Рун

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
РунРун

</tt>

</tt>

Рун
индон. Pulau Run
О-в Рун в составе архипелага Банда (выделен красным)
4°33′26″ ю. ш. 129°41′02″ в. д. / 4.55722° ю. ш. 129.68389° в. д. / -4.55722; 129.68389 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-4.55722&mlon=129.68389&zoom=9 (O)] (Я)Координаты: 4°33′26″ ю. ш. 129°41′02″ в. д. / 4.55722° ю. ш. 129.68389° в. д. / -4.55722; 129.68389 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-4.55722&mlon=129.68389&zoom=9 (O)] (Я)
АкваторияМоре Банда
СтранаИндонезия Индонезия
РегионМалуку
Рун
Площадь4,65 км²
Наивысшая точка203 м
Население (2013 год)2130 чел.
Плотность населения458,065 чел./км²

Рун[~ 1] (индон. Pulau Rhun, Pulau Run — остров Рун) — остров в Малайском архипелаге, в группе островов Банда в составе Индонезии. Омывается морем Банда, относящимся к акватории Тихого океана. Площадь — 4,65 км², население (по состоянию на октябрь 2013 года) — 2130 человек.

Остров населён в основном выходцами с соседних Молуккских островов и Сулавеси. Большинство жителей — мусульмане-сунниты, имеется немногочисленная протестантская община. Единственный населённый пункт — деревня Рун. В административном плане территория острова относится к округу Центральное Малуку (англ.)русск. провинции Малуку.

Начиная со Средних веков, остров был одним из важнейших центров производства мускатного ореха. В XVII веке он стал предметом ожесточённого спора между Великобританией и Нидерландами, развернувшими в этот период колониальную экспансию в различных районах Малайского архипелага. Первоначально был занят британцами, для которых стал одной из первых заморских колоний. В ходе последующих военных конфликтов двух держав несколько раз переходил из рук в руки, пока по условиям Бредского соглашения 1667 года не был передан англичанами голландцам в обмен на Манхэттэн. Администрация Нидерландской Ост-Индской компании частично истребила, частично депортировала местное население и уничтожила плантации мускатника на острове, стремясь локализовать производство этой культуры на минимальной, хорошо контролируемой территории. В результате остров более двух веков оставался необитаемым.

Во второй половине XIX века Рун был заново заселён, производство мускатного ореха возобновлено. Однако в условиях существенного падения мировых цен на пряности экономическое значение острова для нидерландских колонизаторов постепенно снижалось.

В годы Второй мировой войны остров находился под японской оккупацией. Вошёл в состав Республики Индонезии в 1950 году после непродолжительного пребывания в составе самопровозглашённой Республики Южно-Молуккских островов.

В период пребывания в составе Индонезии производство пряностей на острове постепенно сокращалось и к концу 1980-х годов фактически прекратилось. Основной отраслью местного хозяйства к этому времени стало рыболовство. В конце 1990-х — начале 2000-х годов индонезийские власти предприняли ряд мер по восстановлению плантационного производства мускатного ореха на Руне, что дало некоторый положительный эффект для социально-экономического развития острова.





Физико-географические характеристики

Географическое положение

Рун является самым западным из островов Банда, представляющих собой часть Моллукских островов, которые, в свою очередь, входят в состав Малайского архипелага. Со всех сторон омывается морем Банда, относящимся к акватории Тихого океана[1].

Площадь острова составляет 4,65 км². Имеет продолговатую форму, отдалённо напоминающую полумесяц, вытянут в направлении с юго-запада на северо-восток. Продольная длина около 3,5 км, максимальная поперечная длина около 1,4 км. Берега изрезаны не очень значительно — лишь на северо-западном побережье имеется вдающаяся в сушу бухта[1][2].

Рун почти полностью, кроме небольшого участка с юго-западной стороны, окружён плотным коралловым рифом. Примерно в полукилометре от северо-восточной оконечности в пределах рифа находится значительно меньший по размеру (около 0,02 км²) необитаемый скальный островок Найлака (индон. Pulau Nailaka). Ближайший из обитаемых островов Банда — остров Ай (нем.)русск. (индон. Pulau Ai), сопоставимый с Руном по размеру и находящийся от него примерно в 8 км к северо-востоку[1][3].

Геологическое строение, рельеф

В геологическом плане остров входит в состав так называемой внутренней зоны островной дуги Банда (англ.)русск.. В отличие от большинства прочих островов Банда, имеющих вулканическое происхождение, Рун сформирован за счёт подъёма коренных пород. Основу его геологической структуры составляют известняки. При этом имеет место и наличие небольшой доли вулканических пород, систематически попадающих на остров в результате многочисленных извержений вулкана Банда-Апи, расположенного на одноимённом острове примерно в 20 км к востоку от Руна. Значимых запасов полезных ископаемых на острове не обнаружено[4][5].

Для рельефа острова характерно наличие довольно крутых уступов, которые образуют семь основных уровней поверхности. При этом нижний уступ спускается к морю весьма круто, особенно в южной и юго-восточной частях. Небольшие по площади низменные пляжи имеются лишь в нескольких местах. Северная и южная части острова фактически представляют собой два холма, разделённых довольно глубокой лощиной. Северный холм несколько выше: его вершина, являющаяся высшей точкой острова, находится на высоте 203 метров над уровнем моря[1][6]. Рек, ручьёв, родников и иных пресноводных водоёмов на острове нет[7].

