Рунич, Дмитрий Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Дмитрий Рунич
Имя при рождении:

Дмитрий Павлович Рунич

Род деятельности:

чиновник Министерства просвещения, обскурант

Дата рождения:

19 декабря 1778(1778-12-19)

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

1 июня 1860(1860-06-01) (81 год)

Отец:

Рунич Павел Степанович

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Дмитрий Павлович Рунич (1780 — 1860) — известный обскурант, попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, учинивший в 1821 году «разгром» новооснованного Санкт-Петербургского университета.





Биография

Сын владимирского губернатора Павла Степановича Рунича, по матери — правнук И. И. Бутурлина. В молодости состоял чиновником особых поручений при своём отце, вольнодумствовал, переводил сочинения Дидро, участвовал в войнах с Наполеоном, в 1812—1816 годах был почт-директором в Москве. При покровительстве Лабзина вступил в масонство[1], принимал живое участие в работе Российского библейского общества.

В 1819—1826 годах — член Главного правления училищ министерства просвещения, в 1821—1826 — попечитель Санкт-Петербургского университета и Санкт-Петербургского учебного округа. Наряду с М. Л. Магницким заслужил репутацию одной из самых одиозных фигур министерства просвещения в период, когда им заведовал князь А. Н. Голицын (1816—1824). В качестве члена Главного правления училищ обличал кантианство, шеллингианство и «другие бесконечные бредни, не имеющие окончания с тех пор, как человеческая философия хочет все привести к человеческому разуму»[2]. Настаивал на клерикализации высшего образования, из-за чего в советской литературе именовался не иначе как «воинствующим мракобесом»[3] и «гасителем просвещения»[4].

В 1821 году в результате проведённой Руничем проверки Петербургского университета оттуда было уволено 12 профессоров, среди которых А. П. Куницын и А. И. Галич (любимые учителя Пушкина)[5]. В лекциях Куницына, Галича, Раупаха, К. Ф. Германа и К. И. Арсеньева Рунич усмотрел «противохристианскую проповедь» и принципы, вредные для монархической власти. Рунич добился запрещения книги А. П. Куницына «Право естественное» (1818—1820) и суда над К. Ф. Германом и К. И. Арсеньевым. Ректор университета М. А. Балугьянский пытался защитить преподавательский состав от надуманных обвинений в атеизме, в результате чего при поддержке единомышленника Голицына Д. А. Кавелина был смещён с должности.

После увольнения Голицына из министерства просвещения и смерти императора Александра I положение Рунича стало шатким. Запутавшись в денежных делах университета, он в 1826 году был отдан под суд, с увольнением от государственной службы.

С 1814 года Рунич владел под Москвой селом Усово.

Публикации

По делам масонства Рунич состоял в переписке с Новиковым, Лопухиным, Лабзиным, Ключаревым, В. Поповым и Козодавлевым; эта переписка, напечатанная в «Русском архиве» за 1870—1871 гг., представляет собой интересный источник по истории масонства в России.

Образчиком обскурантистских взглядов Рунича служит его «Представление министру народного просвещения князю Голицыну о C.-Петербургском университете за 1821—1822 гг.», напечатанное в «Древней и Новой России» за 1880 год (том III).

Д. П. Рунич является автором мемуаров о правлении Александра I. «Записки», охватывающие период 1797—1825 годов, опубликованы в «Русском Обозрении» (1890 г., № 8—10).

Напишите отзыв о статье "Рунич, Дмитрий Павлович"

Примечания

  1. memphis-misraim.ru/library/articles/tverdyi-mason-runich/10/
  2. В. Ф. Пустарнаков. Философия Шеллинга в России. Изд-во РХГИ, 1998. ISBN 978-5-87516-248-0. Стр. 16.
  3. В. Л. Снегирев. Архитектор А. Л. Витберг: жизнь и творчество. Изд-во Всесоюзной Академии архитектуры, 1939. Стр. 24.
  4. Б. С. Мейлах. Жизнь Александра Пушкина. Худож. лит-ра, 1974. Стр. 190.
  5. books.google.ru/books?id=ukj8AgAAQBAJ&pg=PA52

Ссылки

Отрывок, характеризующий Рунич, Дмитрий Павлович

[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.