я. Д. [books.google.ro/books?id=lt0TAAAAYAAJ&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Начертание правил валахо-молдавской грамматики]. СПб., 1840.
- Григо́ріе Оу҆ре́ки. До́мній Цъ́рѫй Мѡлдо́вій ши віѧ́ца лѡ́р // [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5440993t/f38.image.r=Ureche.langFR Chronique de Moldavie depuis le milieu du XIVe siècle jusqu'à l'an 1594 / par Grégoire Urechi ; texte roumain avec traduction française, notes historiques, tableaux généalogiques, glossaire et table par Émile Picot]. Paris, 1878-86. (Параллельный текст на румынском и французском).
Отрывок, характеризующий Румынская кириллица
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