Почвы преимущественно двух типов: дерново-карбонатные и литосоли (англ.)русск.. Плодородие почв, в особенности относящихся к первому типу, в значительной степени зависит от количества и типа попадающих на остров продуктов извержений вулкана Банда-Апи. Крупное извержение 1988 года привело к существенному повышению этого показателя[8].

Климат

Климат тропический, муссонный, влажный. Годовые и суточные колебания температур незначительны: среднегодовой показатель составляет около 26 °C. Среднегодовой уровень относительной влажности — 83 %. Годовая норма осадков — 2656 мм, месячные показатели колеблются от 100 мм в сентябре до 400 мм в мае. Более дождливый и более сухой сезоны выражены довольно чётко — соответственно, с ноября по июль и с августа по октябрь[9].

Флора и фауна

Природные условия Руна в целом достаточно типичны для островов Банда. Животный мир острова весьма беден. Крупных млекопитающих нет, имеется несколько видов земноводных, пресмыкающихся и птиц. Изначально бо́льшая часть острова была покрыта влажными тропическими лесами, однако в результате хозяйственной деятельности человека их площадь постепенно снижалась, и к XX веку леса в основном уступили место культурной растительности. Основными среди сохранившихся дикорастущих деревьев во внутренней части острова являются Neolamarckia cadamba, Intsia bijuga (англ.)русск., Terminalia catappa, Falcataria moluccana (индон.)русск., разные виды рода Alstonia. На береговых участках преобладают такие виды, как Calophyllum inophyllum (англ.)русск., Cordia subcordata (англ.)русск., Erythrina variegata (англ.)русск., Hibiscus tiliaceus (англ.)русск., Inocarpus fagifer, Terminalia catappa, разные виды родов Pandanus и Barringtonia (англ.)русск.[10][11].

Ихтиофауна окружающей остров акватории весьма богата и разнообразна: здесь встречается не менее 500 видов рыб, относящихся не менее чем к 50 семействам. В составе рифа обитают десятки видов кораллов, на полосе морского дна между берегом и рифом произрастают различные водоросли[11][12].

История

Доколониальный период

Достоверные сведения об истории острова в доколониальный период достаточно скудны. Известно, что к началу освоения этой части Малайского архипелага европейцами Рун был населён представителями народности, проживавшей также на других островах Банда и разговаривавшей на языке Банда (англ.)русск., принадлежавшем к центрально-молуккской ветви центрально-малайско-полинезийских языков[13]. На его территории активно выращивался мускатный орех, являвшийся в этот период одной из наиболее ценных и востребованных в различных частях Евразии пряностей. Мускатные деревья находились в общинном пользовании, собираемые с них урожаи продавались островитянами на соседних островах Малайского архипелага либо скупались посещавшими Рун торговцами для последующей перепродажи в другие регионы Юго-Восточной Азии[14].

Начало английской колонизации

Изобилие мускатного ореха привлекло к островам Банда повышенное внимание европейцев — именно эти острова, наряду с другими Молукками, стали первой территорией Малайского архипелага, подвергшейся колониальному освоению. К началу XVII века Банда стали предметом ожесточённого соперничества Нидерландов и Великобритании: обе державы создали ост-индские компании, наделённые монопольным правом на коммерческую деятельность в Азии и имевшие в своём распоряжении значительные военно-морские силы и сухопутные войска. Первыми в контакт с населением Руна вступили англичане: в 1603 году здесь ненадолго высадились десять человек из состава первой экспедиции, направленной в регион Британской Ост-Индской компанией (БОИК) во главе с колониальным деятелем и капером Джеймсом Ланкастером. В 1607 году на острове побывала третья ост-индская экспедиция БОИК под руководством известного мореплавателя Уильяма Килинга[15].

Рун сыграл важную роль в обороне от голландцев соседнего острова Ай, также осваивавшегося англичанами с начала XVII века. В первой половине 1610-х годов силы Нидерландской Ост-Индской компании (НОИК) несколько раз пытались захватить Ай, однако их нападения отбивались дислоцированным на острове британским гарнизоном при поддержке туземного ополчения. 14 мая 1615 года, когда почти тысячному отряду НОИК, состоявшему из собственно голландцев и японских наёмников, удалось высадиться на Ае и занять большую часть острова, основные силы британцев перебрались на кораблях и лодках на Рун. Перегруппировавшись здесь, они в тот же день контратаковали голландцев и выбили их с Ая. Когда же в октябре 1616 года голландцам удалось, наконец, захватить Ай, на Рун бежало более 400 местных жителей и несколько британцев[16][17][18].

Агрессивные действия НОИК подвигли англичан к скорейшему обеспечению постоянного военного присутствия на Руне, оставшимся после потери Ая единственным владением Лондона в архипелаге Банда. 23 декабря 1616 года по заданию БОИК здесь высадился вооружённый отряд из нескольких десятков человек под командованием Натаниэля Кортхоупа (англ.)русск.. Местные жители и проживавшие на Руне многочисленные беженцы с Ая отнеслись к пришельцам весьма позитивно, усматривая в их присутствии защиту от голландцев, которые, захватив к этому времени все остальные острова Банда, уничтожили большую часть населения архипелага[17][18]. Кроме того, БОИК объявила о намерении скупать мускатный орех у местных производителей на достаточно выгодных условиях, тогда как Нидерландская Ост-Индская компания (НОИК) взяла курс на полное уничтожение либо депортацию жителей Банда и выращивание пряностей при помощи невольников, завезённых из других районов Малайского архипелага[17][19]. Благодаря этим обстоятельствам, а также подаркам, вручённым местным старейшинам от имени правившего в этот период короля Якова I, Кортхоуп в короткие сроки заручился активной поддержкой островитян и заключил соглашение о переходе острова под суверенитет британской короны[15][20][21].

Примечательно, что колонизации Руна, ставшего вместе с Аем первым заморским владением Англии, в Лондоне придавали стратегическое значение. Название этих двух островов было даже зафиксировано в титуле Якова I наряду с его основными европейскими вотчинами: Король Англии, Шотландии, Ирландии, Франции, острова Ай и острова Рун (англ. King of England, Scotland, Ireland, France, Puloway and Puloroon)[22][23][24].

В центре англо-нидерландского конфликта

Администрация НОИК считала захват Руна важнейшей задачей в рамках колонизаторской деятельности в регионе, поскольку сохранение этого острова под властью другого государства подрывало её монополию на производство и торговлю мускатным орехом. Уже в начале 1617 года Компания попыталась занять Рун, направив к его берегам крупную военную эскадру. К этому времени отряд Кортхоупа при помощи островитян возвёл два небольших форта — на западном берегу Руна и на маленьком соседнем островке Найлака. Форты были вооружены пушками, снятыми с двух кораблей экспедиции Кортхоупа, и получили названия в честь этих кораблей — «Сван» (англ. Swan) и «Дефенс» (англ. Defence). Кроме того, обучив часть местных жителей и беженцев с Ая владению огнестрельным оружием, британцы сформировали из них ополчение[16][25].

Благодаря хорошо организованной обороне англичане отбили нападение голландцев, однако последние установили постоянную блокаду Руна[16][25]. Корабли Кортхоупа были захвачены голландцами, а предпринятые в 1619 году попытки британского флота разблокировать остров и доставить туда подкрепление оказались неудачными. В результате обороняющиеся в течение почти четырёх лет отражали натиск многократно превосходивших их сил НОИК. После гибели Кортхоупа 20 октября 1620 года в ходе его вылазки на соседний остров Бандалонтар (нем.)русск.[~ 2] англичане и островитяне продолжали сопротивление ещё несколько месяцев, однако к лету 1621 года Рун был занят нидерландским десантом, что позволило генерал-губернатору Яну Питерсоону Куну объявить весь архипелаг Банда владением Нидерландов[19][26][27][28]. Остаткам британского гарнизона была предоставлена возможность покинуть остров. Бежать удалось и небольшой части местных жителей. В отношении же оставшихся голландцы применили методы, уже отработанные ими на других островах Банда: мужчины старше 15 лет были перебиты, женщины и дети вывезены на другие территории колонии[15][23][27][29][30].

Новые колонизаторы не стали обосновываться на острове, а ограничивались лишь периодическими (с 1638 года — ежегодными[18]) посещениями Руна с тем, чтобы предотвратить возвращение на остров англичан либо туземцев. Руководство НОИК не было уверено в способности удержать остров в долгосрочной перспективе, и в ходе одной из таких экспедиций представители Компании полностью уничтожили посадки мускатника на Руне, стремясь сделать его возможный захват Великобританией экономически менее целесообразным[23][27][29][30].

Англичане, в свою очередь, не оставляли претензий на Рун и также периодически направляли на остров экспедиции: в 1636, 1638 и 1648 годах[15]. По итогам победы в Первой англо-голландской войне им удалось добиться его официального возвращения: суверенитет Лондона над островом был официально закреплён Вестминстерским договором 1654 года, при этом голландцами была выплачена контрибуция в размере 85 тысяч фунтов стерлингов[19][31]. Возглавлявший страну в этот период Оливер Кромвель считал освоение Руна весьма перспективным и распорядился направить туда группу британских поселенцев, тогда как интересы руководства БОИК к этому времени в значительной степени сместились в сторону Индии и континентальной части Юго-Восточной Азии. Когда в итоге к 1658 году партия британских колонистов для Руна была подготовлена, её доставка на остров оказалась затруднительной из-за возобновления конфронтации с Нидерландами — в результате поселенцев было решено высадить на Острове Святой Елены[31].

Очередная британская экспедиция посетила Рун только в 1662 году, а восстановить постоянное присутствие на нём англичанам удалось лишь к 1665 году[15]. Однако уже через несколько месяцев после начала Второй англо-голландской войны британские колонисты были изгнаны голландцами с острова. Ход этого конфликта оказался более благоприятен для Нидерландов, и по условиям Бредского соглашения 1667 года они официально зафиксировали свой суверенитет над Руном. В качестве компенсации Гаага уступала Лондону свои североамериканские владения — остров Манхэттэн и прилегающие к нему континентальные территории[32]. В ходе очередной, Третьей англо-голландской войны, прошедшей в 1672—74 годах, Манхэттэн был временно отбит голландцами, однако Вестминстерский договор 1674 года вновь закрепил согласованный в Бреде территориальный обмен[15][33][34].

Под властью Нидерландов

Присоединив Рун к своим ост-индским владениям, голландцы не стали восстанавливать там уничтоженные ими ранее посадки мускатника — НОИК решила локализовать производство пряностей на минимальной, хорошо освоенной и защищённой территории нескольких соседних островов Банда и южных Молукк: разбитые там мускатные плантации передавались в наследственное владение голландским колонистам (в основном военным и гражданским служащим Ост-Индской компании) и возделывались в основном с использованием рабского труда. В результате Рун оставался заброшенным в течение последующих двух столетий[35]. По крайней мере большую часть этого времени он, очевидно, не имел постоянного населения. Отдельные свидетельства о наличии весьма незначительного населения на Руне относятся лишь к середине XIX века: в частности, нидерландская администрация Молукк в 1843 году информировала руководство колонии о проживании на острове 42 туземцев. В то же время путешествовавший по региону в начале 1860-х годов немецкий биолог Карл Эдуард фон Мартенс описывал Рун как необитаемый остров, лишь эпизодически посещавшийся рыбаками с соседних Молукк[36].

В административном плане остров был включен в состав губернаторства Банда, руководитель которого, размещавшийся на острове Бандалонтор, подчинялся непосредственно генерал-губернатору Нидерландской Ост-Индии. В 1817 году статус губернаторства был понижен до округа, который изначально входил в состав губернаторства Молуккских островов, с 1867 года — в состав Амбонского резидентства[37][38][39].

Систематическая хозяйственная деятельность на острове была возобновлена лишь в 1874 году, когда администрация Нидерландской Ост-Индии, представлявшая уже не ликвидированную в конце XVIII века НОИК, а непосредственно правительство страны, распорядилась заново разбить здесь плантации мускатника. Рабство на территории колонии к этому времени было отменено, и для работы на остров были завезены наёмные работники из соседних районов, в основном с Молукк и Сулавеси, которые в последующем сформировали основу нового населения Руна. Доходы от новообразованных плантаций оказались сравнительно невелики из-за многократного падения мировых цен на мускатный орех, связанного с тем, что тот ещё в начале XIX века перестал быть эндемиком Молукк: британцы, овладев на несколько лет частью островов Банда в ходе наполеоновских войн, вывезли оттуда саженцы мускатника и в короткие сроки привили эту культуру в своих азиатских и вест-индских колониях[35][40].

Позднее дополнительный удар по мировому рынку специй и пряностей нанесла Великая депрессия, в результате чего интерес голландцев к хозяйственному освоению Руна к началу 1940-х годов снизился до минимума[41].

Переходный период 1942—50 годов

После захвата Нидерландской Ост-Индии Японией в ходе Второй мировой войны в 1942 году Рун был отнесён к зоне оккупации 2-го флота Империи[42]. В период японского контроля значительная часть посадок мускатника была уничтожена — по распоряжению оккупационной администрации жители островов Банда были принуждены выращивать пищевые культуры для нужд японской армии[43].

Оккупация завершилась в августе 1945 года, однако власти новопровозглашённой Республики Индонезии не имели возможности установить свою власть в столь удалённом от центра регионе, и в начале 1946 года Нидерланды без сопротивления восстановили свой контроль над архипелагом Банда. В декабре 1946 года территория Руна наряду с другими островами Банда, всеми Молукками, Сулавеси и Малыми Зондскими островами была включена в состав квази-независимого государства Восточная Индонезия (индон. Negara Indonesia Timur), созданного по инициативе Нидерландов, рассчитывавших превратить свои бывшие колониальные владения в Ост-Индии в марионеточное федеративное образование[44][45].

В декабре 1949 года Восточная Индонезия вошла в состав Соединённых Штатов Индонезии (СШИ, индон. Republik Indonesia Serikat), учреждённых по решению индонезийско-нидерландской Гаагской конференции круглого стола[44][46][47]. В апреле 1950 года, в преддверии вхождения большей части Восточной Индонезии в состав Республики Индонезии и прекращения существования СШИ, местные власти островов Банда, Амбона и Серама провозгласили создание независимой от Индонезии Республики Южно-Молуккских островов (РЮМО, индон. Republik Maluku Selatan), взявшей курс на сохранение тесных политических связей с Нидерландами[46][48].

После неудачных попыток добиться присоединения РЮМО путём переговоров Республика Индонезия развернула в июле 1950 года против непризнанного государства военные действия. К концу года вся территория РЮМО, включая Рун, была полностью взята под контроль индонезийскими войсками и провозглашена частью Республики Индонезии[46][48].

В составе независимой Индонезии

Установив контроль над Руном, правительство Республики Индонезии попыталось восстановить производство пряностей как основную отрасль местного хозяйства. В 1958 году принадлежавшие голландским владельцам плантации в соответствии с указом президента Сукарно были национализированы и вместе с аналогичными плантациями близлежащего острова Хатта (нем.)русск. переданы в государственную собственность под управление властей округа (более крупные плантации ряда других островов Банда были переданы под управление центральных властей страны). Экономическая политика государства была в этот период крайне малоэффективной, и к концу президентства Сукарно производство мускатного ореха на Руне, как и на других островах Банда, находилось в кризисном состоянии. В 1966 году рунские плантации были выведены из управления местных властей и переданы специально учреждённой государственной компании, однако и её методы хозяйствования оказались малоуспешными, что привело в 1987 году к её банкротству. Ещё менее долговечной была деятельность частного закрытого акционерного общества «Мускатные плантации Банда» (индон. PT Perkebunan Pala Banda) в 1987—90 годы[43]. Дополнительный удар по выращиванию мускатника нанесло в 1988 году мощное извержение вулкана Банда-Апи, вызвавшее гибель большей части и без того немногочисленных посадок[49]. В итоге к концу 1980-х годов организованное производство мускатного ореха на Руне практически прекратилось[43].

Для исправления ситуации были предприняты меры на высшем государственном уровне. 17 октября 1997 года президентом Сухарто было подписано распоряжение о выделении государственных субсидий в размере 4 миллиардов рупий для восстановления производства мускатного ореха на архипелаге Банда. В рамках реализации соответствующей программы с начала 2000-х годов на Руне осуществляется постепенное восстановление мускатных плантаций[24][49][50].

Административная принадлежность

Территория острова Рун выделена в административно-территориальную единицу низового уровня — деревню (де́са) с одноимённым названием. Кроме собственно Руна к территории деревни относится соседний необитаемый островок Найлака. Деревня возглавляется деревенским старостой, избираемым местным населением сроком на 6 лет (до 2005 года назначался руководством вышестоящего района)[36].

Деревня Рун входит в состав района (кечама́тана) Банда (индон.)русск., объединяющего все острова архипелага, который, в свою очередь, относится к округу (кабупа́тену) Центральное Малуку (англ.)русск. провинции Малуку[36].

Население

Население Руна, по состоянию на октябрь 2013 года, составляет 2130 человек. Плотность населения — около 458 человек на 1 км². При этом расселены жители по территории острова весьма неравномерно: практически все островитяне компактно проживают в единственном населённом пункте — деревне, расположенной в середине северо-западного побережья[36].

Современные жители острова в своём большинстве являются потомками переселенцев с Сулавеси и южных Молуккских островов, завезённых голландцами в конце XIX века на необитаемый в тот период Рун для работ на мускатных плантациях. В постколониальный период на остров распространялись правительственные трансмиграционные программы: около 20 здешних семей переехали на Серам, на Рун же, в свою очередь, была переселена небольшая группа яванцев[36].

Демографическая динамика является весьма высокой. С момента вхождения острова в состав Индонезии в 1950 году, когда на нём обитало около 600 человек, население выросло более чем в три с половиной раза[36][51][52]. Эти темпы особенно ускорились с конца XX века, что было обусловлено не только естественным приростом населения, но и значительным притоком иммигрантов. Большую часть последних составляют беженцы, переселяющиеся с конца 1990-х годов с острова Амбон под воздействием происходящих там этноконфессиональных конфликтов. Так, только в 1999—2002 годы на Рун прибыло 255 амбонцев[53].

Гендерный состав населения равномерен: количество мужчин и женщин практически одинаково[53]. Весьма значительна доля молодёжи: более 43 % островитян моложе 25 лет[52].

Темпы роста населения[36][51][52]
Год 1950 1996 2001 2010 2013
Численность 600 1290 1489 1635 2130
Возрастной состав населения[52]
Возраст До 6 лет 6—12 лет 13—17 лет 18—25 лет 26—50 лет Старше 50 лет
Доля в населении (%) 8,7 13,6 11 10,4 38,3 18

Абсолютное большинство рунцев исповедует ислам суннитского толка. При этом имеется также протестантская община, которая, несмотря на свою малочисленность (на 2001 год — 38 человек), представляет собой бо́льшую часть протестантского населения островов Банда. Исторически протестанты проживают отдельно от мусульманского большинства — в небольшом посёлке к югу от основной части деревни. Характерно, что конфессиональная принадлежность островитян в значительной степени определяется их корнями: мусульманами являются в основном потомки переселенцев с Сулавеси, протестантами — выходцы с южных Молукк[36][54].

Экономическая деятельность

В соответствии с директивами центральных властей с начала 2000-х годов на Руне осуществляется восстановление плантационного производства мускатника, исторически являвшегося основной отраслью местного хозяйства. К реализации соответствующей программы привлечено несколько компаний, находящихся в государственной собственности на уровне администрации провинции Малуку[55]. К началу 2010-х годов на этом направлении удалось добиться заметных результатов: посадки разбиты на значительных территориях, доходы от реализации их урожаев обеспечили некоторый рост уровня жизни островитян[24]. По состоянию на 2013 год в данной сфере занято около 30 % трудоспособных жителей Руна[49] — почти половина всех занятых в аграрном секторе. Среди прочих сельскохозяйственных отраслей существенное значение имеют садоводство и овощеводство[56].

Важнейшей сферой местного хозяйства остаётся рыболовство — в нём занято не менее 40 % островитян[53][56]. До 1980-х годов рыбная ловля осуществлялась в основном в прибрежной акватории, а добытая рыба и морепродукты большей частью либо потреблялись самими островитянами, либо скупались посещающими Рун перекупщиками с других Молуккских островов. Позднее, с появлением значительного количества моторных судов, местные рыбаки получили возможность вести промысел на расстоянии десятков километров от берегов Руна и самостоятельно сбывать уловы на внешних рынках, в том числе за пределами Индонезии — на Восточном Тиморе[57]. В 2010 году на острове было зарегистрировано 42 моторных судна различного размера[58]. Основные промысловые виды — тунец, скайджек, летучие рыбы[59].

Практикуются добыча кораллов и заготовка различных пород древесины, а также различные ремёсла. Кроме того, в связи с нехваткой работы на острове значительная часть его населения периодически прибегает к трудовым миграциям в другие районы страны[60].

Местные власти предпринимают усилия по развитию на острове индустрии туризма, акцентируя, в частности, природные красоты, хорошие возможности дайвинга, особенности истории острова и связанные с ними достопримечательности — остатки британских фортификационных сооружений начала XVII века. Однако реализации этой задачи препятствуют инфраструктурная неразвитость острова и его труднодоступность: в единственную бухту острова могут заходить только небольшие морские суда[24][56].

Инфраструктура

В инфраструктурном плане остров принадлежит к числу наименее развитых территорий провинции Малуку. Он, в частности, не обслуживается индонезийской Государственной электроэнергетической компанией (англ.)русск. (индон. Perusahaan Listrik Negara, PLN): электроэнергия вырабатывается несколькими дизельными генераторами, находящимися в общественном или частном владении[61]. Водопроводная система отсутствует, питьевой водой островитян обеспечивают колодцы и накопители дождевой воды[62]. На острове нет почтовых учреждений и стационарной телефонной связи[63].

По состоянию на 2010 год на острове не было зарегистрировано ни одного автомобиля, имелось лишь 9 мотоциклов и мотороллеров[58].

Образование, здравоохранение

На Руне имеются две начальные школы (1—6 классы, ученики от 7 до 12 лет) и две средние школы первой ступени (7—9 классы, ученики от 13 до 15 лет), а также один детский сад[64]. В связи с ростом уровня жизни островитян в начале XXI века участились случаи отправки местных детей на обучение в средние школы первой ступени (10—12 классы, ученики от 16 до 18 лет) и высшие учебные заведения за пределы острова[24].

Действует один вспомогательный медпункт (индон. Pusat Kesehatan Masyarakat Pembantu), который, в соответствии с нормами индонезийского здравоохранения, возглавляется фельдшером и осуществляет, в отличие от полноценного медпункта, возглавляемого врачом, медицинское обслуживание менее, чем по 8 направлениям. Кроме того, функционируют три так называемых объединённых пункта обслуживания (индон. Pos Pelayanan Terpadu), возглавляемые медсёстрами и отвечающие за оказание простейших медицинских услуг и проведение вакцинации[65][66][67].

Напишите отзыв о статье "Рун"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Название острова, принятое в российской картографии и соответствующее его индонезийскому, нидерландскому и историческому английскому названиям. В некоторых русскоязычных источниках можно встретить название Ран, представляющее собой транслитерацию более позднего английского названия острова — Run
  2. ↑ Крупнейший остров архипелага Банда, также известен как Банда, Банда-Бесар, Банда-Лонтар, Лонтар.
Источники
  1. ↑ 1 2 3 4 [www.topomapper.com/?zoom=10&lat=-4.54643&lon=129.89709&layers=B0000000000F Рун]. — Карта острова Рун и окружающего района на сайте «TopoMapper». Проверено 2 октября 2013 года.
  2. ↑ Small Islands, 2001, 4.1 Geographical position, p. 38-40.
  3. ↑ Small Islands, 2001, 4.1 Geographical position, p. 38—40.
  4. ↑ Small Islands, 2001, 4.2.1 Geology and geomorphology, p. 40—41.
  5. ↑ [geoman.ru/books/item/f00/s00/z0000077/st049.shtml Глава III. Островная дуга Банда]. Проверено 30 декабря 2013 года.
  6. ↑ Small Islands, 2001, 6.4: Rhun: Cross-sections of the landscape and land-use types, p. 96.
  7. ↑ Kawasan Wisata, 2011, Tabel 11. Sarana Air Bersih Dirinci Menurut Desa di Kepulauan Banda Tahun 2010, p. 83—84.
  8. ↑ Small Islands, 2001, 4.2.3 Soils, p. 44.
  9. ↑ Small Islands, 2001, 4.2.2 Climate and fresh water, p. 43—44.
  10. ↑ Small Islands, 2001, p. 46—47.
  11. ↑ 1 2 Small Islands, 2001, p. 47.
  12. ↑ Ecological Assessment, 2002, p. 4.
  13. ↑ [www.ethnologue.com/show_language.asp?code=bnd Язык Банда] в Ethnologue. Languages of the World, 2015.
  14. ↑ Small Islands, 2001, 5.1 Historical introduction, p. 49.
  15. ↑ 1 2 3 4 5 6 Richard Moersch. [www.redlandsfortnightly.org/papers/Moersch01.htm Spices of Life, Death and History] (англ.). Проверено 2 декабря 2013 года.
  16. ↑ 1 2 3 [www.periclespress.net/Dutch_spices.html Nathaniel Courthope and the island of Pula Run] (англ.). Pericles Press. Проверено 27 декабря 2013 года.
  17. ↑ 1 2 3 Giles Milton, 1999, с. 219—222.
  18. ↑ 1 2 3 Pioneers and Perkeniers, 1995, Dutch Conquest, p. 5.
  19. ↑ 1 2 3 [www.maxlewinsohn.com/wp-content/uploads/2010/05/Run-for-New-York-outline.pdf Run for New York] (англ.) (PDF). Max Lewinsohn. Проверено 30 октября 2013 года.
  20. ↑ John Keay, 1993, с. 43.
  21. ↑ Giles Milton, 1999, с. 220.
  22. ↑ John Keay, 1993, с. 4.
  23. ↑ 1 2 3 [www.economist.com/node/179810 A taste of adventure. The history of spices is the history of trade] (англ.). The Economist (17 декабря 2008 года). — Электронная версия журнала «Экономист». Проверено 30 октября 2013 года.
  24. ↑ 1 2 3 4 5 [travel.kompas.com/read/2013/10/20/1609140/Pulau.Karang.yang.Memikat. Pulau Karang yang Memikat] (индон.). Kompas (20 октября 2013 года). — Электронное приложение к газете «Компас». Проверено 1 ноября 2013 года.
  25. ↑ 1 2 John Keay, 1993, с. 44.
  26. ↑ Andrew Dalby, 2000, с. 62.
  27. ↑ 1 2 3 Бандиленко и др., 1992—1993, ч. 1, с. 179.
  28. ↑ Giles Milton, 1999, с. 315—320.
  29. ↑ 1 2 John Keay, 1993, с. 47.
  30. ↑ 1 2 Andrew Dalby, 2000, с. 63.
  31. ↑ 1 2 John Keay, 1993, с. 129.
  32. ↑ John Keay, 1993, с. 5.
  33. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/es/90328/%D0%A2%D0%A0%D0%95%D0%A2%D0%AC%D0%AF Третья Англо-голландская война]. — Энциклопедический словарь 2009 года (электронная версия). Проверено 24 октября 2013 года.
  34. ↑ [interpretive.ru/dictionary/960/word/anglo-golandskie-voiny Англо-голландские войны]. — Оксфордская иллюстрированная энциклопедия (электронная версия). Проверено 24 октября 2013 года.
  35. ↑ 1 2 Small Islands, 2001, 5.1 Historical introduction, p. 49—50.
  36. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Small Islands, 2001, 5.2 Settlements, village administration and infrastructure, p. 54.
  37. ↑ Robert Cribb. [indonesianhistory.info/map/voc1792.html Digital Atlas of Indonesian History. VOC civil administration in Indonesia, 1792] (англ.). Проверено 18 ноября 2013 года.
  38. ↑ Robert Cribb. [indonesianhistory.info/pages/chapter-4.html Digital Atlas of Indonesian History. Chapter 4: The Netherlands Indies, 1800-1942] (англ.). Проверено 18 ноября 2013 года.
  39. ↑ [www.vocsite.nl/geschiedenis/handelsposten/banda.html Banda Eilanden] (нид.). Проверено 18 ноября 2013 года.
  40. ↑ [www.scribd.com/doc/3736924/History-of-Indonesia1670-to-1800 History of Indonesia 1670 to 1800]. Scribd. Проверено 8 декабря 2011.
  41. ↑ Small Islands, 2001, 5.1 Historical introduction, p. 50.
  42. ↑ [lcweb2.loc.gov/cgi-bin/query/r?frd/cstdy:@field(DOCID+id0029) Indonesia: World War Ii And The Struggle For Independence, 1942-50] (англ.). Проверено 31 октября 2013 года. [www.webcitation.org/6ELw54TJo Архивировано из первоисточника 11 февраля 2013].
  43. ↑ 1 2 3 Small Islands, 2001, 5.1 Historical introduction, p. 52.
  44. ↑ 1 2 [www.crwflags.com/fotw/flags/id-rms.html South Moluccas, Indonesia] (англ.) (16 февраля 2008 года). Проверено 29 октября 2013 года.
  45. ↑ Бандиленко и др., 1992—1993, ч. 2, с. 90—92.
  46. ↑ 1 2 3 Karen Parker, J.D. [www.humanlaw.org/KPmaluku.html Republik Maluku: The Case for Self-determination] (англ.). Association of Humanitarian Lawyers (March 1996). — Доклад Ассоциации специалистов в области гуманитарного права Комиссии ООН по правам человека, март 1996 года. Проверено 29 октября 2013 года. [www.webcitation.org/613ItSzNJ Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  47. ↑ [www.worldstatesmen.org/Indonesia_states_1946-1950.html#Indonesia-Timur Indonesian States 1946-1950] (англ.). Ben Cahoon. Проверено 29 октября 2013 года. [www.webcitation.org/60whvEIlf Архивировано из первоисточника 15 августа 2011].
  48. ↑ 1 2 Бандиленко и др., 1992—1993, ч. 2, с. 93.
  49. ↑ 1 2 3 Elizabeth Pisani. [www.ternyata.org/journalism/features/nutmeg.html Cannons and Cartels, the Spicy World of Nutmeg] (англ.). Reuters News. Проверено 1 ноября 2013 года.
  50. ↑ [www.bphn.go.id/data/documents/97kp043.doc Keputusan Presiden Republik Indonesia Nomor 43 Tahun 1997 tentang Bantuan Dana Untuk Rehabilitasi Perkebunan Pala di Kepulauan Banda Naira] (индон.). — Распоряжение Президента Республики Индонезии от 17 октября 1997 года «О выделении средств для восстановления мускатных плантаций на архипелаге Банда». Проверено 1 ноября 2013 года.
  51. ↑ 1 2 Ecological Assessment, 2002, Keadaan sosial dan ekonomi Kecamatan Banda, p. 20.
  52. ↑ 1 2 3 4 Kawasan Wisata, 2011, 2.1 Jumlah dan Kepadatan Penduduk, p. 78.
  53. ↑ 1 2 3 Ecological Assessment, 2002, Keadaan sosial dan ekonomi Kecamatan Banda, p. 19.
  54. ↑ Ecological Assessment, 2002, Keadaan sosial dan ekonomi Kecamatan Banda, p. 21.
  55. ↑ [www.antaranews.com/print/271565/bumd-maluku-harus-menghasilkan-uang BUMD Maluku Harus Menghasilkan Uang] (индон.). Antara. — Сайт информационного агентства «Антара». Проверено 1 ноября 2013 года.
  56. ↑ 1 2 3 Kawasan Wisata, 2011, 2.2 Penduduk Menurut Mata Pencaharian, p. 79—80.
  57. ↑ Small Islands, 2001, Fishery, p. 78.
  58. ↑ 1 2 Kawasan Wisata, 2011, Tabel 13. Sarana Transportasi Lokal Dirinci Menurut Desa di Kepulauan Banda Tahun 2010, p. 88.
  59. ↑ Ecological Assessment, 2002, Perikanan, p. 26.
  60. ↑ Small Islands, 2001, Figure 5.6: Annual income and income sources of interviewed households in Rhun, p. 77.
  61. ↑ Kawasan Wisata, 2011, 3.3 Listrik dan Air Bersih, p. 82.
  62. ↑ Kawasan Wisata, 2011, 3.3 Listrik dan Air Bersih, p. 83—84.
  63. ↑ Kawasan Wisata, 2011, Tabel 12. Pos dan Telekomunikasi Dirinci Menurut Desa di Kepulauan Banda Tahun 2010, p. 85.
  64. ↑ Kawasan Wisata, 2011, 3.1 Pendidikan, p. 81.
  65. ↑ Kawasan Wisata, 2011, 3.2 Kesehatan, p. 82.
  66. ↑ [www.searo.who.int/en/Section313/Section1520_6822.htm Indonesia. Development of the Health System] (англ.). WHO. — Справка о национальной системе здравоохранения в Индонезии на официальном сайте Всемирной организации здравоохранения. Проверено 2 декабря 2011 года. [www.webcitation.org/659k0LlUy Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].
  67. ↑ [www.uia.no/en/div/project/studytour_indonesia_2010/facts_about_indonesia Health care system in Indonesia] (англ.). University of Agder. Проверено 2 декабря 2011 года. [www.webcitation.org/659k0wgwt Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].

Топографические карты

  • Лист карты [www.google.com/search?hs=uOq&q=%22B-52-%D0%90+%28%D0%AE.+%D0%9F.%29%22&btnG=Поиск&lr=&aq=f&oq= B-52-А (Ю. П.)].

Литература

  • Бандиленко Г. Г., Гневушева Е. И., Деопик Д. В., Цыганов В. А. История Индонезии: В 2 ч. — М.: Моск. ун-та, 1992—1993. — ISBN 5-211-02202-5.
  • Dalby, Andrew. Dangerous Tastes: The Story of Spices. — Berkley and Los Angeles: University of California Press, 2000. — 184 p. — ISBN 0520236745.
  • Keay, John. The Honourable Company. — L.: Harper Collins Publishers, 1993. — 476 p. — ISBN 978-000-6380-727.
  • Milton, Giles. Nathaniel's Nutmeg or True and incredible adventures of the spice trader who changed the course of history. — L.: Penguin Books, 1999. — 400 p. — ISBN 978-0-14-029260-2.
  • [webdoc.sub.gwdg.de/ebook/diss/2003/tu-berlin/diss/2000/stubenvoll_stefan.pdf Traditional Agroforestry and Ecological, Social, and Economic Sustainability on Small Tropical Islands. A Dynamic Land-use System and its Potentials for Community-based Development in Tioor and Rhun, Central Maluku, Indonesia]. — Berlin: Technischen Universität Berlin, 2001.
  • [www.mc-sea.org/app/download/5724749164/Banda+REA+2002+-+Screen.pdf?t=1354857323 Report on a rapid ecological assessment of the Banda Islands, Maluku, Eastern Indonesia, held April 28 – May 5 2002]. — Jakarta: UNESCO Jakarta Office, 2002.
  • [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/6/64/Tesis_'Strategi_Pengembangan_Kawasan_Wisata_Kepulauan_Banda'.pdf Strategi Pengembangan Kawasan Wisata Kepulauan Banda]. — Makassar: Universitas Hasanuddin, 2011.
  • [scholarspace.manoa.hawaii.edu/bitstream/handle/10125/4207/UHM.CSEAS.Cakalele.v6.Loth.pdf?sequence=1 Pioneers and Perkeniers: The Banda Islands in the 17th Century]. — Nijmegen: University of Nijmegen, 1995.

Отрывок, характеризующий Рун

– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Рун&oldid=78459210»